Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. Том 2 - Петрушевская Людмила Стефановна (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Если автор насмерть схватывается со страницами календаря, злобой дня и катается с ней в обнимку по пыли и грязи на краю пропасти, как Шерлок Холмс и профессор Мориарти у Рейхенбахского водопада, роняя и отталкивая друг от друга лазерные мечи и кремниевые ножи с рукотворными зазубринами, то обязательно, также в обнимку, они и улетают в смертельное никуда, волоча за собой, как спутавшийся парашют, обоюдно победоносный крик отчаяния, и назад никто не вылезет, зацепившись когтями за солнечную батарею орбитальной станции Империи, — это не кино. Книги Солжа, вытащенные из воды эпохи, зевают, засыпают и мрут в молодых руках, на жидкокристаллических мониторах, черствеют и высыхают в какую-то каменную бабу, к подножью которой остается водить туристов, нараспев произнося «безуемное», «запущь», «обезумелое», «нечувствие», «злоключные», «людожорская», «живление»
(Солж бомбардировал читателей «лексическим расширением», поднося боеприпасы из словаря Даля) [427]. Девушки спустя сто лет не заплачут над его книгами — все авторы руслита мечтали об этих бледно-розовых чертовых девушках спустя сто лет. Никаких солдат-контрактников или менеджеров среднего звена.
Главной (единственно доступной, современной, переводимой) книгой таких, как Солж (Александр Герцен, протопоп Аввакум, Чернышевский — да почти все, кроме Гомера и Александра Дюма), осталась биография, жизнь. Пометьте себе: «новый Гоголь явился» [428].
В ту ночь Гоголь явился последний раз. Редактор журнала «Новый мир» Твардовский взялся почитать «пару страничек» в кровати перед сном из рукописи «Лагерь глазами мужика, очень народная вещь» [429]. Прочел пару страничек, встал и поставил чайник. Читал и перечитывал. Потом просто ждал девяти утра, чтобы позвонить и спросить про взошедшее солнце: кто он? Учитель физики из Рязани. Все сходилось: новые Гоголи являлись в руслите именно так — его никто не знает, он нищий и много страдал (как вариант — изумительно играет на балалайке), в его руках рукопись-горечь, говорящая времени «вот — правда», подымающая (как бы) веки [430].
Солж хотел в актеры, но не взяли [431], и 18 ноября 1936 года под голыми ветками Пушкинского бульвара первокурсник физмата осознал собственную «вложенную цель» — писать «роман о революции» под названием «Люби революцию»: 7 Ноября (посмотрите в и-нете, чего годовщина) — его был «любимейший» праздник, «красные знамена над желтыми листьями» [432].
Первой жене он запретил красить губы и рожать детей, чтобы не отвлекаться на какие-нибудь там мокропе-леночные писки и вонючие горшки, и безошибочно показался «машиной, заведенной на вечные времена» [433].
Его арестовали на фронте капитаном батареи звуковой разведки за критику Сталина в переписке, полгода — следствие и пересылки, год — в лагере на Калужской заставе, четыре года — в научно-исследовательской «шарашке» (почитывал там «Римскую историю» Моммзена и сочинения Дарвина), два с половиной года — на общих работах (там наметил получить Нобелевскую премию) и ссылка в Казахстан, «навечно». Реабилитация и учительство в Рязани [434]. И 18 мая 1959 года Солж сел писать рассказ для «Нового мира», высчитав, что после XXII съезда партии Кремлю, «верховому мужику» Хрущеву потребуется его правда [435].
Первое, что говорили потом про Солжа, — он же математик, он все просчитал!
«Уровень правды» — вот что поразило в рассказе, ставшем «Одним днем Ивана Денисовича» [436]; не «правда» — а храбрый подъем воды вровень с разрешенной отметкой. В день рождения, в сорок три года Солжа вызвали телеграммой в Москву, в руслит, в советскую историю — с оплаченными расходами. Политбюро под давлением Хрущева решило: да, печатаем, сделаем из него чугунную бабу, чтобы лупить «сталинизм» и заодно (или сперва) крепить власть вот этих, некоторых, отдельных людей. «Высунул макушку из воды», «птичка вылетела», «взошла моя звезда» [437] — чемоданы писем, руку жмут Суслов и Хрущев; «Поднимитесь», — говорит Хрущев, и Солж встает и дважды кланяется под гром аплодисментов; роскошные номера гостиницы «Москва», официанты во фраках, обеды из семи блюд; итальянское издание, английское, «прелестная, со вкусом оформленная японская книжечка»; «рано или поздно у нас будет дача, а без пианино там не обойтись»; жена покупает «песочный костюм» в валютном магазине, «очень хорошенький — спасибо „Ивану Денисовичу“» [438]; западные агентства выманивают комментарии по кубинскому кризису, простолюдины переписывают повесть от руки, лучшие редакторы страны плачут над рядовыми деловыми письмами Солжа, кое-кто сознательно встает при встрече на колени, Шостакович просит разрешения писать оперу по мотивам; «Не хотите ли поздравить учителей Советского Союза с праздником через газету?» — корреспонденты ломятся в квартиру под видом электромонтеров; Новый год в театре «Современник», «вы сейчас самый знаменитый человек на земле»; рассказы о том, как Солж съездил на электропоезде в столицу, записывают на магнитную ленту (была такая магнитная лента!) — типа на флешку; чтение собственных стихов Ахматовой, знакомство с Булгакова вдовой; не пускают в общий зал библиотеки: «Да вы что?! Вам не дадут спокойно работать! Будет фурор!»; секретари ЦК КПСС шепчут-: «К вам приковано внимание мира»; президент де Голль советует избирателям: «Читайте „Ивана Денисовича“» [439]… «Червь на космической орбите» [440] — так Солж себя ощущал, когда стопы еще касались чернозема, но, попав в наркотическую зависимость от Би-би-си, вознесясь, уже «выбивался из колеи» убийством президента Кеннеди, в неприсуждении Ленинской премии провидел пробу государственного переворота и одновременно с особой отчетливостью в разгар спичечнокоробочного панелестроения грезил о даче на Байкале с прогулочными дорожками и солнечными батареями, видел во снах беседы с Хрущевым (из авторов руслита, получивших воспаление мозга из-за того, что им позвонил Сталин — или больше не перезвонил, потому что не так понял, или не позвонил, хотя собирался, — так вот, из этих авторов можно составить отдельное кладбище) — вот что делала с уроженцем Кисловодска советская власть, помноженная на руслит. «А где же в молекуле Бог?» — спросите вы; вот именно сейчас Он и появится.
Он (здесь Солж) стоял на вершине. И впереди его ждала подготовленная, незаметно клонящаяся под гору дорога, в конце которой белел бородатый памятник на Новодевичьем: ступайте — обживайте дачи, катайтесь масляным колобком по миру, борясь с ядерной угрозой, записывайте в дневник, как удивительно на рассвете пахла сирень в том углу, где строители, заливисто перетюкиваясь, ладят трехэтажную баньку, прячьте в стол беспощадные посмертные «вещички», поддерживайте и защищайте молодых, а то и бесстрашно, но аккуратно, как бы в шутку, кое-что выскажите на совместной рыбалке Леониду Ильичу, одаряя червячком, или в баньке, охаживая веничком в районе поясницы, а можно и какое-нибудь сдержанное письмецо подписать на тему игр «Чехословакия-68» [441]. Еще иконы домонгольского периода можно собирать! И сделать много добра своим избирателям по 286 избирательному округу на выборах в Верховный Совет СССР! Все ему улыбались и тянули назад силу, врученную ему ЦК КПСС: отдай, ну отдай…
427
8 Солженицын, полагавший, что «лучший способ обогащения языка — это восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств», не только создал «Русский словарь языкового расширения», где собраны редкие и малоупотребительные слова, значительная часть которых почерпнута из «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля, но и весьма активно использовал такого рода лексику в своих произведениях. Язык текстов Солженицына послужил источником многочисленных пародий: «Клянешься ли впредь служить только мне и стойчиво сражаться спроть заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов?» (реплика Сим Симыча Карнавалова, героя романа В. Н. Войновича «Москва 2042», образ которого является пародией на Солженицына); «Ерыжливый дурносоп верстан, достодолжный жегпуть шершавку, любонсистово хайлил жиротопное шурье» (начало рассказа А. Плуцера-Сарно «Растопыря, или Необиходная баба», в котором используется исключительно лексика «Русского словаря языкового расширения»).
428
9 «Новый Гоголь явился!» — слова, сказанные Н. А. Некрасовым В. Г. Белинскому после прочтения первого произведения начинающего писателя Ф. М. Достоевского — романа «Бедные люди».
429
10 В ноябре 1961 г. Солженицын решился через знакомых, вхожих в редакцию журнала «Новый мир», передать свою рукопись А. Т. Твардовскому. Как вспоминает Виктор Некрасов: «Сияющий, помолодевший, почти обезумевший от радости и счастья, переполненный до краев, явился вдруг к друзьям, у которых я в тот момент находился, сам Твардовский. В руках папка. „Такого вы еще не читали! Никогда! Ручаюсь, голову на отсечение!..“ Никогда, ни раньше, ни потом, не видел я таким Твардовского. (…) Весь сияет, точно лучи от него идут… „За рождение нового писателя! Настоящего, большого! (…) Принес домой две рукописи — Анна Самойловна принесла мне их перед самым отходом, поло- жила на стол. „Про что?“ — спрашиваю. „А вы почитайте, — загадочно отвечает. — Эта вот про крестьянина“. Знает же, хитрюга, мою слабость. Вот и начал с этой, про крестьянина, на сон грядущий, думаю, страничек двадцать полистаю… И с первой же побежал на кухню чайник ставить. Понял — не засну уже. Так и не заснул…“» (Л. Сараскина. Александр Солженицын. М., 2008).
430
11 Аллюзия на повесть Н. Гоголя «Вий»: «— Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки».
431
12 Как сообщает апологетическая биография Солженицына, после школы (летом 1936 года) будущий писатель «решил поступать сразу в два места: в университет и в театральную студию Ю. А. Завадского», однако театральная карьера не удалась: «хотя вступительный экзамен удалось выдержать целиком… но вот голос подвел» (Л. Сараскина. Александр Солженицын). Солженицын поступил в Ростовский государственный университет на физико-математический факультет.
432
13 «…Осенний день 1936 года запомнился Солженицыну навсегда. Уже были отменены воскресенья, от пятидневки перешли к шестидневке, и каждое число, делившееся на шесть, оказывалось всеобщим выходным днем. 18 ноября подходило под общее правило, и занятий в университете не было; стояла солнечная, теплая осень. Студент-первокурсник шел по Пушкинскому бульвару в каком-то смутном волнении, и в одном месте, под уже оголенными ветками деревьев, его вдруг будто осенило. Надо писать роман о революции, начиная не с октябрьского переворота (до сих пор он думал, что именно это корень революционной истории), а с событий 1914-го, с Первой мировой войны» (Л. Сараскина. Александр Солженицын). Роману о русской революции, замысленному 18 ноября 1936 года, автор дал рабочее название «Р-17». В дальнейшем эта идея воплотилась в эпопее «Красное Колесо». Повесть «Люби революцию» Солженицын начал писать в 1948-м и опубликовал как неоконченную в 1999-м. Заголовком к этому автобиографическому произведению стали слова из рассказа Бориса Лавренева (известного писателя, еще в конце 1930-х обещавшего содействие начинающему литератору Солженицыну) «Марина» (1923): «Мальчишка! Люби революцию! Во всем мире одна она достойна любви!».
О празднике 7 Ноября Солженицын упоминает в рассказе «Случай на станции Кочетовка» (1962): «Как можно больше и лучше успеть в эти дни, уже осененные двадцать четвертой годовщиной. Любимый праздник в году, радостный наперекор природе…»
433
14 Первая жена писателя, Наталья Алексеевна Решетовская, опубликовала несколько книг о Солженицыне, в том числе и цитируемые здесь воспоминания «В споре со временем» (М., 1975).
434
15 Солженицын был арестован армейской контрразведкой СМЕРШ в Восточной Пруссии 9 февраля 1945 года и осужден на восемь лет исправительно-трудовых лагерей.
435
16 27 октября 1961 года в своем выступлении на XXII съезде КПСС А. Т. Твардовский заявил, что литература, при всех своих немалых достижениях, «еще не смогла в полную меру воспользоваться теми благоприятными условиями, которые определил для нее XX съезд партии. Она далеко не всегда и не во всем следовала примеру той смелости, прямоты и правдивости, который показывает ей партия». Спустя несколько лет, излагая историю публикации «Одного дня Ивана Денисовича», сам Солженицын скажет: «А тут еще хорошо выступил на XXII съезде и Твардовский, и такая была у него нотка, что давно можно печатать смелее и свободнее, а „мы не используем“. Такая нотка, что просто нет у „Нового мира“ вещей посмелее и поострее, а то бы он мог» (А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом. 1975).
436
17 Солженицын хотел дать своему рассказу название «Один день одного зэка» или «Щ-854» (лагерный номер заключенного, который был выведен черной краской на лоскутах, нашитых на казенное обмундирование Ивана Денисовича Шухова). Твардовский предложил «для весу рассказ назвать повестью и заменить невозможное „Щ-854“ на спокойное „Один день Ивана Денисовича“» (Л. Сараскина. Александр Солженицын). В сентябре 1962-го текст был прочитан вслух Н. С. Хрущеву, так как А. Т. Твардовский надеялся получить разрешение на публикацию повести лично от главы государства. Хрущев выразил сомнение: «Не хлынет ли вслед за „Одним днем“ поток других дней других авторов?» Однако был убежден «неотразимым доводом Твардовского: уровень этой вещи как раз будет заслоном против наводнения печати подобного рода материалами — подобными, но не равноценными» (Л. Сараскина. Александр Солженицын).
437
18 Солженицын писал о своих размышлениях после XXII съезда КПСС: «..Да не пришел ли долгожданный страшный радостный момент — тот миг, когда я должен высунуть макушку из-под воды? Нельзя было ошибиться! Нельзя было высунуться прежде времени. Но и пропустить редкого мига тоже было нельзя!» (А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом). В декабре 1962-го «Солженицын, вызванный телеграммой, впервые был у Твардовского дома, на Котельнической набережной. Они беседовали несколько часов без свидетелей, а потом прибыл редакционный курьер с сигнальным экземпляром одиннадцатого номера. Твардовский радовался и порхал по комнате, как ребенок: „Птичка вылетела! Птичка вылетела!.. Теперь уж вряд ли задержат! Теперь уж — почти невозможно!“» (Л. Сараскина. Александр Солженицын). Как вспоминает Н. Решетовская, вернувшись вечером домой, Солженицын произнес: «Взошла моя звезда!»
438
19 «Постояла в очереди в трикотажное ателье и купила себе костюм. А потом — и еще один, песочный, очень хорошенький — уже в валютном магазине. Спасибо „Ивану Денисовичу“» (Решетовская Н. А. Отлучение. Из жизни Александра Солженицына. Воспоминания жены. М., 1994).
439
20 «..Дни его расписаны с утра до вечера, дружеские и деловые встречи плотно следуют одна за другой. Телефон звонит не умолкая: даже Военная коллегия Верховного суда жаждет зазвать к себе писателя. Переводчики ждут консультаций. „Советский писатель“ намерен печатать „Один день“ отдельной книгой. Повесть должна выйти в „Роман-газете“. Театр „Современник“ хочет ставить пьесу… На обеде у вдовы Михаила Булгакова гости поднимают бокалы за писателя ушедшего и писателя „внезапно родившегося“… (…) Анна Андреевна предсказала Солженицыну всемирную славу и опасалась, выдержит ли он. „Пастернак не выдержал славы, — говорила она. — Выдержать славу очень трудно, особенно позднюю“. „Славы не боится… Наверное, не знает, какая она страшная и что влечет за собой. (…) Он принес мне поэму. Она автобиографична. И спросил, стоит ли за нее бороться. Я сказала, что одного моего мнения недостаточно, пусть даст еще кому-нибудь. Он сказал, что ему достаточно моего мнения. Я сказала, что бороться за эту поэму не стоит“. „Пишите прозу, — советовала Ахматова. — В ней вы неуязвимы“. (…)…Летом пришло 60 писем. Настойчиво ищет встречи Шостакович, хочет сочинить оперу „Матренин двор“ и сам собирается писать либретто» (Л. Сараскина. Александр Солженицын).
440
21 «За неделю я мог дать „Современнику“ текст, приготовленный к публичности; дважды в неделю мог выдавать по… отрывку из романа: мог читать по радио, давать интервью — а я возился в школьной лаборатории, готовил ничтожные физические демонстрации, составлял поурочные планы, проверял тетради. Я был червь на космической орбите…» (А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом).
441
22 В начале 1968 г. в социалистической Чехословакии начался период политической либерализации, получивший название «Пражская весна» и закончившийся в августе 1968 года, когда в Чехословакию были введены войска стран Организации Варшавского до- говора.
