''Магия'' – энциклопедия магии и колдовства - Кандыба Виктор Михайлович (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
Моя задача в том виде, в каком я сформулировал ее в начале опытов, заключалась в том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а также их обеих к мистике.
Все это приняло форму трех вопросов.
1. Можно ли признать подлинным существование объективной магии?
2. Существует ли объективная магия без субъективной?
3. Существует ли объективная магия без мистики?
Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако я сказал себе, что, если бы удалось найти способы преднамеренного изменения сознания, сохраняя при этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для изучения самих себя. Мы всегда видим себя под одним и тем же углом. Если бы то, что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увидеть себя в совершенно новой перспективе.
Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой, и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.
Изменения в состоянии сознания, как результат моих опытов, стали проявляться очень скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал.
Но главная трудность заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового и непредвиденного (причем новые и непредвиденные переживания появлялись и исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог подыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне запомнить происхождение этого изменения, хотя бы для самого себя, не говоря уже о том, чтобы сообщить о нем комуто другому.
Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущением странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно сохранялось на протяжении даже самых фантастических переживаний.
Всегда существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог вспомнить, что именно он наблюдал.
Изменения в состоянии психики, "раздвоение личности" и многое другое, что было связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента. Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совершенно новом и незнакомом мне мире, не имевшем ничего общего с тем миром, в котором мы живем; новый мир был еще менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.
Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо от того, признаемся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция непознаваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же рода, к которым мы привыкли; мир, который будет подчиняться тем же законам, или, по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в состоянии вообразить нечто абсолютно новое, как не можем вообразить совершенно новое животное, которое не напоминало бы ни одно из известных нам.
А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны.
Неведомое не похоже ни на что из того, что мы можем о нем предположить. Именно эта полная неожиданность всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание. Прежде всего, все существует в единстве, все связано друг с другом, все здесь чемто объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного, т.е. ничего, что можно было бы назвать или описать в отдельности.
Чтобы передать первые впечатления и ощущения, необходимо передать все сразу. Этот новый мир, с которым человек входит в соприкосновение, не имеет отдельных сторон, так что нет возможности описывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях на этот вопрос я не мог дать ответа.
И тогда я понял, почему все описания мистических переживаний так бедны, однообразны и явно искусственны. Человек теряется среди бесконечного множества совершенно новых впечатлений, для выражения которых у него нет ни слов, ни образов. Желая выразить эти впечатления или передать их комуто другому, он невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому невероятному, хотя слова эти ни в малейшей степени не соответствуют тому, что он видит, узнает, переживает. Факт остается фактом: других слов у него нет. Но в большинстве случаев человек даже не сознает этой подмены, т. к. сами его переживания в их подлинном виде сохранятся в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро они бледнеют, становятся плоскими и заменяются словами, поспешно и случайно притянутыми к ним, что бы хоть так удержать их в памяти. И вот не остается уже ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами, словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего употребляют и которые для них особенно типичны и характерны. Таким образом, вполне может случиться, что разные люди по-разному опишут и изложат одно и то же переживание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и тому подобном. Философ попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для него, и станет говорить о "категориях", "монадах" или, например, о "трансцендентных качествах", или еще о чемто похожем. Теософ расскажет об "астральном мире", о "мыслеформах", об "Учителях", тогда как спирит поведает о душах умерших и общении с ними, а поэт облечет свои переживания в язык сказок или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.
Мое личное впечатление о мире, с которым я вошел в соприкосновение, состояло в том, что в нем не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые я читал или о которых слышал.
Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего, хотя бы отчасти напоминающего "астральный мир" теософов или спиритов. Я говорю об "удивлении" не потому, что я действительно верил в этот "астральный мир", но потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах "астрального мира". В то время я еще находился под влиянием теософии и теософской литературы, по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не формулируя свои мысли точно, что за всеми этими конкретными описаниями невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно все-таки существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что "астральный мир", живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я обнаружил, что не существует и многое другое.
Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.
С самого начала наряду с "раздвоением" я заметил, что взаимоот ношения между субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые, непостижимые для нас формы. Но "объективное" и "субъективное" это всего лишь слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить, что я называю "субъективным" и что "объективным". Моя рука, перо, которым я пишу, стол все это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины воображения все это явления субъективные. Когда мы находимся в обычном состоянии сознания, весь мир разделен для нас по этим двум осям, и вся наша привычная ориентация сообразуется с таким делением. В новом же состоянии сознания все это было совершенно нарушено. Прежде всего, мы привыкли к постоянству во взаимоотношениях между субъективным и объективным: объективное всегда объективно, субъективное всегда субъективно.
