Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна
— Новость у нас всего одна, — сказал первый, сильно понизив голос, — везир Тадж аль-Мульк.
— Ну, это новость не новая, — отвечал второй, тоже понизив голос.
— Скажи лучше, новость, которая не успеет состариться, — возразил первый, почти не разжимая губ.
Второй даже шею вытянул от любопытства.
— Как! Ты хочешь сказать, что Тадж успел уже прогневить свою повелительницу? Но чем?
— Только тем, что знает о ней слишком много, — все так же сквозь зубы прогундосил первый. — Смерть Малик-шаха темна. И, несмотря на все старания свалить вину на ассасинов, многие считают, что это дело рук Туркан-хатун. В государстве смута, междоусобица…
— Понимаю, — прошелестел второй, — надо укрепить свою власть, стало быть, снять с себя подозрение…
— А заодно избавиться от опасного сообщника, — подхватил первый. — Ничуть не удивлюсь, если в один прекрасный день расплачиваться за все их совместные злодеяния придется одному Таджу.
— Все может быть, — скривил губы второй. — Коварства у Туркан достаточно.
— Не меньше, чем сластолюбия, — злорадно усмехнулся первый. — Знаешь, какие у нас ходят про нее стишки?
Он нагнулся к самому уху второго и зашептал, не настолько, впрочем, тихо, чтобы его не услышали Фило и Мате:
— Опасные вирши, — захихикал второй. — Готов поклясться, что их сочинил Хайям.
— Кто же еще! Больше некому.
— Ну, тогда ему лучше здесь не показываться…
— Скажи об этом ему самому, — ядовито посоветовал первый, — потому что сегодня он будет во дворце…
— Ну и разговорчик, — вздохнул Мате, когда почтенные сплетники отошли от них на приличное расстояние. — Кажется, мы с вами попали в самую гущу дворцовых интриг.
— Зато узнали, что незнакомец не обманул нас, — заметил Фило. — Во всяком случае, встреча с Хайямом-поэтом нам обеспечена… Но взгляните на тех скромно одетых людей. Не удивлюсь, если узнаю, что это отец с сыном.
— Да, похожи, — подтвердил Мате. — Интересно, о чем они спорят?
Друзья не ошиблись: стоявшие несколько в стороне собеседники в самом деле оказались отцом и сыном и в самом деле спорили.
— Прошу тебя, отец, — страстно убеждал юноша с открытым, добрым лицом, — сделай это для меня. Ты прослужил в обсерватории под началом Хайяма восемнадцать лет; он тебе не откажет.
— О чем ты просишь, неразумный? — с укором отвечал отец. — Ты хочешь стать учеником человека, навлекшего на себя гнев и немилость сильных мира сего. Подумай, что тебя ждет?
— Что ждет? Истина! — отвечал юноша. — Хайям приобщит меня к своим мыслям, он откроет мне тайны чисел и звезд. Не ты ли сам говорил, что нет ему равных в астрономии? Не ты ли с восхищением рассказывал о ночах, которые провел рядом с ним, наблюдая за вращением звездной сферы?
Юноша знал, чем растрогать отца.
— Да, — сразу смягчившись, произнес тот, — то было прекрасное время. Время Маликшахских таблиц. Под началом Хайяма мы составили таблицы неподвижных звезд, вычислив широту и долготу склонения каждой. И теперь всякий может заранее узнать, где искать на небе любую звезду в любое время года.
— Вот видишь, отец: глаза твои и сейчас загораются при воспоминании об этом. Почему же ты не хочешь, чтобы и у меня было о чем вспомнить на старости лет?
— Но Маликшахские таблицы завершены…
— Ну и что же? Там, где Хайям, всегда найдется достойное дело для человека, который жаждет служить науке и людям. Завершены таблицы, но ты сам говорил, что не закончен еще календарь!..
— Ах, не растравляй моих ран! — с горечью перебил отец. — С тех пор как Малик-шах повелел создать новый солнечный календарь, Хайям только и дышал этим трудом! Ему удалось распределить високосы таким образом, что за тысячу лет между календарным и истинным солнечным годом не происходит никакого расхождения. Но он все еще не был доволен и продолжал работать как одержимый. Его не раз спрашивали при мне, чего он добивается. Ведь такого точного календаря не было еще от сотворения мира! «Точность — это не все! — отвечал он. — Надо, чтобы календарь был и точным и удобным». — «Но чем же неудобен этот?» — вопрошали его снова. «Согласно моему расчету, — отвечал он, — високосные годы повторяются семь раз подряд через каждые четыре года, а на восьмой — через пять лет. Но не всегда это правило сохраняется. Иногда високос с пятилетним промежутком приходится не на восьмой, а на седьмой раз, и это вносит беспорядок и путаницу в пользование календарем». — «Но можно ли добиться, чтобы високосы чередовались равномерно, не поступившись точностью?» — допытывались у него. «Может быть, и нельзя, — говорил он, — но надо стараться, чтобы расхождение было наименьшим. Хотя бы не более одних суток за несколько тысячелетий». И он продолжал свои поиски, и каждый день приближал его к намеченной цели… Вот какой это человек!
— Ты сам себе противоречишь, господин мой, — улыбнулся юноша. — Может ли отец пожелать лучшего наставника для единственного сына? И может ли он запретить своему дитяти участвовать в завершении самого замечательного календаря на свете?
— О чем ты говоришь? — опасливо зашептал отец. — О каком завершении? Обсерватория закрыта. Хайям в опале. Что в состоянии сделать он один — без помощников, без инструментов, без средств к жизни?
— А если ему удастся убедить государыню снова открыть обсерваторию? Говорят, для того он и придет сегодня…
Отец только головой покачал, глядя на сына долгим безрадостным взором.
— Все равно, — решительно заявил тот, — я пойду за ним в любом случае!
ДЕЛА КАЛЕНДАРНЫЕ
— Вот вам и еще один любопытный разговор, — сказал Фило, провожая глазами две медленно удалявшиеся фигуры. — К тому же на сей раз мы узнали, что наверняка увидим не только Хайяма-поэта, но и Хайяма-математика.
— Одно непонятно, — недоумевал Мате, — как они умудрились попасть в опалу одновременно?
— На то они и друзья! Нет, вы мне вот что объясните: неужели календарная реформа Хайяма и вправду так замечательна, как думает этот не в меру осторожный папаша?
— Еще более замечательна, чем он может предполагать. Календарь Хайяма действительно имел все основания стать самым удобным и самым точным календарем на свете.
Фило самодовольно улыбнулся.
— Надеюсь, не точнее того, которым пользуются у нас, в двадцатом веке.
— В том-то и штука, что точнее. Принятый у нас григорианский календарь расходится с истинным солнечным годом на одни сутки за 3333 года. А поиски Хайяма вели к тому, чтобы одни сутки разности набегали за 5000 лет! И не закрой Туркан-хатун обсерватории, мы получили бы календарь с периодом в 33 года, в течение которого високосный год неизменно повторялся бы восемь раз: семь раз через четыре года, а восьмой — через пять…
…У входа в зал появился зловещий старик в остроконечном тюрбане и широком темно-синем одеянии. Фило уставился на него, как на привидение: чур, чур и в третий раз чур! Уж не звездочет ли это из пушкинской сказки о золотом петушке?
— Из сказки не из сказки, а звездочет наверняка, — подтвердил Мате. — Взгляните на его халат: ни дать ни взять звездное небо. На груди — полумесяц, на спине — Большая Медведица, на подоле слева — созвездие Рака, справа — созвездие Тельца…
— А где же Солнце? — полюбопытствовал Фило.
— Ишь ты! Солнца захотел, — поддразнил Мате. — Обойдетесь и так.
— С какой стати? — вскинулся Фило.
— А с такой, что с 631 года по повелению пророка Мухаммеда мусульмане перешли на чисто лунный календарь.
— Чисто лунный… Как вас понимать? Значит, прежде был какой-то другой, смешанный?
Мате коротко кивнул: вот именно, смешанный. Когда-то, до возникновения ислама, в языческие времена арабы поклонялись Солнцу и Луне одновременно и потому пользовались лунно-солнечным календарем.
