Советская психиатрия<br/>(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗

Наш собеседник, человек объективный, подтвердил этот факт. Он сам не избежал политико-психиатрического произвола и наказания «судом узаконенного беззакония», но «никогда не кривил душой, не привык этого делать», его «воспитывала совесть».

В 1944 г., в 15 лет, Собеседник ушел на фронт, где его «испытывали четыре рода войск, пехота, танки, артиллерия и авиация». После демобилизации преподавал в школе физическую и экономическую географию, увлекался туризмом («дальние страны и путешествия интересовали с детства»). Свой предмет любил. Сугубо профессиональная подготовка, в частности вопросы экономики слаборазвитых стран, само собой подразумевала изучение так называемой обязательной учебной литературы, в список которой входили работы В.И. Ленина «Декрет о мире», «Декрет о земле» и т. д. Склонность Собеседника к беспристрастному анализу и сравнению фактов вызвала у него и познавательный интерес к политическим, смежным с проблемами экономической политики и географии, вопросам. Это утвержденными учебными программами, конечно же, не предусматривалось, особенно по части самостоятельности взглядов на вопросы, которые надлежало изучать в духе незыблемых классических идей и учений. Особо «бдительные» персоны, работавшие с Собеседником, не дремали. Его личностью заинтересовались.

С работой у Собеседника перестало ладиться. Его то увольняли, то, не без жалоб с его стороны на имя Л.И. Брежнева и следовавших за ними бесчисленных комиссий, восстанавливали, то снова увольняли. По словам Собеседника, его «разочарование в родной системе быстро росло, стал мечтать о переходе за границу с семьей» (позднее именно в такой интерпретации Собеседнику представят его увлечение туризмом). Накануне празднования 100-летия со дня рождения В.И. Ленина Собеседника «поймали и заподозрили е поджоге, когда хотел водрузить на здании обкома партии флаг с траурной каймой». В день юбилея, 22 апреля 1970 г., Собеседника «поздравили», предъявив обвинение по следующим статьям УК УССР: ст. 62 (антисоветская агитация и пропаганда); ст. 56 (измена Родине, бегство за границу); ст. 75 (незаконный выезд за границу); ст. 89 (умышленное уничтожение или повреждение государственного и общественного имущества); ст. 222 (незаконное хранение оружия). Один из трех следователей КГБ, которые вели дело Собеседника, заметил, что его действия вызывают подозрения насчет психической болезни, так как он замахнулся на гения. Сначала Собеседник этим словам не придал никакого значения, а потом…

Потом ему откровенно предложили компромисс. Статьи, мол, очень серьезные, сами понимаете. Спишем все на болезнь, побудете некоторое время в больнице — и все. Собеседник не согласился. Ему не приходилось жаловаться не то что на болезнь, а даже на какое-нибудь пустяшное недомогание, он «был из семьи неболеющих долгожителей». Волк в овечьей шкуре, лицемер под маской доброжелателя, воспользовался страхом матери Собеседника («статьи ведь у вашего сына „расстрельные“, а так скидка будет»), и она, спасая сына, сказала «да». Болел, в детстве были сильные головные боли. Таким образом, появились «объективные» данные, которые позволили более уверенно подвергнуть сомнению психическую полноценность Собеседника.

Дальше появились два психиатрических диагноза. Один, как ему говорили назидательно, «длинный», а второй — всего «в одно слово». «Длинный» — патологическое, сутяжно паранойяльное развитие личности, второй, «в одно слово», — шизофрения. Срок пребывания на «лечении» (Днепропетровская, Казанская и снова Днепропетровская психиатрические больницы тюремного типа) — тринадцать лет. «Гуманная», на два года меньше (!), замена максимального, пятнадцатилетнего, срока наказания, который предусматривался статьями обвинения, предъявленного Собеседнику.

Чтобы не терять времени («ни вам, ни мне»), Собеседник подготовился к нашей встрече, составив перечень фактов, которые, по его мнению, могли представлять интерес. В семи пунктах значились: дата ареста и статьи обвинения; состав комиссии врачей-психиатров ВНИИ им. проф. В.И. Сербского, в котором проводилась судебно-психиатрическая экспертиза (Г.В. Морозов, Д.Р. Лунц, Я.Л. Ландау); обстоятельства суда («Одесский областной суд. В суде не было ни одного моего свидетеля. Адвокат был назначен КГБ. В суде не был. Свиданий с женой не давали. Моего дела в суде нет, якобы приобщено к другому делу, с материалами дела не знаком»); Днепропетровская спецпсихбольница (имена врачей, пациентов-узников, условия — «антисанитария, вшивость»); Казанская спецбольница (имена врачей, имена узников, условия — гомосексуализм, молчаливое одобрение медперсоналом насилия над больными и политическими); лечение (инсулин, сульфазин, аминазин, барбамил); «поездки к академику Сахарову. Развал семьи. Нищета».

За предельным лаконизмом рукописного маленького плана-конспекта, размером в стандартный лист бумаги, прятался «шок от собственного бессилия. Тогда хотелось кричать, рвать, убивать от сознания того, что ничего не можешь изменить, ничего не можешь сделать, и неловко, стыдно за свою беспомощность, когда пена изо рта от лекарств и сидишь сам не свой». «Вылечили» с осложнениями: «Отеки ног, скованность, да это вам все понятно».

Понятно. Понятно также, что и «длинный», и «в одно слово» психиатрические диагнозы не выдержали испытания временем, как выдержал его Собеседник. Искусственно созданные, оба они не выдерживали мягкого, но критического и внимательного взгляда Собеседника. Против их лживости свидетельствовали: живые интеллектуальные и эмоциональные реакции, которые сопутствовали нашей беседе; последовательные и обдуманные суждения; печальная мудрость юмора и общительность, жизненная энергия и аппетит ума, познающего неизвестное со стремлением к целесообразной активности.

В последнее время Собеседник был очень занят, так как работы в Днепропетровском отделении Украинского общества политически репрессированных было предостаточно. Усмотрев в нашем исследовании важную сверхзадачу («гарантия защиты от рецидивов психиатрических репрессий в будущем»), он, отложив дела, приехал в Киев.

Изменилось время, ушла и притупилась острота темы диссидентства, появились новые политические и социальные проблемы. Вокруг них оживилась активность, закипели страсти… Они как магнит стали притягивать энергию специалистов по информационно-разоблачительным акциям, у которых «всегда было что рассказать» и находилось (не всегда неоправданное) желание быть ценным респондентом.

Один из таких людей встретился с нами в Украинско- Американском бюро защиты прав человека, чтобы, по его словам, «отдать дань жертвам политических психиатрических репрессий», к которым причислял и себя. Правда, в беседе с ним выяснилось, что он «не отбывал наказание за свое политическое инакомыслие как узник совести», но имел «несколько предупреждений от КГБ» (статьи 187¹ (распространение заведомо ложных сведений, порочащих советский государственный строй), 187³ (организация или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок) УК УССР).

По словам Респондента, эти предупреждения заключались в том, что его часто обследовали психиатры, меняя ему диагнозы. Психиатрическая биография Респондента действительно была диагностически богатой (и ранней). Она началась в 1961 г., когда ему было 16 лет. Респондент связывает это с посещением французского посольства, в которое пришел с письмом матери по вопросу возможности разыскать ее сестру. С ним побеседовали, расспросили и… «предложили обследоваться». Почему? Респондент, со свойственной ему обтекаемостью, ушел от нашего вопроса, не ответил.

Вместе с тем он обладал выраженной склонностью к детализации и скрупулезному уточнению деталей. Правда, эта особенность проявлялась очень избирательно. В основном тогда, когда акцентировал внимание на «пунктах и параграфах правил», которые «везде и сплошь нарушались». Однако все же возвращался, но гораздо позже, к вопросам, от которых сначала старался уходить, и отвечал на них уже несколько подготовившись, предлагая свою версию, согласно которой объективных оснований, чтобы признать его психически больным, никогда не было.