Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Радкау Йоахим (книги онлайн полностью .txt) 📗
В Античности природа предстает как нечто ранимое, но в конечном счете непобедимое, борьба с ней оборачивается против самого человека. «Гони природу в дверь, она войдет в окно» (Naturam expellas furca, tarnen usque recurret [31]), – писал Гораций, более чем кто-либо из античных авторов ценивший сельскую жизнь. Поскольку к природе относится и плодородие, давними традициями обладают и эротико-сексуальные значения. В произведении схоласта Алана Лилльского (XII век) богиня Натура, помещенная им в окруженный лесом сад вечной весны, жалуется на содомию, которая препятствует зачатию и продолжению рода. В средневековой схоластике – позднеантичная Натура, пусть и в одеждах христианской морали! Через нее, по словам немецкого филолога Эрнста Роберта Курциуса, «как через открытый шлюз» в «умозрительность христианской Европы» хлынул «древнейший культ плодородия». «Натура» означает не только аллегорический женский образ, но и образ жизни, при котором человек чувствует себя естественно и свободно. «Живет и дышит лучше то, что естественно», – учил в XVI веке в городе горняков Йоахимстале [32] лютеранский проповедник Иоанн Матезий (см. примеч. 28). Опыт, насколько благостно, освободясь от принуждений, предаться потребностям тела и души, – очень древний. Это путь от внутренней природы к природе внешней. Ботаника начиналась как наука о лекарственных свойствах растений.
Историко-философские труды, посвященные понятию «природа», упоминают его использование в эротике, медицине, искусстве жить (ars vivendi), а также в «естественном праве» и «естественных науках». В технике оно если и появляется, то только с краю. Таким образом, от авторов ускользает большая часть витального, нормативного и практически эффективного значения концепта природы. Большинству теоретиков история понятия «природа» кажется в высшей степени противоречивой и запутанной, причем в течение Нового времени этот конфуз только возрастает (см. примеч. 29). Природа как сущность – природа как дикость, природа как наставник – природа как нечто неукротимое, милостивая природа – грозная природа: как разобраться в этом клубке противоречий? Можно без усилий разделить понятия природы как нормы и природы как философской категории. Загадочно только, насколько неистребим этот идеал и как упорно выплывает понятие природы из любого водоворота сомнений, возвращаясь к исходным значениям. Какой-то жизненно важный смысл, будь то символический или практический, это понятие, безусловно, имеет и хранит его на протяжении тысяч лет.
Принципиальная ошибка заключалась, вероятно, в том, что под воздействием философии «природа» превратно толковалась как понятие (Begriff), но в действительности речь шла о несколько ином. Немецкий социолог Норберт Элиас называл это слово «символом, представляющим синтез на высочайшем уровне» (см. примеч. 30) – синтез длительного коллективного опыта и рефлексии. Речь идет, безусловно, об абстракции, но такой абстракции, которая постоянно конкретизируется заново и сохраняется как полезный ориентир. Может быть, это указание ведет к решению загадки. Как можно было бы кратко обозначить весь тот опыт, который собран в слове «природа»? Это, конечно же, опыт того, что наше собственное благополучие самым разнообразным образом связано с процветанием растительного и животного мира, с чистотой и неиссякаемостью родников и ручьев, понимание, что все это подлежит определенным правилам, которые человек не смеет нарушать произвольно. Далеко не всегда действенность идеала природы привязана к философскому понятию природы. Повседневное приспособление большинства людей к природным условиям происходит, как правило, без лишних слов.
То, что круг представлений, связанных с природой, во все времена оказывался полезным и даже жизненно необходимым, можно объяснить просто: человек – биологический организм и подчиняется тем же законам, что и другие живые организмы, за счет которых он существует. Он так же иссохнет без воды, умрет от голода без растений и животных, зачахнет без света, вымрет без секса. «Природа» – не только продукт дискурса: она проистекает в конечном счете из животной сущности человека. Стремиться исключить из обсуждения биологическую природу человека как основу человеческой истории столь же абсурдно, как отрицать неразрывную взаимосвязь духа и тела. Свою жизненную силу «природа» всегда доказывала как противоположный полюс к изобретенным людьми порядкам и принуждениям (см. примеч. 31). И потому «природа» указывает не столько на изначальную гармонию – в подобной артикуляции она не нуждается, – сколько на очень древние зоны риска человеческого бытия.
С древних времен опыт глубокого познания природы был связан с опытом одиночества, включая одиночество вдвоем. Пение птиц лучше всего слушать в уединении и молчании. И в средневековой Европе, и в Древнем Китае, и в Индии самые интимные отношения с природой часто складывались у отшельников и иногда – у вагантов [33]. Имеет ли человек как индивид наиболее непосредственный контакт с природой или отношение к ней всегда опосредуется обществом? «Естественно, обществом!» – хором рапортуют гуманитарии. Но элементарный контакт с природой обеспечивает каждому из нас его собственное тело. Телом человек обладает как единоличный владелец, в теле разыгрываются жизнь и борьба за выживание, и оно представляет собой единицу более компактную, чем любая социальная система. Общество способно исказить взгляд на естественные нужды. Чем более комплексным становится общество, тем более оно занято собой и тем сильнее опасность, что оно окажется неспособным реагировать на вызовы природы. Безусловно, экологическая история и социальная история тесно взаимосвязаны, но гармонического единства они не образуют.
Но и биофилия, если она вообще существует, не является надежным инстинктом, способным обеспечить равновесие со средой. Откуда мог бы взяться такой инстинкт? Ведь поведение человека экологически опасно не само по себе, а лишь тогда, когда оно становится массовым и масштабным. Да и заключающийся в любви к природе здравый смысл не безграничен: у многих современных людей его не хватает даже на то, чтобы ценить столь необходимый для жизни дождь! Опасность однобокости и мономании присутствует не только в экологической политике, но уже в чувстве природы.
4. ДЕРЕВЬЯ ИЛИ ОВЦЫ? ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ЦЕННОСТЕЙ В ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Экологическую историю обычно пишут с критическим подтекстом, однако степень критичности обычно не указывается и тем более не обсуждается. Даже сегодня экологическая политика еще далека от решения проблемы легитимизации норм, а в прошлом это было еще труднее. Можно предположить, что обходят эту проблему из-за того, что чувствуют в ней неразрешимую дилемму. Кроме того, в ней заложен потенциал идеологического разлада. О том, допускать ли в национальные парки экзотических животных, можно спорить не менее ожесточенно, чем о миграционной политике. В споре о том, разрешить ли в парках выпас овец, интересы тех, кто считает идеалом дикую природу, сталкиваются с интересами защиты традиционных форм жизни человека и животных. Выносимые при этом оценки влияют на восприятие всей экологической истории, ведь миграция видов и выпас являются главными факторами изменения окружающей среды уже тысячи лет. Кроме того, нежелание участников подобных споров открыто формулировать ценностные критерии может объясняться тем, что в вопросах экологии жизненная необходимость часто сочетается с вопросами личного вкуса, проблема глобальной атмосферы – с проблемой городских газонов. Сегодня «экологически ценным» часто считается просто то, что стало редкостью – будь это даже «площади, загрязненные тяжелыми металлами» на старых шлаковых отвалах. Охрана природы следует законам рынка.
Из исследований по экологии мы давно знаем, что нельзя представлять себе «природу» как стабильное, пребывающее в вечной гармонии органическое единство. Природа изменчива и без воздействия человека. Что это означает для проблемы постановки экологических ценностей, еще неясно. Немецкий историк Рольф Петер Зиферле ратует за то, что надо вообще отказаться от ценностных суждений и регистрировать пресловутое «разрушение природы» исключительно как «переход от одного упорядоченного состояния к другому» (см. примеч. 32). Так или иначе, но историк окружающей среды не должен торопиться со своими оценками, его история – это не история борьбы добра со злом. Если мы констатируем, что болота с их москитами сотни лет служили лучшей защитой тропиков против белого человека, то еще не значит, что необходимо занимать чью-либо сторону – за москитов или против них. Это было так, и точка. В то же время даже если вымирание видов – нормальное явление в истории Земли, то имело бы смысл попробовать хоть немного отсрочить вымирание нашего собственного вида. В конце концов только эта цель может быть опорной точкой для ценностных суждений. Пока будут приводиться аргументы о «природе ради самой природы», о сохранении «бюджета природы», о биоразнообразии – устроить абсолютный ценностный хаос не составит труда. Есть много историй о том, как вмешательство человека в природу принесло вред одним видам, но предоставило шанс другим. Если и возникают жесткие императивы, то только из интересов выживания человечества в достойных его условиях в конкретных исторических ситуациях.
