В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов (книги TXT) 📗
28 декабря 1928 года Маяковский читал в театре Мейерхольда пьесу "Клоп".
Впечатление от чтения пьесы Маяковским сохранилось в памяти до сих пор очень свежо. Особенно первая картина – перед универмагом, с продавцами товаров. Как будто вновь слышу всех этих зазывал: продавец селедок кричал нараспев на весь район, продавец открыток с анекдотами был сиплый, с пропитым голосом и бубнил тихонько, показывая запрещенный товар из–под полы, продавщица бюстгальтеров взвизгивала, продавец абажуров распевал, продавец пуговиц рубил текст стаккато, продавщица духов жеманно сюсюкала. Если бы так сыграли актеры, ухватив особенность характера каждого продавца, как это было передано Маяковским!
В этом спектакле Маяковский работал с актерами над текстом пьесы не только во время читки ролей 4. Он постоянно бывал на репетициях, делал замечания, поправки, а иногда и сам появлялся на сцене, показывал роль. Так однажды на очередной репетиции третьей картины – "Свадьба", он поднялся на сцену, схватил со свадебного стола вилку и сыграл роль парикмахера со словами: "Шиньон гоффре делается так: берутся щипцы, нагреваются на слабом огне а–ля этуаль и взбивается на макушке этакое волосяное суфле". Мы так и покатились со смеху! Надо было видеть, как нагнулся большой Маяковский в позе парикмахерской слащавой услужливости, как оттопырил мизинец левой руки и, поворачивая голову посаженой матери, заходя то справа, то слева, орудовал вилкой как щипцами и наконец разрушил ей прическу.
Из других репетиций "Клопа" особенно запомнилась репетиция второй картины – "Молодняцкое общежитие". Всеволод Эмильевич замечательно показывал здесь сцену обучения Присыпкина танцу, играя то за Присыпкина, то за Баяна. Помню, как Мейерхольд–Присыпкин разулся, остался в одних носках и со словами: "...во–первых, жмут, во–вторых, стаптываются", – поставил свои башмаки на просцениум; как он – неуклюжий, нескладный Присыпкин, вдруг становился сусальным, изворотливым Баяном, показывал, как надо потереться Присыпкину о колонну, когда спина чешется.
Он же придумал актеру Егорычеву – но пьесе слесарю, появляющемуся в общежитии после работы, эффектную сцену умывания. Раздевшись по пояс, слесарь, стоя спиной к зрителям, плескался над тазом с водой и вдруг поворачивался к ним лицом, весь намазанный густой мыльной пеной.
В спектакле было много удач, особенно хорош был Игорь Ильинский – Присыпкин. Пресса и хвалила и ругала спектакль. Те, кто ругал спектакль, требовали психологической обрисовки характеров, отражения жизни в вузовском общежитии, глубины, упрекали в примитивности. А во второй части спектакля хотели видеть точное изображение быта при социализме! Спектакль же был; сатирический, плакатный, условный.
В этом и были и его смысл, и его прелесть.
Спустя шесть лет после смерти Маяковского, Мейерхольд задумал поставить "Клопа" по–новому. Ему хотелось дать новое звучание спектаклю, главным образом во второй его части, показать будущее не таким далеким, а приблизить его к нашим дням. Ему хотелось сюда же привлечь поэзию – стихи Маяковского, ввести некоторые кадры из киносценария Маяковского "Позабудь про камин". Но постановка в новой интерпретации не пошла,– только репетировалась 5.
23 ноября 1929 года Маяковский читал в театре Мейерхольда на заседании Художественно–политического совета пьесу "Баня". Присутствовала вся труппа театра.
Маяковский читал сидя и даже не так громко, как обычно, перекинув ногу на ногу, жест был не очень широк, только иногда правой рукой, в левой – экземпляр пьесы. Почему так мы смеялись до слез? Был большой дар актерский у Маяковского! Ведь каждая роль была им подана в чтении так выразительно, все взаимоотношения вычерчены до точки, выпукло. Он говорил актерам: "Мои пьесы нужно читать, а не играть". Если бы актеры владели таким чтением, каким обладал сам Маяковский! Он читал – и все рисовалось воображению.
Среди нас, актеров, участвовавших в "Бане", очень немногие обладали крупицами этого дара. Ближе всех был Штраух – Победоносиков; пожалуй, Кельберер – Иван Иванович. Маяковского не всегда удовлетворяло актерское исполнение, – так он был недоволен актером в роли Бельведонского и часто влезал на сцену, читал и показывал и даже сам хотел играть эту роль. Но кого бы он играл великолепно, это – мистера Понт Кича! В тексте этой роли – набор русских слов: "Ай, Иван в дверь ревел, а звери обедали" – и т. д., но в читке Маяковского это был вылитый англичанин и по манере держаться, и по выговору.
Шел январь – февраль 1930 года. Мы репетировали "Баню" за столом с Мейерхольдом и Маяковским. Сидели тесно, Маяковский был совсем рядом, мы наблюдали, как он курил, держа папиросу в углу рта, как ерошил волосы, какие у него глаза, руки. Был он в те дни светлый и радостный. Каждый день приходил в свежей сорочке и все новые галстуки повязывал. Как-то мы вздумали пошутить по этому поводу: стали перешептываться, подсмеиваться, кивать на галстук. Маяковский не выдержал: "Ну, чего вы ржете?" Кто-то робко сказал: "Да вот галстук опять новый!" – "Мало ли что – захотелось",– ответил он и сам густо покраснел. Мы захохотали.
Помнится и то, что коснулось меня лично. На роль Поли – жены Победоносикова – было назначено чуть не шесть исполнительниц. Был как бы объявлен конкурс на эту роль. Трудность этой роли заключалась в том, что в тексте то и дело встречались слова: "смешно", "не смешно". Как их нужно было читать? Маяковский настаивал на том, чтобы эти слова говорились "проходно", как бывают у людей в речи ничего не значащие слова, употребляемые по привычке. Ну, например, говорит человек слово "понимаешь" и прибавляет его везде, где нужно и где не нужно. Я же рискнула читать эти "смешно", "не смешно" "смыслово", применительно к основному тексту роли. Было страшно возразить Маяковскому, но я рискнула, предварительно все продумав дома. Когда я стала так читать – текст ожил, все "смешно", "не смешно" стали на место. Маяковский признал, что текст стал живей, получились интересные "броски" в тексте и что актриса его убедила. На другой день в перерыве, проходя мимо меня, он сунул мне в руку апельсин. Я взвизгнула от радости и сказала ему: "Ой, что же! Мне его есть или сберечь на память?" – "Вот чушь! Дан апельсин, значит, надо есть, а она беречь! – И прибавил:– Смешно!" Мы оба засмеялись.
16 марта 1930 года состоялась премьера "Бани". Пресса о спектакле была отрицательная. Принимался спектакль очень странно: часть зрителей сидела как каменная, другая часть принимала спектакль хорошо. Художники, оформлявшие спектакль: С. Вахтангов и А. Дейнека, не создали "машины времени". "Машина времени" должна была выбросить бюрократов во главе с Главначпупсом Победоносиковым, и тогда была бы точка в финале. Но этого в оформлении не было, все куда-то шли вверх по конструкции, с чемоданами, саквояжами, и зрителю было непонятно, неясно, что же происходит. Это было большое упущение.
Как-то в антракте спектакля, З. Н. Райх, игравшая Фосфорическую женщину, сказала Владимиру Владимировичу: "Как наша сцена с Сухановой хорошо принимается!" Сцена была построена так: Фосфорическая женщина и Поля шли по движущемуся кругу. Получался ход на месте. Поля шла с распущенным светлым зонтом, вся в голубом; Фосфорическая – в светло–сером, с красной шапочкой на голове. Освещенные снопом света от прожекторов, две женские фигуры, движущиеся по кругу, были очень эффектны, и публика всегда аплодировала в этом месте. На слова Райх Маяковский зло сказал: "Топают две тети и текст затопали, ни одного слова не разберешь!" Да, текст тут был для Поли очень важный и сцена эта должна была быть очень трогательной, а хлопали режиссеру и художнику, но не актрисам.
