Вожди в законе (СИ) - Фельштинский Юрий Георгиевич (читаем книги онлайн txt) 📗
В тот же день Ленин продиктовал "письмо группе Мдивани" (копии: Троцкому и Каменеву), также направленное против Сталина. Это были последние строчки, зарегистрированные официальной лениниадой: "Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь"(89). Это еще одно указание, что к этому времени Ленину точно было известно о поддержке Троцкого. Иначе зачем же было Ленину посылать копию письма Троцкому, если тот отклонил предложение о блоке против Сталина? Очевидно также, что об этом новом блоке узнает Сталин, что он немедленно предпринимает какие-то действия, и записки и речь Ленина по этому вопросу до нас уже не доходят, хотя есть все основания считать, что они были Лениным по крайней мере начаты.
Если "письмо группе Мдивани" было отправлено адресату, то письмо Сталину в течение 6 марта снова пролежало без движения, так как, по словам Володичевой, "Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не посылать"(90). Тогда Володичева "пошла к Крупской и напомнила ей, что Владимир Ильич ждет ответа от Сталина, беспокоится. И этот аргумент, по-видимому, подействовал"(91). 7 марта, после предварительных переговоров Крупской с Каменевым, письмо было передано Сталину, Каменеву, а затем и Зиновьеву(92). Володичева вспоминает:
"Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними: "Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь". И продолжал: "Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость"(93).
Согласно Володичевой, письмо не было передано по настоянию Крупской. Согласно Фотиевой — его задержала Володичева, боявшаяся идти с таким резким письмом к Сталину(94). Фотиева вспоминала, что Ленин "ждал ответа. Ждал по минутам. А Володичева не решилась отнести письмо Сталину, такое оно было резкое. И только на следующее утро я узнала, что письмо еще лежит у нас. Велела Володичевой отнести"(95). Кто из них говорит правду — понять трудно.
Отнеся письмо Ленина Сталину, Володичева "записала коротенький ответ Сталина Владимиру Ильичу, и так волновалась", что с ее почерком случилось что-то неузнаваемое(96). Ответ Сталина, в свою очередь, Володичева не понесла Ленину, а отправилась на квартиру к Каменеву:
"Мне посоветовали это мои товарищи, в частности Мария Игнатьевна Гляссер. […] Она сказала, что обязательно нужно зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство Владимира Ильича. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно: Владимиру Ильичу уже было плохо"(97).
"Плохо" — не совсем точное определение. 5–7 марта произошли события, за кулисами которых стоял Сталин и его окружение, события, окутанные тайной. Похоже, что уже 6–7 марта Ленин был взят под арест: "Официально стало известно, — вспоминает Володичева, — что Владимир Ильич 6 марти или даже уже 5-го был не в состоянии ни читать, ни работать, ни кого-то принимать, ни что-то предпринимать. С ним нельзя было связаться". "Официально было известно…", "с ним нельзя было связаться…" — это и есть указание на арест Ленина. Значит уже 5–6 марта Володичева сообщила Сталину о еще не отосланном, но написанном письме Ленина, равно как и о письме Троцкому. "И как было с Надеждой Константиновной — это тоже неизвестно" — продолжала Володичева. И из этого мы обязаны сделать вывод, что одновременно, 6–7 марта была арестована Крупская. М. И. Ульянова, очевидно тоже арестованная, получила разрешение на телефонный звонок Сталину. Содержание его неизвестно, но из обрывков раздававшего в телефон крика можно было понять, что она требует немедленного освобождения и угрожает, что в противном случае обратится от имени Ленина с призывом о помощи к рабочим Москвы(98).
6 марта Володичева записала в "Дневнике": "Письмо Владимиру Ильичу еще не передано, т. к. он заболел". Это была последняя фраза "Дневника дежурных секретарей Ленина": "Нельзя сказать, знал ли Ленин об ответе Сталина, с точной достоверностью. Да, впоследствии, когда мы были на даче, когда ему стало лучше, это было возможно. Но возможно, а не точно!"(99) — так завершила Володичева свой рассказ о последней борьбе Ленина. Узнал ли после 6 марта бессильный Ленин об ответной записке Сталина, продиктованной или сказанной Володичевой и одобренной Каменевым — не столь уж важно. В ночь на 10 марта 1923 года произошло очередное ухудшение и Ленин потерял речь. Через неделю Сталин, со ссылкой на Крупскую, подал в Политбюро рапорт о том, что пора отравить Ленина настала:
"В субботу, 17/III т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину" о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н. К. говорила, между прочим, что "Вл. Ильич переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н. К. И ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия […] я не счел возможным ответить отказом, заявив: "прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". Вл. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она не была гуманна и необходима, о том и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК"(100).
Это первое и единственное указание на то, что к общему хору доброжелателей, предлагавших отравить Ленина, оказывается присоединилась и его жена! Но узнаем мы об этом почему-то снова из уст Сталина (а не из письма Крупской, что было бы естественнее).
В связи с этой запиской и произошел, видимо, разговор, описанный Троцким в статье в 1939 году (ошибочно, он относил этот разговор к февралю или началу марта 1923 года). А еще через несколько дней, 22 марта состоялось расширенное заседание Политбюро, обсудившее и принявшее тезисы Сталина, отвергнутые февральским пленумом (24 марта тезисы были опубликованы в "Правде"). Поскольку по статусу тезисы к съезду мог принять только пленум ЦК, Троцкий 23 марта написал письмо с протестом. Вот тут-то и была коллективным руководством в лице сталинского большинства объявлена Троцкому открытая война, та самая, о которой Троцкий предупреждал Радека. 29 марта было разослано письмо членов и кандидатов Политбюро Зиновьева, Сталина, Каменева, Томского, Рыкова, Бухарина, Калинина и Молотова участникам расширенного заседания Политбюро (экстренного пленума). Письмо официально сообщало партактиву, что разногласия с Троцким приняли необратимый характер(101). Ленин в этом документе не упоминался вообще. Троцкий был отчетливо объявлен основным препятствием к единству партии (т. е. единственным голосом оппозиции, поддерживающим убиваемого Ленина). Формально, разумеется, протест советского руководства был написан из-за разногласий с Троцким в "тезисах о промышленности"(102), хотя в письме они упоминались всего один раз, в самом начале. 30–31 марта Пленум ЦК утвердил поправки Политбюро к тезисам Троцкого и поручил его сделать новую редакцию документа (Сталин мстил Троцкому за критику национального вопроса), но и новую редакцию не утвердил, а снова подверг Троцкого критике:
