Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Книга I - Карпов Владимир Васильевич
Через два дня после того, как я начал командовать фронтом. Молотов позвонил мне. В разговоре с ним шла речь об одном из направлений, на котором немцы продолжали продвигаться, а наши части продолжали отступать. Молотов говорил со мной в повышенном тоне. Видимо, он имел прямые сведения о продвижении немецких танков на этом участке, а я к тому времени не был до конца в курсе дела. Словом, он сказал нечто вроде того, что или я остановлю это угрожающее Москве наступление, или буду расстрелян. Я ответил ему на это:
— Не пугайте меня, я не боюсь ваших угроз. Еще нет двух суток, как я вступил в командование фронтом, я еще не полностью разобрался в обстановке, не до конца знаю, где что делается. Разбираюсь в этом, принимаю войска.
В ответ он снова повысил голос и стал говорить в том духе, что, мол, как же это так, не суметь разобраться за двое суток. Я ответил, что, если он способен быстрее меня разобраться в положении, пусть приезжает и вступает в командование фронтом. Он бросил трубку, а я стал заниматься своими делами.
Читая воспоминания Жукова о его приезде на Западный фронт, о том, как он искал штабы фронтов, не создается ли у вас впечатление о каком-то вакууме, о какой-то пустоте? Жуков ездит, преодолевая большие, пространства, и не встречает наших войск. Почему же немцы не продвигаются к Москве и не овладевают ею? Очевидно, такое впечатление возникает из-за того, что Жуков ездил по тылам, в районе штабов фронтов, где войск, собственно, и не должно быть, за исключением резервов, которых к тому времени в распоряжении командования ни Западного, ни Резервного фронтов уже не было.
Ну а на передовой, там, где непосредственно соприкасались наступающие и отступающие части, там бои продолжались. И если мы мало знаем об этих боях и о тех мужественных людях, которые сдерживали там врага, то это из-за того, что было потеряно управление войсками — от дивизионных штабов до Верховного Главнокомандующего. Напомню слова Сталина, сказанные Жукову: он не может выяснить, что происходит на линии фронта, кто остался в окружении, кто оказывает сопротивление. Штабы фронтов тоже, как видим, не знали обстановки и положения частей. Вот в такие трудные минуты как раз и совершают свои подвиги герои, которые чаще всего остаются неизвестными.
Там, на передовой и в окружении, из последних сил выбивались роты и батальоны, остатки полков и дивизий, делая все, чтобы сдержать наступление врага, о них не писали в эти дни в газетах, не оформляли наградные документы на отличившихся, потому что всем было не до того. Надо было остановить могучий вал войск противника, который, превосходя во много раз силы обороняющихся, продвигался вперед. Потом политработники и журналисты найдут героев этих боев, но, увы, только тех, кто остался в живых, кто может рассказать о том, что делал сам или видел, как мужественно сражались другие. Ну а те, кто погиб в бою и совершил, может быть, самые главные подвиги? О них так никто и не узнает. Да и не принято в дни неудач, после отступлений, после того как оставлены города, села, говорить о геройских делах. Какое геройство, если драпали на десятки и сотни километров? Какие наградные реляции, когда столько погибло людей и потеряно техники?
Но все же в те часы и дни, когда Георгий Константинович искал в тылу командование фронтов, воины в передовых частях сражались и сдерживали противника. И это были герои! Жуков в своей книге пишет:
«Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет должной оценки».
Собственно, такую оценку дает сам Жуков вышеприведенными словами, но все же некоторые эпизоды из боевых действий в районе окружения мне хочется привести из тех политдонесений трудных и славных месяцев героической обороны Москвы, которые я просмотрел в архивах. Вот некоторые выписки из них.
Из донесения от 5 октября 1941 года зам. нач. политуправления Западного фронта бригадного комиссара Ганенко, которое он направил в три адреса: армейскому комиссару 1 ранга Мехлису, командующему войсками Западного фронта генерал-полковнику Коневу, члену Военного совета— Западного фронта Булганину:
«Под натиском превосходящих сил противника, поддержанного танками и большим количеством самолетов, части 19-й армии отошли. Отход на новый рубеж 244-я и 91-я СД [стрелковые дивизии] провели организованно. На всех участках этих дивизий фашисты шли в наступление пьяными. Наступление противника сдерживалось нашими частями. Части 89-й СД и 127-й ТБР [танковой бригады] ведут наступление. Перед фронтом этих дивизий противник несет большие потери.
Личный состав частей 19-й армии дерется мужественно, некоторые части были отрезаны, попали в окружение, но не было паники и замешательства… Храбро сражались пулеметчики 561-го и 913-го СП (244-й СД). Они прикрывали отход стрелковых подразделений и сдерживали наступление противника, пока все части дивизии не заняли новый рубеж…
Вместе с этим из-за неорганизованности и невыполнения приказа в частях армии имелись напрасные жертвы; это дало возможность противнику прорваться на стыке 19-й и 30-й армий.
Производя отход, части 91-й и 89-й СД не предупредили об этом командование артиллерийских подразделений и частей, которые, оставшись без прикрытия пехоты, понесли большие потери. Командир 45-й КД [кавалерийской дивизии] генерал-майор Дреер не выполнил приказания командующего 19-й армией, оставил занимаемые позиции, оголил стык между частями 19-й и 30-й армий, и на этом участке просочилась мотопехота и танки противника, которые вышли в район 15 км сев. Бадино. Поставлен вопрос о снятии Дреера с должности и предании его суду военного трибунала…»
Я не знаю судьбы генерала Дреера, но абсолютно убежден в его невиновности, потому что в стык между 19-й и 30-й армиями, как уже говорилось, наносили удар двенадцать (!) дивизий противника, и 45-я дивизия просто не могла сдержать эти силы.
На другом участке происходило следующее:
«Главный удар был нанесен частям 162-й и 243-й СД: Только на участке 162-й СД действовало около двухсот танков и сто самолетов противника, 162-я Дивизия оказывала упорное сопротивление, личный состав дрался геройски. Командир дивизии полковник Хользинев погиб. Противник, по численности и технике превосходящий силы 162-й СД, сумел прорвать фронт. Личный состав дивизии попал в очень тяжелое положение и был рассеян. Прорвав фронт 162-й СД, противник обрушился на 1-й батальон 897-го СП [стрелкового полка] 242-й СД, на участке которого наступало еще свыше 70 танков и полк пехоты, 1-й батальон дрался героически, он в полном составе погиб, но занимаемые рубежи не оставил. Героически погибло боевое охранение 897-го СП, которое дралось до последнего бойца. В последнюю минуту начальник радиостанции этого боевого охранения младший командир тов. Морозов донес: „Взрываю радиостанцию“.
Но было в эти трудные дни и такое:
«Командир 244-й СД генерал-майор Щербачев в течение последних двух дней все время пьянствовал, боевыми действиями не руководит, мешает в работе начальнику штаба и комиссару дивизии. В результате дивизия попала в тяжелое положение, два полка попали в окружение. Никто выходом частей из окружения не руководит. Щербачев по вызову командующего 19-й армией прибыл пьяным. Военным советом 19-й армии Щербачев отстранен от должности и направлен в распоряжение командующего фронтом…»
В донесении отмечается, что даже недавнее пополнение, еще не обстрелянное, держалось в бою мужественно:
«В частях 107-й МСД [мотострелковой дивизии] и 250-й СД не было паники и бегства с поля боя, несмотря на то что в большинстве своем дивизии состояли из пополнения, прибывшего 30 сентября. 4 октября под давлением большого количества танков и пехоты противника части указанных дивизий с большими потерями отошли (в полках осталось по 100— 160 человек)».
