Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность - Тарик Али (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT) 📗
После окончания войны [1989 год] правительство приняло закон, обязывающий граждан поменять свои старые свидетельства о рождении на новые. Я знал, что если буду менять свидетельство, то мне придется отказаться от своих поддельных документов. Станет ясно, что я, будучи призывного возраста, не пошел на войну. Но плата за университет была очень высока, и я решил пройти военную службу. После возвращения я искал работу и случайно наткнулся на редакцию кинематографического журнала, которому требовался репортер. Я получил работу. Хоть я и пытался брать интервью у неправительственных режиссеров и сценаристов, я отлично знал, что если напишу о них что-нибудь — даже критическое, — то существующий режим все равно сумеет сохранить доверие к себе, заявив, что он демократичен и готов приветствовать критику! Кино находилось под полным контролем государства, и режиссеры были связаны по рукам и ногам ограничениями системы.
То, что я брал интервью у таких режиссеров, как Мерджуи, Махмальбаф или Кьяростами, в конце концов было выгодно для политической системы. Но я убеждал себя, что только временно позволяю режиму извлекать выгоду из моих действий… Я думал, что моя работа в СМИ послужит хорошим прикрытием для моих собственных проектов, с помощью которых я хотел показать тщательно скрываемые преступления политического режима. Я знал, что не смогу сделать такие фильмы, которые мне действительно хотелось бы, из-за цензурных ограничений. Любой сценарий, который я бы написал, никогда не будет одобрен исламской цензурой. Я понимал, что попусту потрачу время и силы. И тогда я решил тайно создать восемь документальных фильмов. Я подготовил собранный мной материал за 1994–1998 годы и контрабандой вывез его из Ирана. Из-за финансовых трудностей мне удалось окончательно смонтировать только два фильма. Один из них — «Крупный план — задний план», другой — «Шамлу, поэт Свободы».
Первый фильм повествует о жизни Хуссейна, главного героя документального фильма Кьяростами под названием «Крупный план». Это история парня, который пытается выдать себя за режиссера Махмальбафа, на которого он, кстати, внешне похож, его семье. Семья верит его истории и даже готова финансировать один из его фильмов, считая, что он и есть знаменитый Махмальбаф. Он живет в этой семье на протяжении четырех дней, и в конце концов семья понимает, что ее дурачат. Парня арестовывают. Через несколько дней после выхода фильма Кьяростами, я отправился навестить Хуссейна. Он любит кино. Его жена и дети разочаровались в нем и наконец совсем ушли от него. Сегодня он живет в деревеньке на окраине Тегерана и пришел к выводу, что любовь к кино привела его только к страданиям. В моем фильме он говорит: «Общество, подобное тому, в котором мы живем, просто уничтожает таких людей, как я. Мы никогда не можем быть сами собой. Есть два типа мертвецов — лежащие и ходячие. Так вот мы — ходячие мертвецы!» [165]
Мы можем найти множество историй, подобных этой, и даже хуже в каждой мусульманской стране. Еще одна вещь, есть большая разница между мусульманами диаспоры… теми, чьи родители эмигрировали в западные страны… и теми, кто до сих пор живет в исламском мире. Последние гораздо более критичны, поскольку религия для них не самый важный элемент жизни. Они уже доказали, что они мусульмане.
В Европе и Америке дела обстоят иначе. Здесь официально принятый «многокультурный уклад» подчеркивает, насколько те или иные вещи различаются по ценности в разных культурах. «Культура» и «религия» — более мягкие, эвфемистические понятия, употребляемые в качестве замены для обозначения социально-экономических различий, так же как лучше сказать «многообразие», а не «иерархичность», когда мы говорим о ситуации в европейском или североамериканском обществе. Я разговаривал с мусульманами из Магриба (Франция), из Анатолии (Германия), из Пакистана и Бангладеш (Великобритания), из США, Южной Азии и даже Скандинавии. Я часто спрашивал себя, почему многие из них так похожи на тебя. Они стали гораздо «более правоверными» и непреклонными, нежели грубые и решительные крестьяне Кашмира и Пенджаба, которых я так хорошо знаю. Британский премьер-министр — ярый сторонник школ, где учатся последователи только одной религии. Американский президент всегда заканчивает свою речь словами «Бог храни Америку». Усама начинает и заканчивает каждое телевизионное интервью восхвалением Аллаха. Все трое имеют право так делать, равно как и я имею право оставаться приверженцем идеалов Просвещения. А Просвещение всегда критиковало религию, и прежде всего христианство, причем по двум причинам: во-первых, потому, что считало его доктрину набором идеологических заблуждений, а во-вторых, потому, что это и впрямь была система юридически оформленных притеснений с неограниченной властью подвергать людей различным преследованиям. Почему же тогда я должен воздерживаться от религиозной критики?
Почему же сегодня мы должны отказаться от нашего наследия? Кто бы мог представить, что со времен Гольбаха или Гиббона любая религия превратится в иллюзию? Что я действительно хотел бы узнать, так это почему при присуждении Нобелевских премий в области физики или химии никогда не называется ни одного мусульманского имени. Неужели среди мусульманских генов нет ни одного, отвечающего за интеллект, талант или творчество? Почему-то в прошлом они всегда были. Что же объясняет такое «ритор мортис» [rigor mortis (лат.) — «окостенение». — Прим. пер.]?
Интересная ирония: я лично знал того единственного мусульманина, который получил Нобелевскую премию в области физики. Это был гражданин Пакистана, профессор Абдус Салам. Увы, он был членом движения ахмадитов, которая в Пакистане не признается мусульманской. Несмотря на то что, когда он получал премию, он был мусульманином, спустя несколько лет ему сообщили, что по закону он таковым не являлся. Он часто с грустью шутил, что, хотя он не был мусульманином в Пакистане, он был таковых в Индии, в Европе и Восточной Африке.
Я не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли. Мое отвращение к религии ни в коем случае не ограничивается одним лишь исламом. И я вовсе не игнорирую — как и показывает эта книга — роль, которую религиозные идеологии играли в прошлом, заставляя мир двигаться вперед. Именно идеологические конфликты между двумя течениями в христианстве — протестантской Реформацией и католической Контрреформацией — привели к столь сильным потрясениям в Европе. Это был пример интеллектуальных дебатов, возникших на почве теологии, и приведших к гражданской войне, за которой последовала революция. В XVI веке сопротивление голландцев испанским властям было спровоцировано конфликтом по поводу религиозных изображений (в отличие от католицизма протестантизм отрицает религиозные изображения. — Прим. ред.). Введение в Шотландии молитвенников нового образца стало одним из поводов пуританской революции в Англии в XVII веке, в 1688 началась новая фаза конфликта. Интеллектуальное брожение в Европе не прекращалось, и столетие спустя в огне революционной Франции родились идеи Просвещения. Англиканская церковь и Ватикан объединились перед лицом новой угрозы, но популярные идеи государственного суверенитета и установления республики были слишком сильны, чтобы от них можно было легко избавиться.
Я уже предвижу твой вопрос. Как все это повлияло на нас, мусульман? Сильно повлияло, друг мой. В Западной Европе бушевали теологические страсти, но они постепенно улеглись. Из туманной дали явилась Современность.
Культура и экономика Османской империи всегда были особенными, там быстро произошло разделение на суннитов и шиитов, и появились две соперничающие догмы в исламе. Разногласия в их взглядах на ислам уже исчезли. Султан, на которого со всех сторон давили богословы, управлял империей, которая постепенно умирала.
Расцвет религии частично объяснялся отсутствием какой-либо альтернативы универсальному режиму неолиберализма. Ты узнаешь, что до тех пор, пока правительства исламских стран позволяют всем подряд вмешиваться в жизнь их государств, им будет дозволено делать все что угодно в социально-политической сфере. «Американская империя» использовала ислам и раньше, она может делать это и теперь. Это вызов. Мы отчаянно нуждаемся в реформации ислама, которая избавит его от фанатичного консерватизма и отсталости доктрины фундаменталистов, но, помимо этого, она откроет исламский мир для новых идей, которые будут куда более совершенными, нежели те, что сейчас предлагает нам Запад. Будет необходимо жесткое разделение государства и мечети; исчезновение духовенства; предоставление мусульманской интеллигенции права по-своему трактовать и переводить священные тексты, являющиеся коллективной собственностью всей исламской культуры в целом; предоставление свободы мысли и свободы воображения. Если мы не будет двигаться в этом направлении, мы будем обречены вернуться к старым проблемам, забыть о светлом будущем, — то есть двигаться из настоящего обратно в прошлое. Это неприемлемый вариант.
