«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Правда, в «Донских рассказах» источник страданий, как правило, — одна сторона: палачи здесь, чаще всего, связаны с белобандитами, жертвы — с новой, советской властью.
Однако и в некоторых из «Донских рассказов» явственно слышна та нота, в которой догматическая критика усматривала «объективизм» и «пассивный гуманизм». Так, Л. Якименко «пассивные гуманистические ноты» усмотрел в рассказе «Семейный человек». Характер Микишары и отношение к нему Шолохова явно смущают критика, усмотревшего в этом рассказе «абстрактно гуманистическую, сострадательную ноту»90.
Это обвинение вызвано тем, что даже в этой нечеловеческой ситуации, когда отец, по приказу белых, расстреливает собственного сына, Шолохов уходит от прямого авторского суда и обращается — через рассказчика — к читателю: «Вот ты и рассуди нас, добрый человек!» (1, 172).
В отходе от позиции «указующего перста», в нежелании навязывать читателю авторскую позицию и диктовать ему выводы о прочитанном, то есть — в предельной объективизации, — завязи тех творческих принципов, которые будут определяющими в романе «Тихий Дон».
«В “Донских рассказах” я старался писать правду жизни...»91, — скажет позже Шолохов об исходной установке в начальном периоде своего творчества. Но это же стремление — «писать правду» — в «Тихом Доне» заставило писателя резко расширить и углубить свой взгляд на жизнь. В «Тихом Доне» писатель со всей ответственностью свидетельствует, что источником страданий народа были обе стороны — как «белые», так и «красные», что «палачи» и «жертвы» постоянно менялись местами. Это открытие в «Тихом Доне» было адресовано читателю в полном соответствии с выработанным в ходе работы над «Донскими рассказами» принципом: «Вот ты и рассуди нас, добрый человек!»
Замысел «Тихого Дона» рос из лучших «Донских рассказов» Шолохова и одновременно — из отталкивания писателя от них в процессе преодоления той «классовой» узости и политической ограниченности, печать которых лежала на некоторых из них.
Шолохов называет время работы над «Тихим Доном» после 1925 года «взрослением». Его отличает все возрастающая глубина проникновения, погружения писателя в жизнь казачества, через изучение истории Вёшенского восстания, через общение с огромным количеством людей, имевших отношение к восстанию, начиная от своего тестя, атамана Громославского и кончая одним из вождей Вёшенского восстания Харлампием Ермаковым.
Судя по свидетельствам самого Шолохова, путь этого «взросления» заключался в движении от узко «революционистской» точки зрения на события Гражданской войны к точке зрения народной. В этом же состояло и главное отличие «Тихого Дона» от «Донских рассказов», что справедливо подметил Р. Медведев, но верно объяснить не смог.
Как же складывался замысел «Тихого Дона», как начиналась работа над ним?
При разрозненности сведений на этот счет крайне важно собрать их воедино, чтобы получить максимально полное представление о замысле романа. Выявление этих разрозненных сведений важно еще и потому, что недоброжелательные критики «Тихого Дона» утверждают, будто совершенно ничего не известно, как создавался «Тихий Дон» — ни о том, как писатель собирал материалы, ни о распорядке и ходе его работы над романом. Подобные утверждения — плод неосведомленности.
ЗАРОЖДЕНИЕ ЗАМЫСЛА
«Живя в Москве, обдумывая планы на будущее, писатель продолжает сочинять рассказы. И тогда же у Михаила Шолохова рождается новый большой замысел, кристаллизуется план “Тихого Дона”, тот самый, что и был реализован...»92. Таково свидетельство Николая Тришина, с которым М. Шолохов весной 1926 года в Москве делился планами на будущее: «— Задумал я писать большое полотно, только, брат, условия мои ни к черту: в каморке теснота, скоро жду прибавления семейства — ни жить с ребенком, ни работать тут нельзя, хочу уехать, только чем жить буду — вот вопрос...»93.
До нас дошли свидетельства и других сверстников писателя — литераторов В. Ряховского и М. Величко — о том, как в тесной комнатушке Василия Кудашева, где писатель «спал на раскинутом на полу нагольном полушубке», в долгих ночных беседах обсуждался замысел «Тихого Дона». А позже здесь же читались первые главы романа: «Шолохов, изредка попыхивая трубкой, читал нам первую книгу романа прямо с рукописи, написанной на листах линованной бумаги аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Мы слушали, очарованные родниковой свежестью языка, картинами и событиями, которые развертывались в повествовании»94.
Молодой Шолохов, как вихрь ворвался в литературу середины 1920-х годов. Напор, с которым молодой «казачок» штурмовал столичные литературные вершины, передают его письма к жене, опубликованные сыном писателя, М. М. Шолоховым в его книге «Об отце. Очерки-воспоминания разных лет».
«Теперь о делах, — пишет М. А. Шолохов 1.04.1926 г. — Рассказ “Смертный враг”, тот экземпляр, который ты переписала и отослали мы 30/1, Васька Кудашев передал Жарову в “Комсомолию” (в “ЖКМ” [“Журнал крестьянской молодежи”. — Ф. К.] он не подошел); идет он, т. е. рассказ, в март[овском] №. Книга (“Донские рассказы”. — Ф. К.) выходит на днях. Деньги получу в субботу. Рублей 60. “Жеребенок” принят в “Мол[одом] Ленинце”. “Червоточина” идет в майском № “Смены”. А самое главное это то, что “Чужая кровь” произвела в “Прожекторе” фурор. Даже Воронский похвалил. Предлагают мне сократить рассказ стр[аницы] на 4, т. к. в таком размере он велик для “Прожектора”, а я не хочу. В пять завтра иду к Воронскому и, по всей вероятности, отдам рассказ в “Красную Новь”.
“О Колчаке и пр.” пойдет в “Огоньке”, обещают. В субботу окончат[ельный] ответ. “Калоши” устрою в “ЖКМ”, “Лазоревую степь” беру из “Кр[асной] Нивы” потому, что хочется напечатать в незадолгом, а они тянут с просмотром...»95
20 августа 1926 г. Шолохов пишет жене:
«Кое-что за эти дни выяснилось, хочу поделиться свежими вестями. Прежде всего, к моей радости и всеобщему благополучию, уладил дело с книгами. Решил играть в открытую, прихожу в ГИЗ и говорю Бескину — зав. лит. худож. отделом: “Ставлю вас в известность, что из пяти рассказов, издаваемых вашим изд[атель]ством, три рассказа я включаю в общий сборник своих рассказов, выпуск изд[ательст]ва “Новая Москва”. (Прежде я договорился с “Нов[ой] Москв[ой]” и те мне сказали: “Давай издадим все пять рассказов, мы к тебе претензий иметь не будем”, но я выбрал три рассказа, наиболее сильных и крупных по размеру, т. е. “Чужая кровь”, “Семейный человек” и “Лазоревая степь”, а остальные два, “Жеребенок” и “О Колчаке, крапиве и пр.”, решил не включать. Неудобно.) Ну так вот, в ГИЗе после моих слов поднялась шумиха, вначале категорически отказали, но когда я намеком пригрозил расторжением договора по суду, стали мягче, сговорчивее и... дали письменное согласие. Бескин прочитал мне сентенцию, дескать, неудобно перекочевывать из одного изд[атель]ства в другое, почему вы сборник издаете в “Нов[ой] Москве”, а не у нас? У нас ведь тоже есть юношеский сектор. Я пообещал связаться с юношеским сектором ГИЗа и дать им что-нибудь “на зуб”, меня Тарасов-Родионов свел с зав[едующим] этим сектором, познакомил, на этом дело и кончилось...
Теперь, подытожив сказанное, можно констатировать следующее: “Новая Москва” через 2 м[еся]ца выпускает из печати сборник рассказов под заголовком “Лазоревая степь”, размером 11 п. л., исчисляя по 100 р[ублей] л[ист], итого 1100 р. 50% этой суммы получаю в сентябре, остальные 50% по выходе книги, в октябре.
Отдел изящной литер[атуры] (или лит[ературно]-худож[ественный] отд[ел]) ГИЗа издает пять избранных рассказов (в одной книжке, разумеется) под заголовком “О Колчаке, крапиве и пр.”, общим объемом в 3 п. л., по 100 р. лист — всего 300 р., 70%, т. е. 210 р., обещают завтра, остальные — в октябре — ноябре <...>»96
«Я эту ночь сидел до 2-х. Правил корректуру. Работы хватит суток на трое. Договора все подписал, кончу с корректурами — возьмусь что-нибудь настрочу. “Донские рассказы” разошлись почти все. Моя книжка покупалась на рынке лучше всех. Поэтому-то “Нов[ая] Москва” так спешит с моим сборником (сборник “Лазоревая степь”. — Ф. К.). Читал в “Новом мире” рецензию на “Донские рассказы”. Хвалят. Ждут от Шолохова многого. Пусть подождут, не к спеху, скоро только блох ловят»97.
