Кто и куда ведет Россию? От харизмы до маразма - Фортунатов Владимир Валентинович (чтение книг .TXT) 📗
В Интернете в процессе работы над книгой попадалась масса всякого мусора, свидетельствующего об активных интеллектуальных усилиях интернет-пользователей. По некоторым героям проекта «Имя Россия» встречаются подборки их высказываний, афоризмов с краткими комментариями. К ленинской фразе «Химия и контрреволюция не исключают друг друга» кто-то приписал: «ни о чем». Этот кто-то совсем «не в теме»! Летом 1921 г. органы ВЧК раскрыли очередной заговор – «дело Таганцева». «Дело» возникло после знаменитого Кронштадтского мятежа (март 1921 г.), когда советская власть вроде была на волоске от гибели. Группу питерских интеллигентов обвинили в связи с организаторами мятежа. Поэт Н. С. Гумилев обвинялся в недонесении на своих приятелей-офицеров, которые всего лишь поделились с ним планами. Профессоров Петербургского университета правоведа Таганцева и химика Тихвинского считали наиболее опасными заговорщиками. Российская Академия наук обратилась с просьбой о помиловании ученых. На этой просьбе и появилась резолюция председателя СНК РСФСР В. И. Ленина. Гумилева, Таганцева, Тихвинского и группу других «заговорщиков» расстреляли. Через много лет дело было пересмотрено.
А. С. Пушкин в опасных тайных обществах не состоял. Опасных для власти планов не строил. На всякий случай Николай I назначил себя цензором произведений Пушкина. На всякий случай его не выпускали за границу. На всякий же случай за ним приглядывала полиция. Никто не стал отговаривать Дантеса убивать чересчур вспыльчивого Пушкина, которого не составляло большого труда поставить к барьеру. На всякий случай Пушкина похоронили подальше от Петербурга, в Святогорском монастыре, в глубокой тайне. Вроде сам-то он и не очень опасен. Но лучше «наше все» будет светлым образом, чем поводом для беспокойства.
От этого Пушкина и так немало хлопот. «Послание в Сибирь», «Арион» совсем не славят действующую власть.
Изображать Пушкина кем-то вроде советских придворных поэтов могут лишь те, кто никогда не читал «Историю Пугачевского бунта» (1833). В студенческие годы эта книга произвела на автора сильнейшее впечатление – и сценами жестокости пугачевцев, и образом самого Пугачева, и стилем изложения материала. При последующем обращении к этой замечательной работе зрелого Пушкина становилось понятно, что он на сто лет опередил появление первых серьезных работ по истории социальных движений, классовой борьбы, революционного движения в России. В этом произведении поэт и историк соединились. Родился жанр историко-поэтического эпоса. Популярный одно время Габриэль Гарсиа Маркес с его «Ста днями одиночества» (1967) выглядел на фоне Пушкина заурядным эпигоном. Одним из последних произведений в этом жанре, заявленном Пушкиным, можно считать страшный и тяжелый для восприятия художественный фильм «Иди и смотри» режиссера Элема Климова (1985).
Пушкин был не просто оригинален. Он был уникален в своих исторических взглядах. Не будет преувеличением утверждать, что у А. С. Пушкина была собственная концепция истории страны, в которой выразилось глубокое понимание специфики ее развития. «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история ее требует другой и мысли, другой формулы», – писал А. С. Пушкин в замечаниях на второй том «Истории» М. А. Полевого.
Из всего богатства пушкинской мысли в последние 15–20 лет используется только одно высказывание: «Не приведи Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Говорил ли Пушкин такие слова?
Если обратиться к солидным изданиям «Капитанской дочки», снабженным серьезными комментариями, то можно кое-что прояснить. Сам Пушкин этого не говорил! Приведенная сентенция принадлежит персонажу «Капитанской дочки» Гриневу, не обремененному излишним интеллектом. Эта фраза в принципе вырвана из контекста, в котором она приобретает несколько другой и более интересный смысл (см. текст «Пропущенной главы»).
В течение длительного времени в этой фразе прогрессивные исследователи видели агрессивно-реакционный смысл, который на протяжении свыше ста лет вкладывали в нее, несмотря на всю полярность своих общественно-политических взглядов, пушкиноведы консервативно-дворянского и буржуазно-народнического лагеря.
Разумеется, Гринев нигде и никогда не являлся рупором общественно-политических взглядов Пушкина, но вложенное в уста этого персонажа признание жестокостей и бесперспективности крестьянских восстаний было близко не только автору «Капитанской дочки», но и Радищеву, и декабристам, и даже Белинскому. Более того, в 1847 г., подытоживая в работе «Коммунисты и Карл Гейнцен» (статья первая) шестисотлетний опыт крестьянских революций, Ф. Энгельс безоговорочно утверждал, что «в своих самостоятельных демократических движениях сельское население (Уот Тайлер, Джек Кэд, Жакерия, Крестьянская война), во-первых, всякий раз держалось реакционно, а во-вторых, всякий раз подавлялось». [27] Не отрицая наличия «революционных элементов в крестьянстве», В. И. Ленин в 1899 г., т. е. через шестьдесят с лишним лет после выхода в свет «Капитанской дочки», предостерегал в «Проекте программы нашей партии» против «преувеличения силы этих элементов»: «Мы нисколько не преувеличиваем силы этих элементов, не забываем политической неразвитости и темноты крестьян, нисколько не стираем разницы между „русским бунтом, бессмысленным и беспощадным“, и революционной борьбой, нисколько не забываем того, какая масса средств у правительства политически надувать и развращать крестьян. Но из всего этого следует только то, что безрассудно было бы выставлять носителем революционного движения крестьянство, что безумна была бы партия, которая обусловила бы революционность своего движения революционным настроением крестьянства». [28]
Эти формулировки, родившиеся в процессе ожесточенной борьбы с народническими концепциями крестьянской революции, получают дальнейшее развитие в работе В. И. Ленина «Пятидесятилетие падения крепостного права»: «В России в 1861 году народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу. Крестьянские восстания того времени остались одинокими, раздробленными, стихийными „бунтами“, и их легко подавляли. Отмена крепостного права была проведена не восставшим народом, а правительством, которое после поражения в Крымской войне увидело полную невозможность сохранения крепостных порядков». [29]
Таким образом, речь идет о разных трактовках слов, которые А. С. Пушкин, автор книги «История Пугачевского бунта», вложил в уста своего героя Гринева. А. С. Пушкин, Ф. Энгельс и В. И. Ленин говорили о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном», понимая неэффективность подобной формы и жалея крестьян, которые во время таких бунтов погибали десятками тысяч. Очевидно, что А. С. Пушкину, Ф. Энгельсу и В. И. Ленину было, с их знанием особенностей классовой борьбы, жалко крестьян, то есть простых людей. Современной российской правящей элите и обслуживающей эту элиту интеллигенции жалко самих себя и своего имущества, поэтому они друг друга и запугивают этим самым «бессмысленным и беспощадным». [30] И вместо того чтобы подняться до пушкинского понимания народа и отечественной истории, пытаются Пушкина снизить до своего уровня.
А историком А. С. Пушкин был мудрым. В полемике с тем же М. П. Погодиным он писал: «Уголовная палата не судит мертвых царей по существующим ныне законам. Судит их история, ибо на царей и мертвых нет никакого суда». Пушкин любил отечественную историю, как он сам писал, «поминутно» и поминутно же ее чувствовал, старался зафиксировать на бумаге свои мысли, чувства, наблюдения. Собственно, все его творчество – это запечатленная в стихах и прозе история России, история русской культуры.
При Николае I А. С. Пушкин не стал приспосабливаться, не поменял, грубо говоря, «любовь к хоккею» на любовь к теннису или самбо с горными лыжами. Он продолжал думать над судьбами страны, обращался к Николаю I напрямую. (И он такой был не один.) Власть пыталась сделать Пушкина ручным, управляемым, любящим не только Отечество, но Бога и царя. Пыталась сделать Пушкина таким, каким его изобразили некоторые участники телевизионной дискуссии. Не получилось.
