Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич (электронные книги без регистрации .txt) 📗
— Так кто хозяин неба: летчик или инструкция?
— Вы не выкручивайтесь!
Я знал, что генерал во время Великой Отечественной войны командовал истребительным корпусом. Сам не летал, воздушные бои видел только с наземного командного пункта. Он привык оценивать действия летчиков буквой инструкций и наставлений, а не жестокой мерой воздушного боя, не укладывающегося в определенные бумагами рамки. Генерал Савицкий тоже во время войны командовал истребительным корпусом, и он тоже довольно эмоционален. Но Евгений Яковлевич редко давал летчикам категоричные оценки с таким неуважением и злостью. Если кто допускал промах в бою, то с опущенной головой извинялся перед комкором и клялся, что больше никогда такого не допустит. Я сознавал, что в этом вылете у нас был недостаток — мы атаковали цель под большими углами, что мешало хорошо прицеливаться. И я мог бы для пользы дела объективно доложить о своих ошибках. Но тон инспектора исключал диалог. И мне оставалось предложить:
— Для объективности хотелось бы сравнять пленки стрельбы, снятые с истребителей и бомбардировщиков.
— Вы опять уклоняетесь от моего прямого вопроса. Какое вы имели право нарушать требования инструкции?
— Но, товарищ генерал, инструкция — это не приказ, а рекомендация. Каждый воздушный бой неповторим, он ведется не только оружием и маневром, но и характером летчика, — вмешался Савенок.
— А вы кто такой? — строго, но более спокойно спросил Сорокин.
— Я инспектор дивизия, ведомый командира, участник войны. Я по опыту хорошо знаю, что не шаблон, а быстрота атаки приносит победу.
— Инструкции уважать надо, но не молиться на них, — поддержал а Савенка. — В свое время инструкция рекомендовала на И-16 летать час двадцать минут, а на нем можно было летать только час. Кто придерживался инструкции, тот садился в поле.
— А ведь они правы, — вмешался в наш бурный разговор командующий генерал Петров. — И сейчас группа Ворожейкина вела бой при отличной видимости. Зачем же было дробить шестерку на три яруса? Воздушный бой шаблона не терпит. История учит, что у великих полководцев был свой главный принцип боевых действий: у Суворова, например, внезапность, у Кутузова — маневр, а у Румянцева — главный удар. У Ворожейкина — глазомер, оценка обстановки и огонь с близкого расстояния.
После вмешательства Бориса Лаврентьевича генерал-инспектор остыл, в его голосе уже не было злости, послышались даже нотки одобрения:
— Хорошо. Все проверим.
Итог этому спору подвел фотоконтроль. Оказалось, что бомбардировщики не «сбили» ни одного нашего истребителя. Мы атаковали под большими углами, стрелкам-радистам трудно было поймать нас в прицел. Зато на пленках наших фотокинопулеметов были хорошо зафиксированы все девять бомбардировщиков.
— Молодцы! — похвалил Петров. — Не тем слава, кого сбивают, а тем, которые бьют, хотя и не по инструкции.
В памяти воскрес воздушный бой, проведенный в 1943 году в день освобождения Киева. Тогда мы семеркой летели тоже в два яруса. Высота была большая. За линией фронта встретили три группы фашистских бомбардировщиков, по пятнадцать — двадцать самолетов в каждой. Их сопровождало не менее двух десятков истребителей. Вражеская армада шла курсом на Киев невозмутимо, чувствуя себя в тылу, как дома.
В честь освобождения Киева и Великого Октября мы покрасили коки наших истребителей в красный цвет. Это ко многому обязывало нас. Мы не могли позволить врагу ударить по городу. Но как это сделать? Сковать боем истребителей мы не можем: нас мало. Вряд ли удастся этими силами прорваться к бомбардировщикам. И тут созрело решение. У нас преимущество в высоте, враг нас пока не видит. Ударим всей семеркой по «мессершмиттам» и «фоккерам». На пикировании набрали большую скорость, подошли сзади и снизу к истребителям и почти в упор открыли огонь. Два самолета врага вспыхнули факелами, остальные шарахнулись вниз, оставив бомбардировщиков без охраны. В растерянности «юнкерсы» сбросили груз на свои войска и повернули назад. Только после этого фашистские истребители опомнились, но было уже поздно: мы свою задачу выполнили.
В этом бою, по докладам летчиков, было уничтожено девять вражеских машин, три подбито. Но скоро результаты нашей работы уточнили танкисты Третьей гвардейской армии. Оказалось, мы сбили одиннадцать фашистских самолетов. Но самое интересное мы узнали позже. Немецкое командование издало специальный приказ, в котором говорилось о появлении новых советских истребителей с красными коками, на которых летают лучшие советские асы. Предписывалось их немедленно сбивать…
— Где пленки? — прервал мои воспоминания инспектор.
— В штабе дивизии.
— Пошли. Проверю.
В кабинете на столе лежали проявленные пленки. На стенах были развешены снимки результатов нашей стрельбы. Начальник фотослужбы старший лейтенант-инженер Георгий Смеляков дал пояснения:
— По объективному контролю получается, что вся девятка бомбардировщиков оказалась под огнем истребителей.
— Сколько Ил-двадцать восьмых могло быть сбито? — спросил его генерал-инспектор.
— Я, товарищ генерал-лейтенант, на этот вопрос ответить не могу: не воевал. А в училище нас этому не учили.
Глядя на Сорокина, в разговор вмешался Петров:
— Плохо, что у нас до сих пор не изучают опыт войны в Корее. Все держится в секрете. Мы до сих пор не знаем живучесть в боях наших реактивных истребителей и бомбардировщиков. Может, вы в Москве этот вопрос поставите?
После небольшого раздумья генерал Сорокин заявил:
— Верховному командованию лучше знать, что надо изучать, а о чем положено молчать. Готовьтесь вместе с командирами дивизий к отлету в Москву на разбор учения.
В этот момент Петров подошел ко мне и, улыбнувшись, торжественно сообщил:
— У меня, Арсений Васильевич, есть для вас приятная новость: Совет Министров СССР присвоил вам звание генерал-майора авиации. Поздравляю!
Поздравил меня и генерал-инспектор. С ним мы расстались дружелюбно, как будто не было у нас никаких разногласий при оценке воздушного боя.
