Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Гуральник Питер (книги читать бесплатно без регистрации полные txt, fb2) 📗
Другой его одноклассник Ширли Лампкин говорил, что ему «больше всего импонировало в нем то, что он был одиночка». Еще один одноклассник Кеннет Холдич описывал его как «грустного, застенчивого и не очень симпатичного паренька», чья игра на гитаре вряд ли принесла бы ему хоть какой–то приз на конкурсе гитаристов. Немало школьников посмеивались над ним, считая Элвиса «никчемным парнем», который «западает на никчемную музыку хиллбилли», но Элвис был верен себе и своей мечте. Не вступая в споры с насмешниками и критиками, он продолжал заниматься тем, что было для него самым важным: он продолжал создавать свою музыку.
Ни Роланд, ни Джеймс ни разу не были у Элвиса дома на Норт–грин–стрит, хотя они с Джеймсом продолжали вместе ходить на радиостанцию, а иногда даже попадали в кино. Роланд, по его собственным словам, был не очень общительным мальчиком: «Школа — вот и весь мой круг общения в те годы. Но с Элвисом мы были настоящие друзья. В седьмом классе на Рождество он подарил мне игрушечный грузовик и что–то в том же роде Билли — это были его собственные игрушки. Помню, я растрогался: он так хотел сделать приятное своим друзьям, но не мог себе этого позволить, поэтому он отдал нам самое дорогое, что у него было».
Фрэнк и Корен Смит встречались с семьей Пресли незадолго до того, как те уехали из Тьюпело навсегда, но даже тогда они уже практически потеряли связь со своими старыми прихожанами, а Вернон и Глэдис посещали церковь не очень часто. Поскольку дом, который они снимали, определенно предназначался для белых, Смиты считали, что Пресли «не живут в черном квартале» — для Вернона и Глэдис такого рода водораздел имел значение, собственно, они сами его и старались провести, но для их двенадцатилетнего сына деление на белых и черных потеряло какой бы то ни было смысл. Живя напротив Мейн–стрит, где кривые переулки и покосившиеся лачуги образовывали Шейк–рег, он чувствовал пульс жизни, он не мог не слышать бешеные ритмы песен и озорные шутки обитателей тех переулков — он с любопытством наблюдал за жизнью черного квартала и, должно быть, завидовал остроте чувств и игре света — и цвета. Все это пульсировало и переливалось перед ним как на ладони. Но он был прикован к своему крыльцу: чужак не мог войти в тот мир ни за что.
На Норт–грин–стрит «Элвис арон Пресли» (именно так и именно со строчной буквой «а» во втором имени он подписал в тот год свой библиотечный формуляр) был кем–то вроде «человека–невидимки»: этот мальчик жил в доме доктора Грина, и он жил там по праву. Впервые в жизни он очутился прямо в центре совершенно иного мира — мира настолько отличного от всех других, что он с таким же успехом мог быть на экране кинотеатра. Но Элвис при этом оставался невидимкой, никто даже не подозревал о его присутствии в этом мире — он, как Супермен или же капитан Марвел[5], незаметные в своей повседневной — «негероической» — одежде, был, однако, способен на такое, чего никто не мог себе даже представить, и он просто ждал, когда представится возможность выполнить свою миссию!
Вы проходили мимо клуба «Элкс», что сразу же за домом Грина, а там маленький оркестр — вроде оркестра Луиса Джордана — играет «Ain't Nobody Неге But Us Chickens», а, может, после концерта на танцплощадке «Армори», что на Ярмарочной площади, сюда заскочил Джимми Лансфорд или же Эрл «Фата» Хайнс. Вы проходили мимо бара и отчетливо слышали доносящиеся из–за дверей стоны музыкального автомата — они заглушали разговоры выпивающих в баре мужчин и женщин, в них тонули выкрики игроков в карты и, уж конечно, нежности, которые нашептывали друг другу на ухо любовники. По выходным церкви здесь содрогались — то был не сухой, горячечный шепот молитв, как принято излагать свои прошения Всевышнему в пресвитерианской общине, то была искренняя радость и атмосфера карнавала, вулкан эмоций, могучий выплеск которых смущал замкнутого мальчика. Иногда ему казалось, что он присутствует при агонии. Но разве такое может быть на публике?
Несколько раз в год в теплую погоду на не застроенном участке с восточной стороны дома Грина натягивали побитый молью, аляповато раскрашенный шатер для религиозных бдений: вечером в пятницу, вечером в субботу и все воскресенье туда отовсюду тянулись люди, одетые «в лучшее» — женщины в желтом и розовом, украшенные цветами фуксии, в фантастических шляпках неспешно и достойно несли свои могучие телеса поближе к Господу. Священники зарывались носами в свои Библии, но никто не вторил их молитвам — священники сопели, мычали, потом извергали из себя утробные звуки, замирали, снова хрипели, и вдруг их голоса начинали сливаться в гимн! Совсем необязательно было участвовать в церемонии, чтобы проникнуться ее духом, — звук, чувство, очарование, они были повсюду, вокруг вас. Вам надо было только идти по улице, и улица плыла и раскачивалась. Аккуратненькие белые студентики и их подружки могли прийти сюда в субботний вечер — это было что–то! Только цветные по–настоящему понимают толк в жизни! А студентики — они ж просто туристы. Если вы жили на Норт–грин–стрит, вы вдыхали эту жизнь, такую же естественную, как и воздух, — в конце концов, вы к этому привыкали, эта жизнь становилась и вашей тоже, и это было почти как в церкви.
Осенью 1948 года Элвис снова пошел в школу. Где–то в сентябре или октябре школьные хулиганы перерезали струны на его гитаре, но несколько одноклассников скинулись и купили Элвису новый комплект струн. Когда в первую неделю ноября он сообщил, что его семья переезжает в Мемфис, одноклассники удивились, но потрясены этим известием все же не были. Народец вроде Пресли переезжает с места на место всю жизнь. В пятницу, 5 ноября, в свой последний день в школе, как рассказывал одноклассник Элвиса по имени Лерой Грин писателю Винсу Стейтону, наш герой дал импровизированный концерт. Последней песней была «А Leaf on a Tree». «Вряд ли кто-нибудь в это поверит, — говорил Грин, — но я подошел к нему и сказал: «Знаешь, Элвис, однажды ты станешь знаменитым». Он улыбнулся и ответил: «Очень на это надеюсь».
Они уехали в субботу — как объяснял Вернон, чтобы Элвис не пропустил ни одного дня занятий в школе. «Мы были разорены вчистую, вообще ни цента за душой, — вспоминал позже Элвис, — поэтому мы сматывались из Тьюпело поздно вечером. Отец уложил весь наш скарб в коробки и погрузил их в багажник и на крышу нашего «Плимута» 1939 года [на самом деле это была модель 1937 года]. Мы направились прямо в Мемфис, надеясь, что там нам наконец повезет». «Мы давно говорили о переезде в Мемфис, — рассказывала Глэдис. — И однажды решили: пора. Мы продали мебель, сложили пожитки в старую машину и снялись с места». В своей книге «Элвис и Глэдис» Элейн Данди отмечает, что Л. П. Маккарти уволил Вернона за то, что тот использовал грузовик его компании для перевозки контрабандного виски, однако Корины Ричардс, кузина Глэдис, утверждала, что разговоры о переезде велись задолго до того случая. По ее мнению, это вполне укладывалось в «политику миграции» семьи Пресли, тем более что вскоре за ними последовали и другие Пресли, и другие Смиты. В любом случае жизнь в Тьюпело была тупиковым вариантом. Сложно сформулировать, чего они ждали от переезда в Мемфис, но вот сбежать из Тьюпело они определенно хотели. «Я сказал Элвису, — вспоминал Вернон, — что пойду на работу, и он ни в чем не будет нуждаться. Если бы у него были какие–то проблемы с переездом, он сказал бы мне о них, и я бы попытался его понять. И я предупредил его: «Сынок, если ты увидишь, что что–то идет не так, держись подальше. Не позволяй себя ни во что такое втянуть, я не переживу, если ты будешь общаться со мной через тюремную решетку. Если есть что–то, что разобьет мне сердце, так только это».
Незадолго до смерти Вернон вспоминал: «Бывали дни, когда нам нечего было есть, только кукурузные лепешки и вода, но мы никогда не отказывали в сочувствии другим беднякам. Да, мы были бедняки, не стану этого отрицать, но мы никогда не были отбросами… Мы никогда не относились с предубеждением к другим людям, мы никогда и никому не вредили. Таким был и Элвис».
