Голодный ген - Шелл Эллен Руппел (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Дуглас Колеман разменял восьмой десяток. Он уже на пенсии, но, когда речь заходит о проблемах ожирения, которым исследователь неожиданно для самого себя посвятил всю научную карьеру, не прочь тряхнуть стариной и ввязаться в полемику. Дуг живет в штате Мэн, поблизости от Бар-Харбора. Ветер с Атлантического океана овевает его чудный дом, стоящий посреди обширного лесистого участка. Колеман много времени проводит за рубкой леса, тратя столько энергии, что дров хватает и ему, и соседям.
Он родился и вырос в Стратфорде, штат Онтарио, в двух часах езды от Торонто. Дуг первым в семье получил образование. Он поступил в колледж Мак-Мастера. Чтобы оплатить учебу, брался за любую работу. «Сначала я устроился путеукладчиком на железную дорогу, — вспоминает Дуглас, — но справлялся с делом плоховато, пришлось подыскать кое-что попроще». Это «кое-что» нельзя назвать синекурой: молодой Колеман отдраил половину стратфордских писсуаров.
Подобно отцу, ремонтному мастеру, Дуглас любил разбирать вещи на части, чтобы понять, как они работают. Колеман-старший проделывал это с радиоприемниками и холодильниками, младший — с молекулами. Учась в аспирантуре Висконсинского университета (специализация — биохимия), он быстрее сокурсников мог определить неизвестное органическое соединение и до сих пор говорит об этом с гордостью. Как и все одаренные люди, Дуглас метил высоко, был амбициозен и достаточно самоуверен, о карьере особенно не задумывался, свято веря, что интересная научная тематика сама собой приведет его к профессиональным вершинам. Узнав от коллег о вакансии биохимика в Джексоновской лаборатории в Бар-Харборе, штат Мэн, Колеман без колебаний отправился туда. Он намеревался пробыть там год-два, не больше. Место не хуже, но и не лучше других.
Бар-Харбор, словно предназначенный для получения удовольствий, привел Колемана в восторг. Городок примыкает к Аркадии, национальному парку, где в былые времена Рокфеллеры, Меллоны и Вандербильды строили себе виллы в стиле Великого Гэтсби [14]и катались на яхтах размером с авианосец. Многие толстосумы потом перебрались в края более экзотические, но Бар-Харбор по-прежнему остается престижным курортом. Колеман так никогда и не уехал отсюда, хотя меняющиеся обстоятельства порой и понуждали его к тому.
В Джексоновской лаборатории Дуглас занялся сравнительно новой областью биохимической генетики — изучением того, каким образом генетическая информация трансформируется в белки. Известно, что они строятся из эталонных генов, а гены — из ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты). Прошли годы с тех пор, как Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик впервые описали ее структуру — двойную спираль, но Колеман прекрасно помнит это событие, которое произошло в 1953 г., когда он лишь недавно получил степень бакалавра. А почти за столетие до того неприметный моравский монах Грегор Иоганн Мендель опубликовал результаты опытов с семенным горошком и установил непререкаемые правила генетического наследования, продемонстрировав, что наследуемые признаки определяет пара «факторов» (позже переименованных в «гены»).
Мендель обнаружил, что некоторые из признаков — доминантные — проявляются в каждом поколении, а другие — рецессивные, подавленные — обнаруживаются только в том случае, если потомок наследует два таковых — отцовский и материнский. Открытия Менделя были ошеломляющими, но далеко обгоняющими время — и потому научный мир не удостоил их особым вниманием. Как спят до весны зерна озимой пшеницы, так и генетика, по существу, оставалась дремлющей наукой до 1900 г. На исходе XIX века трое ботаников почти одновременно вновь открыли генетические законы, а британский последователь Менделя биолог Уильям Бэтсон (Бейтсон) опубликовал их. Несколько лет спустя английский медик Арчибальд Гаррод предположил, что в каждом гене заложен химический способ создания одного-единственного белка. Он пришел к этому простому, но удивительно мудрому заключению, наблюдая за течением алькаптонурии, редкого заболевания средней тяжести, приводящего к потемнению мочи и развитию артрита. Оно возникает, когда организм не способен самостоятельно избавляться от вещества, называемого гомогентизиновой кислотой. Гаррод убедился, что алькаптонурия передается из поколения в поколение по менделевским правилам наследования рецессивных признаков. Из этого он сделал справедливый вывод: у его пациентов, получивших два рецессивных гена, существует некое наследственное отклонение от нормы, великолепно описанное им как «врожденная ошибка метаболизма». В 1908 г. в ходе знаменитых лекций в Королевском медицинском колледже Гаррод высказал мнение, что причиной алькаптонурии является отсутствие особого фермента, белкового катализатора, который помогает организму разрушать и выводить гомогентизиновую кислоту. Некоторые другие заболевания, такие, например, как альбинизм, могли, по мнению Гаррода, иметь схожий механизм развития. Последовало заключение: между генами и белками существует определенная взаимосвязь, вписывающаяся в рамки теории Менделя.
Этим мыслям предстояло еще сыграть важную роль, но, как и менделевские, они слишком забегали вперед, чтобы быть воспринятыми тогдашней наукой. Только в 1941 г. американцы Джордж Уэлс Бидл и Эдуард Тейтем (Татум) развили догадку Гаррода и сформулировали принцип «один ген — один фермент», объясняющий, каким образом генетическая информация превращается в белки. Еще три года спустя, в 1944 г., после долгих и нередко язвительных дискуссий ученые окончательно сошлись на том, что в основе генов лежат ДНК, необычно простые молекулы, включающие в себя сахар, фосфат и четыре основания нуклеиновых кислот: аденин, цитозин, гуанин и тимин — А, Ц, Г и Т соответственно. Не прошло и десяти лет, как удалось открыть первичную структуру ДНК — иконическую (повторяющуюся) двойную спираль. Благодаря этому открытию Уотсон и Крик смогли уточнить, как молекула передает «указания» из поколения в поколение. Исследователи пришли к выводу, что синтез белков зависит от последовательности нуклеиновых оснований — А, Ц, Г и Т — в ДНК. В человеческом геноме три миллиарда этих букв, которые складываются в извитые, как спагетти, цепочки ДНК, образующие в конечном счете от 30 до 40 тыс. генов. Эти такие хрупкие с виду цепочки ДНК составляют 23 пары хромосом, определяющих совокупность наших индивидуальных свойств.
Геном человека можно сравнить с энциклопедией, состоящей из 23 томов — 23 пар хромосом. Каждый том включает в себя несколько тысяч статей (генов), а каждая статья — множество параграфов, содержащих тысячи слов, которые записаны в виде трехбуквенных «кодонов». В начале 1970-х гг. Дуг Колеман и сотни других пытливых умов пробовали расшифровать смысл многотомного издания. Молекулярные биологи хотели постичь, о каких именно признаках несут информацию те или иные сочетания А, Ц, Г и Т.
Генетический код в целом — геном — часто воспринимают как готовый план действий, который непременно должен быть выполнен. Однако это не совсем так. В действительности геном всего лишь набор возможностей. В генах действительно содержится вся необходимая информация, но, как показали исследования, отсюда еще не следует, что она будет должным образом использована. И это не абстрактный софизм, а серьезный практический вопрос. Ввиду того что факторами окружающей среды гены могут приводиться в действие или, наоборот, блокироваться, «генетическая программа» не является чем-то неизменным. Чтобы электрическая лампочка загорелась, ее нужно включить; чтобы ген заработал и начал преобразовываться в белок, должна произойти его экспрессия. Но это имеет место далеко не всегда. Вероятность того, что ген физически проявится в конечном организме, называется пенетрантностью, и она варьируется в каждом конкретном случае, в каждом конкретном организме. Неэкспрессированные гены не значимы для нашего развития. Именно поэтому однояйцовые близнецы, «сделанные» из абсолютно сходного генетического материала, никогда не бывают полностью идентичными: у них экспрессируются разные группы генов. Потому же не у всех обладателей общего специфического гена имеются физические признаки, с ним связанные. Так, по меньшей мере 20 % женщин, несущих в своем организме страшнейший ген рака молочной железы, счастливым образом избегают канцера.
