Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна

— Лучезарная, — говорит он, кланяясь, — Хайям принес тебе частицу самого себя: книгу, которую писал много дней.

«Так вот что было у него в платке!» — разом подумали Фило и Мате.

Как ребенка, на вытянутых ладонях Хайям протягивает рукопись Туркан, но та даже не дотрагивается до нее, и подношение принимает Кара-Мехти.

— Благодарствуй, — говорит Туркан небрежно. — Как называется твоя книга?

— «Науруз-наме», лучезарная.

— Науруз — древний праздник Нового года. Стало быть, твоя книга о празднике. Это хорошо.

— Государыня любит праздники, — подобострастно замечает Кара-Мехти, и в зале возникают чуть слышные смешки.

— Моя книга не заставит тебя скучать, лучезарная, — продолжает Хайям. — Она разнообразна. В иных главах ты найдешь немало преданий и забавных историй, связанных с Наурузом. Другие побудят тебя задуматься…

— Государыне незачем думать, — угодливо перебивает Кара-Мехти. — Для этого есть у нее верные слуги.

И снова тихие, полузадушенные смешки. Тадж багровеет. Туркан нетерпеливо поводит плечами.

— Из моей книги, лучезарная, ты узнаешь о том, как праздновали Науруз в Иране в языческие времена — невозмутимо продолжает Хайям, — и какие изменения производили в солнечном календаре цари, жившие до нашего времени. Я рассказал в ней также о новшествах, введенных мною в солнечный календарь по велению покойного султана нашего, великого Малик-шаха, — да будет благословенно имя его! — о том, как возвращены были шестнадцать суток, упущенные из-за царившего доныне беспорядка в проведении високосов, и что удалось мне сделать, дабы календарь наш не отставал от солнечного года впредь.

— Так вот чем собираешься ты развлечь государыню! — снова выскакивает Кара-Мехти. — Перечислением своих заслуг! Для этого написал ты свою книгу?

— Я написал ее, чтобы сохранить историю Науруза для потомков. Ибо слово без пера — что душа без тела. Слово же, запечатленное пером, обретает плоть и остается навечно. Великие владыки, — Хайям особенно напирает на слово «великие», — великие владыки высоко ценили владеющих пером. Ибо именно с помощью пера создаются законы и поддерживается порядок в государстве. Халиф Мамун сказал: «Да благословит Аллах перо! Как может голова моя управлять страной без пера? Слово, начертанное пером, обретает крылья и облетает землю!»… Об этом ты также прочитаешь в моей книге, лучезарная. И еще ты узнаешь из нее о мудрых обычаях властителей Ирана, которые отличались справедливостью, великодушием и всегда покровительствовали ученым. Они высоко ценили хорошую речь и горячо содействовали возведению новых зданий. И если один царь умирал, не закончив начатого, то сын его или преемник считал своим долгом довести постройку до конца. Если же кто назначал слуге своему жалованье, то уже не отбирал его обратно, а выдавал в положенный срок без напоминаний…

Он говорит, и деланное равнодушие постепенно покидает Туркан. Она беспокойно ерзает на троне.

— Я вижу, ты пришел поучать меня, Хайям, — произносит она хрипло.

Хайям протестующе поднимает руку.

— Смею ли я поучать правительницу сельджуков? Нет, я не поучаю, я требую!

Дружное «ах» вырывается у присутствующих. Неслыханно! Он требует?! Требует!!!

Туркан вне себя, ловит воздух губами. Кара-Мехти застыл в позе священного негодования. Музаффар в ужасе схватился за голову. Только лицо Абу озарено бесстрашным восторгом.

Хайям с еле заметной усмешкой обводит глазами зал и спокойно продолжает:

— Прости мне мою дерзость, государыня. Но разве не сказал пророк: «Требуйте все, что вам нужно, у прекрасных лицом!» Прекрасное лицо — источник добра и радости на земле. А есть ли на свете лицо более прекрасное, чем твое, лучезарная?

Вздох облегчения проносится по залу. Туркан закусывает губу: этот Хайям играет ею, как кошка мышью! Она могла бы уничтожить его — стоит только хлопнуть в ладоши. Но это наверняка вызовет волнение и пересуды. А о ней и так болтают много лишнего… Нет, видно, придется немного повременить.

— Чего же ты требуешь у моего прекрасного лица? — вопрошает она с недобрым спокойствием.

— Я жду, что ты вновь откроешь обсерваторию, основанную Малик-шахом и закрытую по твоему указу. Уверен, ты не сделала бы этого, государыня, если бы знала, какую обиду наносишь памяти супруга и какой урон науке.

Туркан наконец не выдерживает. Куда девалось ее напускное величие!

— Скажите пожалуйста! — визжит она. — Я нанесла урон науке! А может, это наука обокрала меня? Не ты ли восемнадцать лет доил нашу казну? Не ты ли убеждал султана, что работаешь над новым календарем, а сам бражничал и сочинял мерзкие стишки? Бездельник, дармоед — вот ты кто!

— И безбожник! — подхватывает Кара-Мехти. — Да, да, безбожник. Ты не соблюдаешь постов. В прошлый рамазан [18] ты ел шашлык задолго до наступления темноты. Мне все известно!

Старик брызжет слюной. От злости язык не повинуется ему, и вместо «рамазан» у него получается «рамажан». Это очень смешит маленького Махмуда: он звонко хохочет, заглушая сдавленные, трусливые, прячущиеся по углам смешки. Хайям изучает звездочета с брезгливым интересом.

«Сейчас он ответит ему стихами», — думает Фило. Так и есть!

декламирует Хайям. —

В зале ропот: это уж слишком! Мудрость мудростью, а благочестие благочестием.

— Богохульник! — кричит Кара-Мехти. — Ты похваляешься, что изучаешь устройство Вселенной. Но ведь оно давным-давно известно! Все и без тебя знают что небо держится на одном Тельце, а земля — на другом.

улыбаясь, начинает Хайям, —

— Замолчи! — кричит Кара-Мехти, — Государыня, запрети ему изъясняться стихами…

— Успокойся, — говорит Хайям, — я и сам перехожу к прозе. Государыня, всю жизнь я служил моей стране и ее правителям: лечил, учил, предсказывал погоду. Я изучал движение светил. Я исследовал законы чисел. Я придумал водяные весы, чтобы вычислять содержание серебра и золота в сплавах. Малик-шах ценил меня. Так неужели ты, мать его воспреемника, не дашь мне завершить начатого им дела? Халиф Мамун сказал: «Если можешь сделать добро, сделай его сегодня, ибо кто знает, хватит ли у тебя сил совершить его завтра?»

Красивое лицо Туркан перекошено ненавистью. Кажется, ей осмелились намекнуть, что власть ее недолговечна!

— Я и так для тебя достаточно сделала, Хайям, — шипит она. — Думаешь, я забыла, как ты подговаривал Низама аль-Мулька назначить престолонаследником пащенка моей соперницы — Баркьярука? Я все помню! Так ступай прочь и благодари Аллаха, что уходишь отсюда живым!

— Ты велишь, государыня, — я повинуюсь, — с поклоном произносит Хайям. — Но потомки, — глаза его впервые останавливаются на Фило и Мате, — потомки не простят тебе этого.

— Вон! — вопит Туркан, срываясь с места и топая ногами.

— Вон! — дребезжит Кара-Мехти.

— Вон, вон! — звонко и радостно вторит султанчик, в полном восторге хлопая в ладоши.

Хайям смотрит на них с презрительным сожалением и медленно идет к выходу.

— Бедный Хайям! — вздыхает Фило.

— Великий Хайям, — говорит Мате. — Великий и… единственный.