На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Наряду с понятием «Блокада» символами выживания стали и другие известные реалии блокадного Ленинграда. Так, «Дорогами жизни» не только в России, но и во всем мире стали называть вообще все трассы и магистрали, приобретавшие в определенных ситуациях жизненно важное значение для какого-то региона. Например, во время блокады южноосетинской столицы Цхинвали в войне, разразившейся в начале 1990-х годов, «Дорогой жизни» называли ниточку Транскавказской горной дороги, связывавшей Южную Осетию с «Большой землей», как они называли Россию, откуда осажденным поступала продовольственная помощь. «Дорогой жизни» стали называть московские тротуары, на которых в самом начале перестройки возникли стихийные вещевые рынки, где торговали прямо из мешков и баулов. Для многих людей, лишившихся работы, такая торговля была единственным средством к существованию. Тот же смысл имела и другая «Дорога жизни». Так советские туристы прозвали торговую улицу с дешевыми магазинами в Берлине, наиболее посещаемую ими в то же самое перестроечное время.
Таким образом, блокада в городском фольклоре и сегодня остается лакмусовой бумажкой, выявляющей уровень стойкости и героизма, мужества и терпения человека, в каких бы условиях он ни оказался. Как утверждает ленинградский фольклор, «Каждому поколению — своя блокада».
Строительство Экспедиции заготовления государственных бумаг, как называли в XVIII веке современную фабрику «Гознак», велось на левом берегу Фонтанки в 1816–1818 годах. Руководил строительством председатель петербургского Комитета по делам строений и гидравлических работ инженер-генерал А. А. Бетанкур. В 1860-х годах фабрика была перестроена и приобрела вид самостоятельного производственного городка с казармами для охраны, домами для рабочих, бумажным производством, литографией, типографией, административным корпусом и другими сооружениями. Кроме ассигнаций и вексельных бумаг Экспедиция выпускала почтовые марки и художественные репродукции, открытки и книги. В комитете по народным изданиям при Экспедиции работали И. Е. Репин, А. Н. Бенуа, И. А. Билибин, Б. М. Кустодиев, Л. О. Пастернак и многие другие известные художники.
Такая просветительская деятельность, казалось бы, далекого от просвещения промышленного предприятия не могла не вызывать чувства почтения и признательности у петербуржцев. В Петербурге XIX века даже сложилась этакая шутливая формула добродушного ворчания при просьбе дать денег взаймы: «У меня не Экспедиция заготовления бумаг», которую при желании можно было понимать как угодно. С одной стороны — я не денежный мешок, чтобы ссужать других, с другой — я имею большее отношение к культуре и меньшее к деньгам.
После революции 1917 года Экспедиция была переименована в фабрику «Гознак». В настоящее время на фабрике «отливают» специальную бумагу, которую затем отправляют в Москву и Пермь, где на ней печатают денежные знаки.
Остается добавить, что в послереволюционное время в народе бытовал аналог старой поговорки, более близкий и понятный победившему пролетариату. Он связан с одним из самых почитаемых и неприкосновенных символов революции крейсером — «Аврора». Теперь вместо мягкого примирительного «У меня не Экспедиция заготовления государственных бумаг» отказ в просьбе выглядел более категорично и по-революционному решительно: «А трубу от „Авроры“ тебе не надо!?».
Если не считать расхожую в свое время фантастическую легенду о казематах, якобы устроенных глубоко под Невой, о чем известный во второй половине XIX века петербургский поэт Дмитрий Минаев даже сочинил политический экспромт: «Здесь погребены великие цари, / Здесь золотые делают монеты, / На шпиль Телушкин лазил — эка высь, смотри! / И под Неву спускаются поэты», — то весь остальной фольклор о невольных обитателях «Петропавловского централа» имеет под собой совершенно реальные факты отечественной истории. Крепость, построенная для отражения возможного нападения шведов во время Северной войны, превратилась в обыкновенную государственную тюрьму.
Первым узником Петропавловской крепости стал сын Петра I царевич Алексей, который после нечеловеческих пыток скончался 26 июня 1718 года в одном из казематов Трубецкого бастиона. Долгое время в Петербурге бытовала легенда, что умер он в Алексеевском равелине, и с тех пор равелин носит его имя. В Петропавловской крепости была заточена легендарная княжна Тараканова, могилу которой, согласно крепостным преданиям, до сих пор можно увидеть во внутреннем садике крепости. В крепости сидели декабристы и первые революционеры. Сюда были отправлены арестованные члены Временного правительства. Известна Петропавловская крепость и массовыми заточениями. Сюда в начале XIX века были отправлены взбунтовавшиеся солдаты Семеновского полка, а почти через сто лет здесь отбывали заключение многочисленные студенты Петербургского университета за революционные выступления.
Короче говоря, романтическая Петропавловская крепость в самом центре Санкт-Петербурга долгое время была обыкновенной государственной тюрьмой. Во всяком случае так воспринимали ее все слои петербургского общества, о чем и свидетельствует городской фольклор. «Какой крепости чаю прикажете подать», — спрашивали с лакейской готовностью в ресторанах. — «Только не Петропавловской», — отшучивались посетители.
В качестве тюрьмы Петропавловская крепость давно уже не используется. Сегодня это огромный, раскинувшийся почти на всей территории Заячьего острова, исторический музейный комплекс. Но память о прежнем назначении крепости живет в фольклоре. Ранней весной, едва солнце начинает согревать гранитные стены крепости, на «Панели», как называют в народе узкую полоску земли между невскими водами и крепостными стенами, появляются первые любители раннего апрельского солнца. Раскинув руки, они распластывают свои тела на каменных плитах и надолго застывают в экзотических позах. Это называется «Загорать на панели». А самих загорающих, добровольно «приковавших» себя солнечными лучами, ироничные петербуржцы называют «Узниками Петропавловской крепости».
Городом наиболее близким Петербургу по менталитету надо, конечно же, признать Одессу. Основанная в 1793 году как крепость на берегу Черного моря, она всего лишь на 90 лет моложе Петербурга, основанного в том же качестве на другом, противоположном берегу государства — на Балтийском море. Разница в возрасте меньше чем в 100 лет для городов не имеет принципиального значения. А если вспомнить, что Екатерине II просто удалось осуществить первоначальную мечту Петра I о выходе в Европу через Черное море, то основание Одессы можно вообще считать несколько запоздавшим актом исторической справедливости. У Петербурга и Одессы много общего. Открытые всем ветрам морские порты. Вавилонское смешение всех мыслимых и немыслимых народов и языков, позволяющее считать петербуржцев и одесситов людьми неких новых уникальных национальностей — петербургской и одесской. Поразительное чувство юмора, замешанное на истинном интернационализме жителей и того, и другого города.
Удивительно ли, что фольклор Одессы и фольклор Петербурга не обходятся друг без друга. Причем если, например, московско-петербургский диалог чаще всего противопоставляет две столицы, то Одесса и Петербург вспоминают друг друга, когда надо что-то сравнить, проанализировать, сопоставить. «Это в Петербурге она Екатерина Великая, а у нас в Одессе — Соня Ангальтцербстская», — с подкупающей фамильярностью, как о какой-нибудь Соньке-Золотой ручке, говорят одесситы об императрице Екатерине II, бывшей принцессе Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской. Впрочем, та же бесцеремонность видна и в отношении признанных авторитетов. Как в том анекдоте, где одессит расставляет приоритеты: «Москва, Санкт-Петербург, Одесса. Конечно, Одесса не первый город… но и не второй».
