Заветы Ильича. «Сим победиши» - Логинов Владлен Терентьевич (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Американцы имели в Казани несколько столовых детских. Многим они помогали пережить тяжелейшие дни, но никак не мирится русское чувство с американской системой. Они правы, конечно: всем помочь невозможно, нужен выбор. И они помогают — жизнеспособным…
Правильно это и логично, но непонятно нам, чуждо — не умеем мы кормить здорового ребенка за счет синего, умирающего мальчика! Непрактичны мы в вопросах милосердия и… мне вот как-то особенно дорога и мила в русском человеке эта непрактичность. Логики в ней нет, а есть какая-то высшая правда»1.
Евдокия Павловна Николаевская писала в марте из Оренбурга в Берлин сыну Борису Ивановичу: «Зимою по улицам валялись трупы; да и теперь их где-то есть целые склады. На базаре горы домашней рухляди. Дороги и поезда представляют что-то ужасное. И, собираясь ехать, готовятся к загробной жизни. Недавно… утром на улице видела волка. Они, говорят, стали завсегдатаями города, приманка — трупы».
Цены в том же Оренбурге взлетели до небес: «мука 4.000.000, масло 300.000 фунт, мясо 60.000 фунт, молоко 100.000, рис 150.000 фунт, пшено 130.000 фунт… Визит доктора 100.000, микстура 300.000–400.000…» 625 626
Кризис, о котором говорили на XI съезде, из области пессимистических прогнозов переместился в реальную жизнь и поставил под угрозу все надежды на возрождение России и на тот «гражданский мир», который только-только начинал складываться в стране.
Все будущее Республики зависело теперь от успеха весеннего сева. После этой страшной зимы надо было обеспечить деревню не только семенами, но и подкормить, поставить на ноги миллионы пахарей, чтобы смогли они провести этот спасительный сев.
Для засева ярового клина в голодающих губерниях требовалось 33 миллиона пудов семян. Предполагалось, что до 1 апреля 1922 года в Россию будет доставлено 15 миллионов. Остальные Наркомпрод должен был обеспечить за счет тех губерний, где хлеб был. Но для зарубежных закупок валюты хватало лишь на 9 миллионов пудов. Задерживался отпуск денег и для финансирования Американской организации помощи (АРА). И это не говоря уже о систематических задержках выплат гострестам и бюджетникам1.
Бедствие, обрушившееся на деревню, голод и всеобщая нужда, а рядом с этим безудержное мотовство нэпманов и спекулянтов, гиперинфляция, рост дороговизны и при этом задержка зарплаты рабочим и служащим — все это создавало самую благоприятную почву для антисоветской агитации и протестных движений.
Стачки в Москве, Петрограде и ряде других городов, как это отмечали на XI съезде РКП(б), приобретали хронический характер. И сразу же во многих из них «засветились» нелегалы — меньшевики и эсеры. Усматривать в этой информации козни чекистов, сегодня, после выхода в свет многотомных публикаций документов этих партий, нет уже никаких оснований. И у Ленина было достаточно причин для того, чтобы в этой связи написать Уншлихту: «Как бы… не прозевать второго Кронштадта» 627 628.
Активизировались и те группы либеральной интеллигенции, которые прежде составляли основу электората партии кадетов на выборах в Государственные думы, а ныне так и остались вне влияния государственной политики Советской власти. Повсеместно стали стихийно возрождаться и заново нарождаться различного рода экономические, профессиональные, научные, религиозные и т. п. объединения, общественные организации и союзы.
А с конца 1921 года началась «издательская горячка», то есть появление частных издательств, которые росли как грибы. До августа 1922 года было дано разрешение на создание в Москве 337 издательств, а в Петрограде — 83. Стали выходить такие журналы, как «Экономист», «Экономическое возрождение», «Мысль», «Новая Россия», «Голос минувшего», «Утренники», «Летопись Дома литераторов». Вокруг них и стала группироваться новая общественность 629.
Впрочем, новой ее можно было называть весьма условно. В большинстве своем в прежние годы это были достаточно известные имена и лица, принадлежавшие видным кадетам, эсерам, народным социалистам, меньшевикам или, по крайней мере, симпатизировавшие им.
Возрождать эти партии, а тем более входить в их еще существовавшие нелегальные группы, большинство не стало, хотя какие-то личные связи с ними и эмигрантскими центрами сохранялись. Вот так и сложилась та достаточно пестрая по своим политическим настроениям, формально беспартийная общественность, которая впервые открыто и активно проявила себя при создании «Помгола».
Чекисты отметили, что даже разгром «Помгола» в августе 1921 года не снизил этой активности. Наоборот, в репрессиях «против отдельных деятелей комитета, русская “общественность” получила наглядное доказательство возможности выступать безнаказанно и открыто».
Мало того, по мнению ГПУ, постепенно начинается процесс ее дифференциации. Народные социалисты группируются вокруг издательства «Задруга», кадеты и правые эсеры — вокруг издательства «Берег», меньшевики — вокруг издательства «Книга», а и те, и другие, и третьи — в многочисленных кооперативных организациях. В общем, как выразилась современный исследователь С.Г. Семенова, — «интеллигенция особенно воспользовалась первыми полутора годами НЭПа, чтобы создать себе хоть какую-то, пусть островную, узкую почву под ногами»1.
Подобного рода неформальные группы стали возникать и внутри советских учреждений — в Наркомфине, в Нарком-земе. О так называемой «Лиге наблюдателей», в которую входили бывшие меньшевики — видные сотрудники ВСНХ, подробно рассказал в своих мемуарах Н. Валентинов. По данным Главлита, из 50 периодических изданий, выходивших при различных наркоматах Советской России, лишь в 16 редакциях преобладали коммунисты, в 13 большинство принадлежало беспартийным, а редакции 21 издания являлись чисто беспартийными 630 631.
С точки зрения участия в каких-либо открытых контрреволюционных акциях эта формально беспартийная общественность особой опасности для власти не представляла. Это при том, что рамки «разговорного жанра» были раздвинуты достаточно широко.
«Описываемое время, — свидетельствует Н. Валентинов, — наполнено страстным и почти свободным обсуждением социально-экономических проблем. Позднее, начиная с 1929 года, все это исчезает, заменяясь решениями, изготовленными жрецами Кремля и в порядке грозного приказа спускаемыми сверху вниз в головы людей, уже потерявших права рассуждать и обсуждать.
Так не было… Люди тогда остро интересовались экономическими вопросами. За них хватались, о них спорили, о них рассуждали, и не одни коммунисты, а, вместе с ними, параллельно, широчайший слой так называемой “беспартийной интеллигенции”» 632.
Это создавало определенные иллюзии относительно того, что критическая направленность подобных обсуждений и выступлений может стать лучшим способом борьбы с бюрократизмом, с тем поганым чиновничеством, которое лишь дискредитирует и партию и Советскую власть. Именно так, в частности, думал и Гавриил Мясников, о котором упоминалось в связи с расстрелом семьи Романовых.
Беспощадная критика, от кого бы она ни исходила, считал он, является лучшим лекарством от всех болячек и безобразий, творящихся в стране. А посему необходимо дать не только полную свободу слова, но и свободу печати всем — от монархистов до анархистов.
То, что всякий кризис в голодной и разоренной войной стране дает богатейшую пищу не только для критики, но и для самых сенсационных разоблачений — это несомненно. Но столь же несомненно и то, что критика эта может иметь разнонаправленные результаты. Она может способствовать устранению всяких мерзостей и ошибок, накопившихся в данной системе. Но она же способна раскачать и разрушить эту систему как таковую. И дело не в дозировке критики, а именно в ее направленности.
