«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Возвращаясь после демобилизации домой из Миллерова на быках с разбитной возницей, Григорий вспоминает: «Не раз он в Польше, на Украине и в Крыму растирал в ладонях сизую метелку полыни, нюхал и с тоской думал: “Нет, не то, чужое...”» (4, 356).
Но Украина, Польша, Крым — это ведь и есть воинский путь Харлампия Ермакова в Гражданскую войну в составе 1-й Конной армии Буденного. В романе повторены такие детали, как его благополучное прохождение через фильтрационную комиссию Особого отдела, факты конкретного несения службы на Украине, Польше и Крыму, точный адресат противника (белополяки, врангелевцы) и демобилизация в должности командира полка и не за что-нибудь, а «за прошлое» — как «бывшего белого офицера».
Близость воинского и жизненного путей Харлампия Ермакова и Григория Мелехова поражает.
VI глава восьмой части романа посвящена тому, как бравый красный командир Григорий Мелехов возвращается домой в Вёшенскую из Миллерова:
«— Прийдется вам, товарищ командир, ехать на быках. Лошадей у нас на весь хутор одна, и та на трех ногах ходит. <...> Дадим вам наилучших быков и в проводницы — молодую вдовую бабу...» (5, 352).
Сивоволов рассказывает по этому поводу следующее:
«Шолохов не дает названия первого казачьего хутора, где председатель ревкома предоставил Григорию подводу. Конечно, это мог быть только Нижне-Яблоновский.
Уволенный из Красной армии Харлампий Ермаков домой добирался таким же путем. От станции Миллерово ехал на обывательских подводах. По установленному порядку хуторские председатели обязаны были предоставлять подводы демобилизованным красным командирам и везти их до следующего совета. Приехав в хутор Нижне-Яблоновский, Ермаков зашел в совет (ревкомы еще в марте 1920 года были реорганизованы в исполкомы). Председателя на месте не оказалось. Секретарь исполкома Мордвинкин Илья Егорович, проверив документы у Ермакова, сказал:
— Подводы у нас имеются только воловые. Лошадей нет. Отвезет вас баба.
Ермаков вспылил:
— Это как же так! На быках в такую даль?! Я, стало быть, впереди, они сзади?.. Нет, я уж лучше пешком пойду. В дороге подберут.
Хлопнув дверь, Ермаков ушел, а Мордвинкин, ошалело вытаращив глаза, ахнул:
— Это же тот самый Ермаков, какой командовал казаками в восстание!
Хуторской исполком занимал половину дома, принадлежавшего отцу Григория Дударева. По счастливой случайности Дударев оказался свидетелем разговора Мордвинкина с Ермаковым.
В беседе с Дударевым я осторожно задал вопрос о том, не слишком ли много он знает о Ермакове. Он недовольно пыхнул:
— Как же! Кто в наших хуторах не наслышался о повстанцах и Ермакове. С весны до середины лета шла война»125.
Эти слова старого казака подтверждают высказанную нами ранее мысль о том, что энергетическая сила воздействия личности Ермакова на окружающих на Дону была очень велика. Она не могла не затронуть и Шолохова, когда он задумал писать роман о восстании на Верхнем Дону.
Скажу более: на Шолохова и его роман оказала, быть может, решающее воздействие не только жизнь и судьба Харлампия Ермакова, но и его смерть.
Нет сомнений в том, что писатель тяжело пережил расстрел Ермакова. Можно предположить, что именно трагическая смерть этого человека, нравственные обязательства перед его памятью дали Шолохову силы устоять под натиском литературной критики, напором литературных и политических властей и остаться верным правде жизни, не сделать Григория Мелехова, как того от него требовали, «большевиком», «своим».
Тень неправедной расправы с Харлампием Ермаковым незримо присутствует на всем протяжении четвертой книги романа, грозной тучей нависает над вернувшимся домой Григорием Мелеховым, сообщая повествованию особый драматизм, делая ее, быть может, самой сильной из всех четырех книг.
Выше уже шла речь о том, как после гибели в плену его самого близкого друга Василия Кудашева болезненно-навязчивая тема плена не дает писателю покоя в послевоенные годы, возникает снова и снова в его «Судьбе человека», «Они сражались за Родину», в письмах и публицистике. И точно так же ставшая главной для писателя тема трагизма судьбы Григория Мелехова становится ведущим лейтмотивом завершающей книги романа, поднимая его до высшей ноты трагедийности.
Четвертая книга «Тихого Дона», как известно, писалась в тридцатые годы. И конечно, настроение трагизма в ней усиливалось и самой жизнью: повальным голодом в начале 30-х годов, арестами и расстрелами 1937 года, когда едва спасся от гибели сам Шолохов. Но прежде всего обострение ее трагизма, убежден, обусловил расстрел Харлампия Ермакова. Гибель его как бы венчала испепеляющую цепь смертей: сначала Петр Мелехов, потом — Наталья, Дарья, потом — Пантелей Прокофьевич, за ним — Ильинична, потом — Аксинья, и рядом — Мирон Григорьевич Коршунов, и его Ильинична, и дед Гришака, и одновременно — Иван Алексеевич и Аникушка, и Федот Бодовсков, и Христоня, и Платон Рябчиков, и — имя им легион...
«Вот и отжили, — думает Григорий Мелехов о своих близких, — да как скоро, как во сне. Лежат все вместе, рядом: и жена, и мать, и Петро с Дарьей... Все семьей перешли туда и лежат рядом. Им хорошо, а отец — один в чужой стороне. Скучно ему там, среди чужих...».
Главная книга «антишолоховедения» называется «Загадки и тайны “Тихого Дона”». Но, пожалуй, самой большой тайной и загадкой «Тихого Дона» является вот эта: как мог решиться «железобетонный коммунист», каким представляют Шолохова его противники, представить итог революции и Гражданской войны как трагедию воистину шекспировской силы? Трагедию, перемоловшую и уничтожившую в безжалостных жерновах истории весь мир Григория Мелехова — его родных, близких, возлюбленную, друзей и товарищей и оставившую его в полном одиночестве между двумя полюсами: Митькой Коршуновым и Мишкой Кошевым.
Возвращаясь из Красной армии домой на быках, руководимых разбитной казачьей вдовой «Зовуткой», он, как и Харлампий Ермаков, ехавший также на быках, этого еще не знал. «Он кончил воевать. Хватит с него. Он ехал домой, чтобы в конце концов взяться за работу, пожить с детьми, с Аксиньей. <...> Хорошо бы взяться за чапиги и пойти по влажной борозде за плугом. <...> В чужих краях и земля и трава пахнут по-иному» (5, 356).
Харлампий Васильевич Ермаковперед расстрелом. 1927 г.
Но Шолохов-то прекрасно знает и провидит его судьбу. Его еще только ждут домой, а сестра Дуняшка с тревогой спрашивает своего мужа, председателя ревкома Михаила Кошевого:
«— Прийдет он, что же ему за службу у казаков будет?
— Суд будет. Трибунал.
— <...> Могут и к расстрелу присудить?
— <...> Могут.
— <...> За что? <...>
— За восстание, за все» (5, 351).
А по возвращении домой первое, что услышал Григорий от своего бывшего ординарца:
«Прохор придвинулся ближе, снизил голос:
— Платона Рябчикова с месяц назад расстреляли» (5, 363).
И в беседе с бывшим самым близким другом своим, а ныне самым лютым врагом Михаилом Кошевым — то же предостережение, связанное с недоверием:
«— <...> Почему тебя в такое время демобилизовали? Скажи прямо!
— Не знаю.
— Нет, знаешь, да не хочешь сказать! Не доверяли тебе, так?
— Ежли б не верили — не дали бы эскадрон.
— Это на первых порах, а раз в армии тебя не оставили, стало быть, ясное дело, браток!
— А ты мне веришь? — глядя в упор, спросил Григорий.
— Нет! Как волка не корми, он в лес глядит» (5, 368—369).
В этом споре подспудные симпатии Шолохова — на стороне Григория Мелехова, который напоминает Михаилу Кошевому, что именно он убил его брата Петра.
«— Ну, что ж, убил, не отказываюсь! Довелось бы мне тогда тебя поймать, я и тебя бы положил, как миленького!
