«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
После этого Голоушев передал свой очерк в «Народный вестник», где он и был опубликован в № 12 (24 сентября 1917) под названием «С тихого Дона» под псевдонимом «Сергей Глаголь».
Еще одна сплетня умерла. Но черная зависть продолжала свою работу с целью компрометации великой книги и ее автора.
О том, как отражались эти слухи и сплетни в обыденном сознании, можно судить по дневнику москвича И. И. Шитца. 31 марта 1929 года, через два дня после публикации письма Серафимовича, Авербаха, Киршона, Фадеева, Ставского в «Правде», Шитц записывает в своем дневнике:
«История с “Тихим Доном” Шолохова не утихает, хотя появилось в газетах письмо, странным образом не Шолохова, а нескольких партийных литераторов, ничтожных... Рядом с этим продолжаются толки, что автор (слышал два имени, Карпов или Макаров) писал уже раньше в “Русском богатстве”, что его матери Госиздат платит гонорар... что была устроена... встреча этой дамы с Шолоховым. И они отшатнулись друг от друга, он — ибо узнал мать преданного им офицера, она — ибо сразу вспомнила чекиста, арестовавшего ее сына и его бумаги»63.
5 июля 1930 года И. И. Шитц записывает в дневнике:
«Давний инцидент с писателем Шолоховым, который выдвинулся романом “Тихий Дон”, получил некоторое разъяснение... <...> новые данные подтверждают эту версию. Во-первых, напечатаны письма Л. Андреева эпохи 1917 года. В письме одном Андреев говорит про автора, принесшего на отзыв “Тихий Дон”, ч. 1-я очень недурная, и ч. 2-я — совсем сырой материал. Во-вторых, на Украине опубликованы данные о том, что автора знали, он был белый офицер, был расстрелян, а Шолохов, совсем мальчишка, очутился обладателем его вещей. Шолохов этот два года учился у одного писателя грамотно выражаться, и писатель этот был изумлен, когда узнал, что его неграмотный ученик вдруг написал “Тихий Дон”»64.
Эти дневниковые записи свидетельствуют, какое страшное оружие — сплетня. Из письма Л. Андреева С. Голоушеву, посвященного неудачному очерку последнего о «Тихом Доне», вырастает слух о письмах Л. Андреева, в которых якобы содержится оценка 1-й и 2-й книг романа Шолохова. Из слов литератора Березовского о том, что он, старый литератор, такой книги, как «Тихий Дон», не мог бы написать, вырастает целая легенда о литературном мэтре и безграмотном ученике...
К сожалению, даже такой опытный исследователь, как М. Чудакова, склонна принять версию о некоем «белом офицере» на веру, — правда, при этом стараясь защитить Шолохова. Она пишет:
«Скорее всего, какой-то текст (или тексты), которым широко воспользовался Шолохов, действительно существовал. Это могли быть чьи-то дневники или записки. Работая над историческим романом, писатель имеет право и даже обязан пользоваться разными источниками — документами, исследованиями, мемуарами, дневниками людей той эпохи, которую он описывает, и т. д., причем вовсе не всегда сам автор называет эти источники (хотя, как правило, и не скрывает). Был ли это чей-то готовый роман, переписанный и “украшенный” рукой Шолохова? Вряд ли.
Но и тогда речь не должна идти о плагиате. Сослаться на автора — белого офицера Шолохов не мог. Если даже принять самую крайнюю версию, то нельзя не признать, что этот чужой роман был “усыновлен” Шолоховым. Он отнесся к нему как к родному ребенку.
“Тихий Дон” печатался на протяжении двенадцати лет (с 1928 по 1940 гг.). И все это время Шолохов испытывал огромное давление — от редакторов всех степеней до критиков, так или иначе выражавших позицию властей. Выдержать это давление можно было, только глубоко сроднившись с замыслом вещи, все более и более отличавшейся от других произведений советской литературы и все более угрожавшей благополучию автора. Довести до печати такой замысел — даже если он родился у другого писателя, — само по себе было литературным подвигом.
Создается впечатление, что Шолохов поставил перед собой одну-единственную задачу: познакомить десятки миллионов читателей, которых с каждым годом все более и более лишали подлинно художественных и честных произведений, со всеми четырьмя томами “Тихого Дона”. Все остальное становилось лишь средством для выполнения такого замысла. Тот, кто заботился о личном благополучии, должен был бы бросить эти не обещавшие удачи и опасные попытки»65.
В последнем своем выводе М. Чудакова абсолютно права. Но по предшествующей этому выводу логике своих рассуждений она все-таки допускает, что был «какой-то текст (или тексты)», который лег в основу «Тихого Дона». Научный подход требует определения этого текста, его идентификации. На сегодня никто подобного «текста» не обнаружил. И главное, — справедливо отмечая то огромное давление, которое испытывал Шолохов, — «от редакторов всех степеней до критиков, так или иначе выражавших позицию властей», исследователь почему-то выводит за пределы этого давления те слухи и сплетни, которые клубились вокруг имени писателя.
Шолохов справедливо считал, что зависть коллег к его перу была завистью особого рода. К. Прийма рассказывает, как в ответ на утверждение профессора Г. Хьетсо, высказанное им в беседе с Шолоховым, что клевета о плагиате была вызвана завистью коллег-писателей, Шолохов с горечью сказал:
«— Зависть... Зависть организованная!..»66.
«В ПРАВЫЙ УКЛОН ВЕРУЕШЬ?..»
Об истинных причинах этих нападок Шолохов готовился сказать в своем выступлении на юбилейном вечере, посвященном его семидесятилетию, в мае 1975 года, — но не смог на нем присутствовать, сраженный инсультом. Его семидесятилетие отмечалось вскоре после появления в Париже книги Д* «Стремя “Тихого Дона”». Сын писателя опубликовал сохранившуюся первую страницу набросков к предполагавшемуся выступлению М. А. Шолохова на юбилейном заседании. Писатель собирался сказать:
«Пришла пора подводить предварительные итоги творческой деятельности. Но за меня это уже сделали в своих статьях родные братья-писатели и дальние родственники, скажем, троюродные братья-критики. Так что за мною остается только слово от автора.
За 50 лет писательской жизни я нажил множество друзей-читателей и изрядное количество врагов. Что же сказать о врагах? У них в арсенале старое, заржавленное оружие: клевета, ложь, злобные вымыслы. Бороться с ними трудно, да и стоит ли? Старая восточная поговорка гласит: “Собаки лают, а всадник едет своим путем”. Как это выглядит в жизни, расскажу.
Однажды, в далекой юности, по делам службы мне пришлось ехать верхом в одну из станиц Верхне-Донского округа. На пути лежала станица, которую надо было проехать. Я припозднился и подъехал к ней в глухую полночь.
В степи была тишина. Только перепелиный бой да скрипучие голоса коростелей в низинах. А как только въехал на станичную улицу, из первой же подворотни выскочила собачонка и с лаем запрыгала вокруг коня. Из соседнего двора появилась вторая. С противоположной стороны улицы, из зажиточного поместья, махнули через забор сразу три лютых кобеля. Пока я проехал квартал, вокруг коня бесновалось с разноголосым лаем уже штук двадцать собак. Конь пошел более спорым шагом, я выпрямился и подобрал поводья. Ехать стало веселее.
Каждый квартал собаки менялись: одни убегали к своим дворам, другие включались в сопровождение. На базарной площади присоединилась к ним стайка бродячих, бездомных собак. В конце концов, мне надоел этот гам, и я замахнулся плетью. Но что тут произошло, трудно рассказать: собаки шарахнулись в разные стороны, подняли истошный лай, визг, подвывание... Словом, закатили сущую собачью истерику... Пришлось тронуть рысью. Бродячие собаки с почетом провожали меня далеко за станицу.
Заключение, к которому я пришел в ту ночь, что самые злые собаки — в зажиточных дворах, самые назойливые — бродячие.
Не думал я в ту ночь, что история с собаками повторится через несколько лет, только в другом варианте. В 1928 году, как только вышла первая книга “Тихого Дона”, послышался первый клеветнический взбрех, а потом и пошло...»67.
