«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
О рассказах Крюкова никак не скажешь то, что о рассказах молодого Шолохова говорила академическая наука: «В “Донских рассказах” намечаются зародыши основных психологических коллизий, которые в следующие литературные эпохи ознаменуются крупнейшими достижениями психологического анализа»16. В рассказах Ф. Крюкова нет даже слабого намека на подобную возможность.
И это относится не только к уровню психологического анализа, но и ко всей системе художественных координат двух несоизмеримых по масштабу писателей: один был гениальным прозаиком, а другой — талантливым очеркистом и посредственным беллетристом.
Обратимся к портрету персонажей у Крюкова и у Шолохова. В традициях бытописательной беллетристики портрет в рассказах Крюкова старателен, описателен и подробен:
«Смуглое лицо ее, продолговатое, южного типа, с тонким прямым носом, с тонкими черными бровями и глазами, опушенными длинными темными ресницами, было особенно красиво своей улыбкой: что-то вызывающее, смелое и влекущее к себе было в ней, в этой улыбке, и легкое смущение овладевало студентом каждый раз, когда продолговатые глаза его собеседницы, весело прищурившись, останавливались на нем, а на губах ее играла эта странная усмешка» (27) — рассказ «Казачка. (Из станичного быта)».
А вот портрет двух женщин из рассказа «Отрада»:
«У одной большой живот беременной женщины, черные рабочие руки с толстыми, набухшими пальцами, веснушчатое, некрасивое лицо. Косицы красных волос смокли и потемнели от дождя. На толстой шее, яркая белизна которой резко отделяется от бурого загара лица, чуть держится спустившийся с головы небольшой платок. Другая более изящна на вид. Тоже босая, но облик не рабочий, хрупкий, городской: тонкие, чуть-чуть загорелые руки, красивые голубые глаза...» (178).
И еще один портрет из этого же рассказа, типичный для Крюкова, но уж никак не для Шолохова, — «немой старушонки», «странного, отталкивающе-безобразного существа, похожего на обезьяну и нетопыря, — клубок тряпок, копошащийся и ползающий на коленях в грязи. В круглых, испуганных глазах, освещающих желто-землистое лицо, тупая животная боль и голод, и жадное, трясущееся ожидание при виде проходящего мимо человека. Беззубый рот, раскрываясь черной воронкой, глотает воздух и выталкивает сдавленно-воющие, лающие стоны. Дрожит, тянется и судорожно хватает пустоту уродливо скрюченная рука, иногда силится подняться ко лбу, чтобы перекреститься что ли...
Потрясающая скорбью, невольным ужасом, отвращением, мрачная песнь этого человеческого уродства, смрада, безобразного разрушения и страдания властно, победительно приковывает к себе внимание, невольно останавливает, тисками сжимает сердце...» (182—183).
Можно множить подобные примеры. Они выявляют убежденный демократизм автора и его сочувствие униженному и оскорбленному народу. Ни один из героев народнических рассказов Крюкова не остается ни в памяти, ни в сердце, если не считать, конечно, раздирающих душу картин человеческой боли, нужды и страдания.
А героев «Донских рассказов», «Тихого Дона» и «Поднятой целины» мы видим воочию и помним, они как бы высечены словом, одним и тем же резцом.
«ТИХИЙ ДОН» И «ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА»
Внутренняя связь «Тихого Дона» и «Поднятой целины», так же, как и взаимосвязь «Донских рассказов» и «Тихого Дона», о чем уже шла речь выше, очевидна для внимательного читателя. Вряд ли случайна в двух романах топонимическая перекличка, как и перекличка имен персонажей. Из Гремячего Лога во время охоты выгоняет лисовина старый генерал Листницкий во второй части «Тихого Дона»; Гремячим Логом назвал Шолохов хутор, где развивается действие в «Поднятой целине». После ранения Григория Мелехова в бою с отрядом Чернецова «командование сотнями принял офицер Любишкин Павел, помощник Григория» (3, 263). Одним из главных активистов и сторонников создания колхоза в Гремячем Логу выступает «красный партизан Павел Любишкин» (6, 31), который «воевал с кадетами», чтобы лучше жить.
И в редакции «Тихого Дона» 1925 года, и в окончательной его редакции действует уже упоминавшийся нами сотник Сенин — он принимал участие в расстреле подтелковцев. В «Тихом Доне» он выступает под своим именем, а в «Поднятой целине» стал прототипом есаула Половцева, который рассказывает Якову Лукичу Островнову, служившему в Гражданскую войну в его сотне и вернувшемуся «из отступа» в 1920 году:
«Я из Новороссийска не уехал со своими. Не удалось. Нас тогда предали, бросили добровольцы и союзники. Я вступил в Красную Армию, командовал эскадроном, по дороге на польский фронт... Такая у них комиссия была, фильтрационная, по проверке бывших офицеров... Меня эта комиссия от должности отрешила, арестовала и направила в Ревтрибунал. Ну, шлепнули бы товарищи, слов нет, либо в концентрационный лагерь. Догадываешься за что? Какой-то сукин сын, казуня (презрительно-ироническое: казак, казачишка. — Ф. К.), мой станичник, донес, что я участвовал в казни Подтелкова. По дороге в трибунал я бежал... Долго скрывался, жил под чужой фамилией, а в двадцать третьем вернулся в свою станицу. Документ о том, что я был когда-то комэском, я сумел сохранить, попались хорошие ребята, — словом, я остался жив. Первое время меня толкали в округ, в политбюро ДОН ЧК. Как-то отвертелся, стал учительствовать. Учительствовал до последнего времени» (5, 21), — пока по роману (и по жизни) не начал создавать подпольную организацию «Союз освобождения родного Дона».
Иллюстрация к роману «Поднятая целина»
Как видим, события Гражданской войны на Дону, Вёшенское восстание 1919 года, которому посвящен «Тихий Дон», незримо — и зримо — присутствуют в «Поднятой целине», — ведь с той поры прошло всего десять лет!
После раскулачивания богатых казаков хутора Гремячий Лог в ответ на призыв есаула Половцева к сопротивлению раскулаченные говорят:
«— С кольями бы пошли, как вёшенцы в девятнадцатом году!» (6, 91). Это — с одной стороны.
С другой, они же помнят:
«Но только казаки стали теперича ученые. Их бивали смертно за восстание» (6, 92);
«— Я против власти не подымаюсь и другим не посоветую... В эту войну они нас пихнули супротив Советской власти, казакам понашили лычки на погоны, понапекли из них скороспелых офицеров, а сами в тылы подались, в штабы, с тонконогими барышнями гулять... Помнишь, дело коснулось расплаты, кто за общие грехи платил? В Новороссийске красные на пристанях калмыкам головы срубали, а офицерики и другие благородные на пароходах тем часом плыли в чужие теплые страны. Вся Донская армия, как гурт овец, табунилась в Новороссийском, а генералы?..» (6, 93).
Все это — темы и мотивы из «Тихого Дона», которые обретут новое звучание в 4-й книге романа (она еще не была написана, когда создавалась первая книга «Поднятой целины»).
В четвертой книге «Тихого Дона» Шолохов вернется к теме Фомина, которая возникла первоначально, как вы помните, в «Донских рассказах», а потом в «Поднятой целине» в связи с исключением из партии за «левый уклон» Нагульного. «Ты!.. — бросает Нагульнов члену бюро райкома Хомутову... — В двадцать первом году, когда Фомин с бандой мотал по округу, ты пришел в окружком, помнишь? Помнишь, сучий хвост?.. Пришел и отдал партбилет, сказал, что сельским хозяйством будешь заниматься... Ты Фомина боялся!..» (6, 74).
Перекличка с «Тихим Доном» в «Поднятой целине» слышна и в том, что Андрей Разметнов, призванный на военную службу, как и Григорий Мелехов, в 1913 году, служил в 11-м Донском казачьем полку, соседнем с 12-м, где служил Григорий Мелехов. 11-й и 12-й донские казачьи полки формировались в Вёшенской. На германской войне Андрей Разметнов получил трех Георгиев. Разметнова навещала на фронте жена, подобно тому как Дарья Мелехова приезжала на фронт проведать своего мужа.
