РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ - Луначарский Анатолий Васильевич (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
Мы до сих пор имеем подобное представление, и люди образованные, поскольку они не стоят на научной точке зрения, до сих пор нисколько не удивляются, что священники в церквах говорят на непонятном языке: католические — на латинском языке, а наши — на славянском [33]. Это делается для того, чтобы там, на небе, лучше понимали. Если в церкви говорят по–русски, то, видите ли, бог, пожалуй, не так хорошо услышит, бог не поймет, ему нужно говорить по–латыни или на старом церковнославянском языке. Чтобы лучше дошла молитва до бога, нужно говорить с ним на соответственном языке, священники должны надеть определенные одежды, странное платье и особой формы шапку и затем говорить теми определенными фразами, теми терминами, которые указаны в требнике. Следовательно, требуется определенная обстановка, а иначе молитва наша к богу не дойдет. Это то же самое, что делают и знахари.
Знахарь, для того чтобы его средство–подействовало, имеет различные приемы: надевает на себя всякие гремушки, бьет в сковороду, танцует, говорит какие–то странные слова, и после этого богу остается только повиноваться.
Конечно, бога православного, христианского только просят, редко грозят ему, хотя, например, мы знаем, что Иоанн Кронштадтский [34] во время литургии, что особенно поражало его слушателей, обращался к богу как бы с требованием. Действительно, в православном веровании существует такое предположение, что праведный человек при выполнении всех обрядных условностей, собственно говоря, имеет полное основание, чтобы его молитва была услышана богом на небеси. Для этого существует ряд правил, как следует молиться, какие выражения употреблять, чтобы то, что мы просим, было сделано.
Разумеется, что все эти кудесники, жрецы, иереи, которые умеют говорить с богом, поддерживают такую веру, что нужно только соблюсти все обрядные условности, и тогда молитва подействует хорошо.
И тысячи людей верят, что молитвы «досягают». Достаточно обратиться к любому опыту любой русской деревни. Вот долго дождя нет. Сходятся старики и говорят: «Прогневали мы бога, по грехам нашим это, нужно умилостивить», причем лучше всего обратиться не прямо к богу, он очень уж важный, а к тем или другим посредникам, к угодникам, которые занимаются этим делом например к Николаю Угоднику. «Попросим съященника отслужить молебствие с водосвятием; несомненно, сейчас же пойдет дождь, и будет урожай». Священник служит молебствие. После этого может быть одно из двух: или дождь не пойдет, или пойдет. Если дождь не пойдет, то священник объясняет неудачу очень просто: «Ну, старики, и нагрешили же вы, три раза уже служили молебствие, и все ничего!» Надо какие–нибудь особенные меры принимать, потому что действительно прогневали сильно чем–то бога. Может быть, нужно ведьму отыскать и истребить, или, может быть, тут учитель–безбожник виноват, и такие случаи бывают. Вообще нужно найти причину: кто, собственно говоря, тут пакостит. Может быть, разумеется, и батюшка виноват, может быть, батюшка не особенно хорош, потому что бывает пьян иногда. Ну, тогда нужно обратиться к протоиерею, может быть, тогда молитва лучше дойдет и дождь иаконец пойдет. Вдруг дождь пошел. Ну, значит, молитва дошла. «Без священника просто пропадать, а вот теперь имеем дождь!»
Так рассуждают верующие всегда п везде.
Из кадров специалистов по обряду, молитве, поклонению выходит потом жречество. Оно заключает союз с военной аристократией. Священник и дворянин–воин — это те две объединенные силы, опирающиеся друг на друга, которые держат в повиновении массы.
Воин, где нужно, пускает в ход меч, а священник при помощи обмана давит на сознание людей, поддерживает все те несправедливости, которые имеют место на земле, объясняя, их волей богов и обещая кротким и малодушным всякие блага на небе.
Жрецы вначале были ноже носителями опыта человеческого, человеческих знаний. Сначала такой жрец, такой старик, был просто самым опытным человеком, который передавал свой опыт новым поколениям. Л потом эти специалисты–знахари, жрецы специально стали изучать наговоры, все молитвы и обращения, а вместе с тем подчас и математику, и инженерию в связи с теми условиями, в которых развивались культура и цивилизация. Например, где нужно было производить большие работы по канализационной системе, там они изучали эту отрасль, затем они изучали астрономию, развили различные приемы геометрии и т. д., — одним словом, им приходилось иметь дело с теми или другими знаниями, поскольку приходилось быть самыми интеллигентными людьми, носителями опыта и просвещения в тогдашнем обществе. И врачебное искусство тоже относилось к их ведению. Вот почему в течение долгого времени на Востоке и даже в Европе интеллигенцией было духовенство. Так в религию вкрапливались также и элементы научные, они сливались в одну смесь с поверьями и преданиями. Накоплялся известный опыт, и отсюда развивалось первоначальное философское миросозерцание. Оно целиком покоилось на религиозных готовых верованиях и изменялось по мере изменения общественных условий.
Я возьму сначала две религии, которые показывают те два направления, в которых могла развиваться та первоначальная религия, о которой я вам говорил. Я возьму индусскую религию и иранскую. Индусскую религию я считаю по преимуществу метафизической, иранскую — исторической [35]. Это, так сказать, типичные формы религии.
Говоря об индусской религии, я буду иметь в виду буддизм. Существуют очень многие индусские религии, но все они носят определенный оттенок, определенный отпечаток, особенно ярко отражающийся в буддизме. Человек констатирует уже на заре своего сознательного существования, что в жизни царит зло: в самом деле, человек болеет и умирает, он должен часто страдать в жизни, и в конце концов наступает смерть — а за ней ужасная картина тления. К тому же в жизни неизбежна старость, тоже очень тяжелая вещь, потеря близких и т. д.
В Индии природа необычайно грозна и колоссальна в своих проявлениях. Бури там достигают такого размера, что принимают характер настоящих катастроф. Ветры там такие, что вырывают целые гигантские деревья из земли. Лето там настолько жаркое, что совершенно иссушает всю землю и страшно истомляет человека. От времени до времени наступает страшный голод или мор. Гигантские реки, океан со всех сторон полуострова, пышная растительность, ядовитые гады в изобилии, ядовитые насекомые, гигантские цветы с головокружительным ароматом, переходы от бесплодия к поразительному плодородию, которое и представить себе трудно. Климат, где засуха чередуется с ливнем. Расплавленное золото солнца и раскаленные порывы ветра, которые пронизывают человека. Все это создает подавленность, порождает расслабленность воли, малую способность к энергии, к активности, но в то же время рождает наклонность к порывам, страсть. Индусская жизнь в общественном отношении строилась по весьма странному и тяжелому типу, при котором классы превращались, более чем где–нибудь, в замкнутые касты. Одна ступень общественная от другой отделяется непреодолимой стеной, настолько непреодолимой, что даже смертной казни подлежат те, кто вступит в брак с человеком из низшей касты, или обратно из высшей. Таким образом, это были классы совершенно замкнутые, живущие совершенно разной жизнью, в полной отчужденности друг от друга. Так что огромная гордыня социальная вырастала на этой почве, с одной стороны, и, с другой стороны, страшная приниженность, вырастало крайнее неравенство, пропасть общественная, приводившая к пресыщению одних и к придавленной нищете других.
Принимая во внимание все скорби, которые выпадают каждому из людей, все тяготы, которые приходится переносить в жизни не только простому пароду, но и классу воинов и жрецов, величайшие учителя и философы того времени и тех стран, имена которых дошли до нас, в отчаянии восклицают: что это такое! Не ад ли это какой–то? Не насмешка ли? Не издевательство ли вся жизнь? Не надругательство ли это какое–то? Не успеваешь приобрести желание жизни, не успеваешь начать что–либо, как превращаешься уже в старика со всеми тягостями, со всеми болезнями, которые свойственны этому периоду жизни. Как все в жизни мимолетно! Только начал человек радоваться жизни, как может радоваться ей ребенок или юноша, и вот наступают уже всякие лишения, и уже отрывается от его уст эта чаша радости, и кажется она тем более желанной, и тем более горько от нее отрываться, чем страстнее к ней прильнул человек.
