Портреты Смутного времени - Широкорад Александр Борисович (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Итак, Пожарский пытался устроить Польше войну на два фронта (как в 1939 году!) при довольно большой вероятности успеха. Однако по ряду причин, в том числе из-за турецкой угрозы, Рудольф II не выступил против Польши. Однако сам факт ведения переговоров ярославского правительства с австрийским императором был замечен в Польше и стал серьезным аргументом у радных панов против королевской войны с Россией.
А внутри страны толки о брате шведского короля и брате императора Священной Римской империи создавали Пожарскому большой пропагандистский эффект. Ну, предположим, собрали вожди ополчения в Ярославле собор представителей всех русских городов, а кандидатура одна — стольник Пожарский. А других нет, я уже говорил, сколь несерьезны были знатные лица, собравшиеся под знаменем второго ополчения. И получилось бы, что Пожарский избрал сам себя. А тут лучшие в Европе кандидаты — эрцгерцог и принц. Другой вопрос, если собор обнаружит у каждого из них принципиальные недостатки. Ну, тогда простите, по всей Европе искали, ничего лучшего не нашли, больше некому царем быть, как Дмитрию Михайловичу.
В июне 1612 года из Новгорода Великого в Ярославль приехали послы игумен Вяжицкого монастыря Геннадий, князь Федор Одоевский и насколько представителей дворян и посадских людей. 26 июня они предстали перед Пожарским и, по обычаю, начали речь с изложения причин Смуты: «После пресечения царского корня все единомысленно избрали на государство Бориса Федоровича Годунова по его в Российском государстве правительству, и все ему в послушании были; потому от государя на бояр ближних и на дальних людей, по наносу злых людей, гнев воздвигнулся, как вам самим ведомо. И некоторый вор чернец сбежал из Московского государства в Литву, назвался...» Тут видно, что послы хотели связать гнев Годунова на ближних и дальних людей с появлением самозванца, как причину со следствием. Упомянув о последующих событиях, о переговорах вождей первого ополчения с Делагарди, у которого с Бутурлиным «за некоторыми мерами договор не стался, а Яков Пунтусов новгородский деревянный город взятьем взял, и новгородцы утвердились с ним просить к себе в государи шведского королевича», послы уведомили, что этот королевич Карл-Филипп братом и матерью отпущен насовсем и теперь уже в дороге и, надо думать, скоро будет в Новгороде. Послы кончили речь словами: «Ведомо вам самим, что Великий Новгород от Московского государства никогда отлучен не был, и теперь бы вам так же, учиня между собою общий совет, быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя».
Вот тут-то Пожарский и сменил тактику и тон: «При прежних великих государях послы и посланники прихаживали из иных государств, а теперь из Великого Новгорода вы послы! Искони, как начали быть государи на Российском государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучен не бывал; так и теперь бы Новгород с Российским государством был по-прежнему», — и сразу же перешел к тому, как обманчиво и непрочно избрание иностранных принцев: «Уже мы в этом искусились, чтоб и шведский король не сделал с нами так же, как польский. Польский Жигимонт король хотел дать на Российское государство сына своего королевича, да через крестное целованье гетмана Жолкевского и через свой лист манил с год и не дал. А над Московским государством что польские и литовские люди сделали, то вам самим ведомо. И шведский Карлус король также на Новгородское государство хотел сына своего отпустить вскоре, да до сих пор уже близко году, королевич в Новгород не бывал».
Князь Оболенский объяснил задержку королевича смертью отца, весть о которой застала его уже в дороге, а потом война с Данией задержала его на родине, и закончил так: «Такой статьи, как учинил над Московским государством литовский король, от Шведского королевства мы не чаем».
На что Пожарский решительно ответил, что, наученные горьким опытом, они признают королевича Карла-Филиппа царем только после прибытия его в Новгород и принятия православия. «А в Швецию нам послов послать никак нельзя, ведомо вам самим, какие люди посланы к польскому Жигимонту королю, боярин князь Василий Голицын с товарищами! А теперь держат их в заключении как полоняников, и они от нужды и бесчестья, будучи в чужой земле, погибают», — закончил князь Пожарский.
Новгородские послы попытались уверить воеводу, что шведский король никогда не поступит, как Сигизмунд, так как видит всю бесполезность этого: «Учинил Жигимонт король неправду, да тем себе какую прибыль сделал, что послов задержал? Теперь и без них вы бояре и воеводы не в собраньи ли и против врагов наших, польских и литовских людей, не стоите ли?»
Интересен хитрый ответ Пожарского, где речь стольника искусно перемежается со словами правителя государства: «Надобны были такие люди в нынешнее время: если б теперь такой столп, князь Василий Васильевич (Голицын. — А. Ш.), был здесь, то за него бы все держались, и я за такое великое дело мимо его не принялся бы, а то теперь меня к такому делу бояре и вся земля силою приневолили». Это говорит стольник. «И видя то, что сделалось с литовской стороны, в Швецию нам послов не посылывать и государя не нашей православной веры греческого закона не хотеть». А это воля правителя!
Речь Пожарского произвела нужное впечатление на Оболенского, и он сказал: «Мы ль истинной православной веры не отпали, королевичу Филиппу-Карлу будем бить челом, чтоб он был в нашей православной вере греческого закона, и за то хотим все помереть: только Карл-королевич не захочет быть в православной вере греческого закона, то не только с вами боярами и воеводами и со всем Московским государством вместе, хотя бы вы нас и покинули, мы одни за истинную нашу православную веру хотим помереть, а не нашей, не греческой веры государя не хотим».
Закончились переговоры тем, что Пожарский не захотел дать никаких обещаний шведам, но предложил послать в Новгород послом Перфилья Секерина, чтобы явный разрыв не настроил шведов против ополчения, да и потянуть время. По словам летописца, для того Секерина послали, чтобы не помешали «немецкие люди идти на очищение Московского государства, а того у них и в думе не было, чтобы взять на Московское государство иноземца».
Вожди ополчения писали новгородцам: «Если королевич по вашему прощенью вас не пожалует и в Великий Новгород нынешнего года по летнему пути не будет, то во всех городах всякие люди о том будут в сомнении. А нам без государя быть невозможно: сами знаете, что такому великому государству без государя долгое время стоять нельзя. А до тех пор, пока королевич не придет в Новгород, людям Новгородского государства быть с нами в любви и совете, войны не начинать, городов и уездов Московского государства к Новгородскому государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров никаких не делать».
Казалось, еще немного, и Земский собор изберет славного воеводу царем, а митрополита Кирилла — патриархом. Со Смутой было бы покончено в течение нескольких месяцев. Вся история государства Российского могла пойти по другому пути.
Однако судьба распорядилась совсем иначе. В июле 1612 года войско гетмана Ходкевича двинулось на Москву.
Перед Пожарским и Мининым возникла роковая дилемма: идти к Москве означало своими руками погубить план спасения государства, который был уже на грани успеха. Под Москвой волей-неволей придется сотрудничать с первым ополчением, признать его легитимность и делить плоды победы. А то, что из себя представляла публика из первого ополчения, Пожарский и Минин знали не понаслышке. Не было никакого сомнения, что воровские казаки и впредь будут источником смут и потрясений. Но, с другой стороны, стоять в Ярославле и ждать, пока Ходкевич разгонит казаков и деблокирует войско Гонсевского, тоже было нельзя. Это скомпрометирует второе ополчение, и особенно его вождей. Узнав о походе Ходкевича, многие казачьи атаманы из подмосковного лагеря писали слезные грамоты к Пожарскому с просьбой о помощи.
С аналогичной просьбой к Пожарскому обратились монахи Троице-Сергиева монастыря. В Ярославль срочно выехал келарь Авраамий Палицын, который долго уговаривал Пожарского и Минина.
