Генерал Корнилов - Кузьмин Николай Павлович (е книги TXT) 📗
Приз победителю при этом значительно превосходил стоимость погибшего скакуна.
Настал момент, считал Корнилов, когда армии следовало напрячь свои самые глубинные силы. Больше у России никаких надежд не оставалось.
Керенский, заняв пост военного министра, немедленно направился на фронт. Кумир интеллигенции в столице, он не сомневался, что одно его появление на передовых позициях немедленно вдохнет в солдат решимость сокрушить врага.Его пламенные речи в столичных аудиториях приводили толпу в экстаз. Женщины осыпали его цветами, целовали ему руки, экзальтированные мужчины бросались к автомобилю, поднимали его на плечи и восторженно вносили в помещение.
Свое высокое военное назначение Керенский отметил тем, что сменил краги на сапоги пронзительного желтого цвета и нацепил на них серебряные шпоры. Они ласкали его слух короткими звоночками при каждом шаге. В эти дни Керенский усвоил знаменитый жест Наполеона: одна рука – за спину, другая – энергично сунута под серединную пуговицу, за борт полувоенного френча. Походка его обрела предельную стремительность. Он пролетал, демонстрируя нечеловеческую занятость и свое желание успеть везде, свалить всю гору важных дел. Речь его сделалась короткой, лающей, отрывистой.
7 мая в Могилеве, в Ставке, открылся офицерский съезд. Такого прежде не бывало никогда. Инициатива принадлежала тем, кто потаенно собирались в местном отеле «Бристоль». Гене рал Алексеев их всецело поддерживал. Офицерская организация постепенно оформлялась. Делегатов на съезд направляли фронто вые части. Приехало более 300 человек. К ним присоединились члены выборных комитетов, в основном солдаты. В заседаниях они участвовали, но имели лишь совещательный голос.
В самый день открытия съезда в Могилев нагрянул Керенский и с ним Пуришкевич.
Атмосфера съезда, и это ощущалось сразу, была тревожной, напряженной. Офицеры, каждый, сохраняли тяжкие воспоминания о недавних днях. Русская армия, если рассуждать по совести, потерпела поражение от своих, изнутри, из Петрограда. Такого унизительного разгрома не испытывала ни одна армия за всю историю. Каждый из делегатов искоса посматривал на солдат-комитетчиков. Эти, попав впервые в непривычное окружение, тоже были неспокойны. Они старались держаться кучно, свои возле своих.
Лавр Георгиевич по дороге в Могилев побывал в Бердичеве, в штабе фронта. Он видел, как подъехал в автомобиле генерал Брусилов. Первым делом Брусилов поспешил к стоявшим на посту солдатам, Георгиевским кавалерам, и с каждым поздоровался за руку. Солдаты стояли вольно, винтовку держали в левой руке. Скрываясь в подъезде, Брусилов еще напоследок козырнул. Он казался не суровым, властным военачальником, а бородатеньким и седоватым, добрым дядюшкой.
На Корнилова постовые лишь небрежно глянули. Он, закипая, остановился и не сводил с них яростных глаз. Один солдат приставил палец к носу и громко высморкался. Другой, чувствуя неладное, хмуро выпрямился, взял винтовку как положено. В конце концов проняло и того, кто сморкался. Утерев нос рукавомшинели, он тоже принял позу часового. Но глаза обоих смотрели люто, с откровенной угрозой. Таким только мигни – два штыка со всего размаху вонзятся в сухонькое тело генерала и, словно сноп, полетит оно через мужицкое плечо.
Взбежав наверх, в кабинет командующего, Лавр Георгиевич под впечатлением того, что произошло у входа, провел весь разговор с Брусиловым. Он ни словом не оспаривал решение наступать. В армии принято не рассуждать, а исполнять приказы. Однако он настаивал на том, чтобы «гайки подкрутить». Упадок дисциплины разложил не только фронт, но и глубокий тыл. Особенно страдало дело от расхлябанности железнодорожников. Большое наступление потребует напряжения всего остатка сил. Было бы, например, желательно взнуздать страну созданием трех армий: одна – на фронте, другая – в тылу, на производстве, третью же армию необходимо создать на железных дорогах. Без воинского порядка на транспорте обеспеченность фронта всем необходимым будет хронически страдать… Само собой, добавил Лавр Георгиевич, все три армии необходимо подчинить одному штабу, одному главнокомандующему.
Брусилов не выносил самого вида этого азиата с клочковатой бороденкой на рано испеченном смуглом лице. Между ними царила давняя устойчивая неприязнь. Тяготясь неприятным разговором, Брусилов сдерживался из последних сил.
– Вы, ваше превосходительство, – желчно укорил он, – по кончите тем, что потребуете еще и смертной казни!
– А я требую этого сейчас! – нисколько не задумываясь, возразил Корнилов. – Причем в тылу – тоже… Не на прогулку, слава Богу, собираемся. А новой Варшавы – не хочу.
Все-таки он не удержался и поддел. После успехов в первую военную осень русский фронт вдруг дрогнул под напором Макен-зена и побежал так, что без боя сдал Варшаву. Самому Корнилову убегать за Варшаву не пришлось: он тогда, назначенный Брусиловым в заслон, угодил под разрыв снаряда и очнулся в плену… Нынче, на четвертом году войны, немцы находились под самой Ригой. А от Риги рукой подать до Петрограда. Так что в случае неудачи наступления…
Хваленая выдержка изменила Брусилову.
– Нет никаких сомнений, что вас и меня вместе с вами ославят милитаристами, назовут военными диктаторами… узур паторами. Вы хоть представляете, что станут писать во всех газе тах?
Вот он чем озабочен более всего!
Лавр Георгиевич проворчал, что в таком случае он добровольно уступает свое место любому из господ редакторов. Каждый должен заниматься своим делом.В Могилев, на офицерский съезд, командующий фронтом не собирался. К таким мероприятиям он относился настороженно. Инициатива съезда исходила не из Петрограда, а из Могилева, снизу. Фрондирования же Брусилов никогда не одобрял. Что ж из того, что в Могилев спешит сам Керенский, военный министр? Это его добрая воля. Тем более, что время съезда удачно совпало с поездкой министра на фронт… Лезет из кожи генерал Алексеев? Потуги жалкие, надо сказать: не усидев в седле, хочет удержаться на хвосте! Брусилов помнил, как слетели со своих постов Гучков и Милюков. Да и вот… Корнилов тоже. Чем ближе к солнышку, тем страшней ожоги. Вверх поднимаешься шажками, со ступеньки на ступеньку, вниз же можно загреметь с такой стремительностью, что пересчитаешь каждую ступеньку собственными ребрами!
Первым, кого Корнилов встретил в Могилеве, был генерал Крымов. Последний раз они виделись в марте в Петрограде. Крымова вызвали с фронта на «смотрины» – прикидывали на роль военного диктатора. Александр Михайлович от такой роли отказался и решительно указал на Корнилова… Тогда, в марте, Крымов получил повышение. Он сдал свою Уссурийскую дивизию генералу Врангелю, сам же был назначен командиром 3-го Конного корпуса. Кавалерийские дивизии занимали позиции на Румынском фронте. Штаб корпуса располагался в Кишиневе.
В Могилеве генерал Крымов находился уже третий день. Настроение съехавшихся отовсюду офицеров ему нравилось. Вчера, рассказывал он, на съезде выступил сам Керенский. Приняли его вяло, снисходительно. Керенский обиделся и сразу же уехал.
– Балалайка… Видеть не могу всей его толстой потной рожи. А он еще шпоры нацепил! Представляешь? Гаер, паяц…
Новости так и кипели у Крымова на языке. Стал рассказывать, как принимали Пуришкевича. Слова о «безумной вакханалии», о засилье инородцев покрыли дружными аплодисментами. Пуришкевич кланялся, садился, снова поднимался. Генерал Алексеев, незримо управлявший съездом, стал тревожиться и прекратил аплодисменты. Он опасался, что штабные доброхоты непременно донесут обо всем военному министру. Как-никак обидно…
В зале съезда появление Корнилова вызвало горячий интерес. Его имя слышал каждый, увидеть же многим довелось впервые. Офицеры вскакивали, вытягивали шеи: «Где? Где?.. Вот этот?» Генерал Крымов склонился к самому уху и стал нашептывать жарко, многозначительно:
– Лавр Егорович, милая душа, пора за дело приниматься. Сам же видишь!
В битком набитом душном зале свободные места имелись лишь в первом ряду. Крымов с Корниловым пробрались, сели, сталислушать. Наверху, на сцене, очень зажигательно ораторствовал уюлодой человек в солдатской гимнастерке. Это был Руттер, член Могилевского Совета. Такой орган новой власти был выбран и здесь, под самым боком Ставки. Руттер рассуждал о том, что негоже господам офицерам по-старому, по-царски, отгораживаться от солдатской массы. Он предлагал вместо сугубо офицерского союза создать общевоинский союз, где нашлось бы место и рядовым, без золотых погон.
