Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие - Шервашидзе Вера Вахтанговна (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
В первый момент Йозеф задает естественный вопрос: «А за что?» – и получает ответ: «Мы не уполномочены давать объяснения». Иозеф К. не возмущается, не ищет защиты от возможной судебной ошибки. Он, как и Грегор Замза, тут же смиряет-
ся с обстоятельствами. Он обивает пороги судебных инстанций не для того, чтобы доказать свою невиновность, а чтобы облегчить себе приговор. Он заискивает, ищет протекции, действует через знакомых и их родственников, т.е. ведет себя как виновный, и в конце концов Йозеф К. начинает приспосабливаться к новому своему положению.
Судебные инстанции поражают странностью и необычностью, возникающими от несогласуемости между вполне рациональным институтом суда и абсурдностью размещения судебных присутствий на чердаках жилых домов, среди пыли и запустения, в духоте узких коридоров. Бесконечная сеть судебных инстанций, разбросанных по всему городу, является аллегорией сложной, предельно бюрократизированной формы социальных запретов и ограничений. Возникающий гротескный образ, источающий смутную угрозу, символически воплощает власть внешнего мира над индивидуальной судьбой, обрекающую человека на изначальное осознание собственной виновности, «... мысль о процессе уже не покидала его (Йозефа К. – В.Ш.)».
Принцип несочетаемости, гротескной деформации мира привычных представлений определяет и дальнейшую логику событий в романе: Йозефа К. допрашивают в комнате фрейлин Бюстнер, затем в какой-то бедняцкой квартире; в финале его казнят не в тюремном подвале, а на каменоломне. Приговор суда, который свершился без обвиняемого, приводится в исполнение безликими, анонимными фигурами в черном при помощи огромного кухонного ножа. Фантасмагоричность, гротескность ситуаций символически воплощает безликую, анонимную, вездесущую власть, налагающую на человека цепи несвободы. Неумолимая логика абсурда, отражающая в романе «ужасное» в повседневном, обусловлена ущербностью сознания Йозефа К., воспринимающего собственные оковы как нечто вполне естественное. Недаром в последнем эпизоде подробно фиксируются предсмертные мысли и откровения героя, постоянное повторение фразы – «вдруг осознал!» В «пограничной» ситуации, перед смертью, Йозеф К. осознал, что ему следовало бы самому прервать жизнь, проявив хотя бы в этом достоинство и мужество. Герой уходит с осознанием позора: «Как собака, – сказал он так, как будто этому позору суждено было пережить его». Позор в том, что он позволил другим прервать свою жизнь, а не выхватил нож и не вонзил его в себя. Но в этом осознании есть и другая грань – счет «высшему судье», который «отказал ему в последней капле нужной для этого силы».
Притча о человеке, пришедшем к вратам Закона, рассказанная священником Йозефу, является развернутой метафорой конфликта индивида и высшей инстанции. Человек хочет видеть Закон. Но привратник, стоящий у ворот, говорит, что сейчас он его впустить не может, когда-нибудь позже, возможно. Врата открыты, человек пытается туда заглянуть. Привратник смеется и говорит, что есть и другие привратники, один могущественнее и страшнее другого. Человек, испугавшись, садится у ворот и ждет. Ждет месяцы, годы. Иногда он пытается подкупить привратника, а тот берет взятки: «Беру, чтоб ты не подумал, что что-то упустил». И снова все идет по-прежнему: один стоит у открытых ворот, другой, томясь в ожидании, сидит. Так человек прождал всю жизнь. В свой смертный час человек задает привратнику вопрос: «Ведь все люди стремятся к Закону, почему же все эти годы никто другой не пришел?» Привратник отвечает, что «никому сюда входа нет», ведь эти ворота были предназначены только для него. Эта притча, поражающая внешней алогичностью, содержит многозначность прочтений, важных для понимания философской структуры романа.
Привратник исполняет свои функции, а перед человеком – свобода выбора. Но человек выбирает проторенный путь банальной логики – путь приспособленчества, социальной инерции с оглядкой на других, которые запрещают. Человеку страшно сделать свой выбор вопреки сложившимся нормам и запретам.
Поведение человека у врат Закона – это метафора «недолжного» существования, приметами которого являются отсутствие свободы, недостаток достоинства и мужества. Обреченность Йозефа К. обусловлена у Кафки не только незащищенностью перед анонимной и всеподавляющей властью, но и несовершенством человеческой природы. Вина, которую писа-
тель вменяет своему герою, это отсутствие ответственности за свои поступки. Человек в притче, являющейся по замыслу Кафки символом человечества, даже не испробовал все возможности, поэтому предъявлять счет к «высшему судье» он не имеет права. Обвинять надо не законы бытия, считает писатель, а самого себя. Священник на прощание говорит Йозефу К.: «Суду ничего от тебя не надо. Суд принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь».
Первый набросок к роману «Замок» – «Искушение в деревне» появился в 1914 г. Над романом, оставшимся неоконченным, Кафка работал с 1921 по 1922 год. «Замок» был опубликован посмертно, в 1926 г., душеприказчиком и другом Кафки писателем М. Бродом.
В романе «Замок», в отличие от «Процесса», в котором существовали реальные приметы времени – банк, в котором служил Йозеф К., пансион фрау Грубах, в котором он жил, – художественное пространство сведено к загадочной фигуре Замка и Деревни. Кафка создает абсолютно герметичное произведение, идеально воплощающее универсалии бытия. Конфликт романа сведен к символическому столкновению человека и жестко регламентированного существования, метафорой которого является Деревня и Замок.
В соответствии с замыслом происходит исчезновение телесной субстанции героя: вместо имени одна заглавная буква К.; образ настолько отвлечен, что даже его профессия воспринимается как фальшивка, как фиговый листок.
В отличие от «Процесса» ситуация в «Замке» видоизменяется. В «Процессе» был человек обвиняемый, здесь – недопускаемый. Неумолимая логика абсурда управляет основными событиями романа: землемер К., несмотря на формальное отсутствие препятствий и запретов, не может попасть в замок, который никем не охраняется. Кафкианское иносказание, построенное на принципе несочетаемости, создает гротескный образ мира смещенных понятий и перевернутых отношений. Канцелярии замка необъятны, наполнены огромным количеством чиновников, которые предпочитают вести допросы жителей Деревни в номерах гостиницы «Господский двор», да еще по ночам, лежа в постели. Предельно бюрократизированная си-
стема Замка олицетворяет анонимную вездесущую, всепроникающую власть, метафорически воплощая афоризм Кафки: «Основы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги».
Таинственная фигура некоего Кламма, право на свидание с которым землемер К. добивается ценой неимоверных усилий и бесконечных унижений, символизирует эту неограниченную власть. «Нигде еще К. не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как тут, – они до того переплелись, что иногда могло показаться, что служба и личная жизнь поменялись местами. Что значила, например, чисто формальная власть, которую проявлял Кламм в отношении служебных дел К., по сравнению с той реальной властью, какой обладал Кламм в спальне К.?»
Выбирая путь банальной логики и приспособленчества в сражении за признание Замком, землемер К. терпит неудачу. Он так и не дождался всемогущего Кламма, уснув под бормотание чиновника Бюргеля. Притча Кафки допускает многозначность прочтений: с одной стороны, констатация неограниченной власти обстоятельств, давящих на человека, с другой – уязвимость, несовершенство человеческой природы, проявляющейся в инерции привычки, стереотипах поведения, в несвободе сознания.
Символы и иносказания Кафки явились пророческим предвидением грядущей эпохи тоталитарных режимов и тоталитарного сознания. Кафка создал гротескный мир, обнаживший сущность повседневного, обыденного, таящего в своих глубинах чудовищное, немыслимое, ужасное. Художественные открытия Кафки – его уникальная стилистика, сочетающая традиционное повествование с алогичностью, бессвязностью содержания, принцип «сюжетики сна» и протокольность, аскетичность прозы – оказали влияние на формирование литературного процесса XX столетия.
