Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Синдаловский Наум Александрович (версия книг TXT) 📗
4
Привычки двора были заразительны. Как рассказывают очевидцы, один из крупнейших полководцев XVIII века граф П.А. Румянцев-Задунайский в личной жизни был совершенно необуздан. Еще в юности он совершал такие предосудительные поступки, что «выведенный из терпения отец графа принужден был собственноручно высечь сына, в ту пору уже полковника, розгами». Тот принял это «с покорностью», но поведения не изменил. Говорят, что, встречаясь с «неуступчивостью облюбованных им красавиц», он мог не остановиться перед прямым насилием и частенько «торжествовал над непреклонными» на виду собравшихся вокруг солдат. В конце концов, Румянцев женился, но и тогда позволял себе заводить бесчисленные любовные истории. С семьей виделся редко, а сыновей не всегда узнавал в лицо.
Слава о его приключениях пережила полководца. Сохранилась резолюция на жалобе одного генерала Александру I, что «Кутузов ничего не делает, много спит, да не один, а с молдаванкой, переодетой казачком, которая греет ему постель». Мы не знаем, дошла ли эта жалоба до императора, но резолюция одного из высоких штабных офицеров на ней была более чем откровенная: «Румянцев в свое время возил и по четыре. Это не наше дело…»
Младший современник Румянцева, фаворит Екатерины II князь Григорий Александрович Потемкин, рассказывают, не стеснялся приказывать палить из пушки в момент овладения очередной казавшейся неприступной красавицей.
Известно, что в крепостнической России помещичьи гаремы были явлением широко распространенным. Фигурально говоря, этот своеобразный социальный «институт» немало способствовал обороноспособности государства. Едва у какой-либо смазливой девки объявлялся жених, как его тут же отдавали в солдаты, а девица вольно или невольно становилась очередным украшением сераля похотливого барина. Этот собственнический обычай успешно перенимали и городские вельможи, многие из которых были недавними выходцами из помещичьего сословия. В город из собственных усадеб выписывались служанки, кормилицы, актрисы для домашних театров и просто девицы для личных утех. Этого не стеснялись. Известно, что у канцлера Безбородко был собственный гарем. Многие его одалиски были иностранного происхождения. Их ему просто привозили в подарок из заграничных путешествий, как влиятельному лицу. Но были и свои, доморощенные. Так, говорят, старшей матроной в его гареме числилась балетная танцовщица Ф.Д. Каратыгина. Известны в Петербурге и другие гаремы. В некоторых из них насчитывалось до тридцати содержанок. Весь этот, что называется, обслуживающий персонал в полном составе сопровождал барина во всех его поездках. До сих пор в родовом имении Ганнибалов Суйде сохраняется память о любвеобильном Черном барине. Многие современные суйдинцы считают, что в их жилах течет африканская кровь, и вполне откровенно называют себя внебрачными потомками Арапа Петра Великого.
В светской дворянской и военной гвардейской среде «золотой молодежи» предметом особой гордости считались так называемые «дуэльные синодики» и «донжуанские списки», в которых «хранились» имена убитых на поединках чести мужчин и покоренных в любовных схватках женщин. Например, в «синодике» Федора Толстого по прозвищу Американец числилось одиннадцать смертельно раненых им дуэлянтов, а в пресловутом «донжуанском списке» Пушкина перечень женщин вообще был не ограничен. Этот список он набросал в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой, сестры Екатерины Николаевны, за которой в то время ухаживал. Список, как считают специалисты, далеко не полный. Но и он состоит из двух частей: в первой – имена его серьезных увлечений, во второй – мимолетные, случайные. Наталья Николаевна Гончарова стоит на последнем месте. В этой, второй части списка всего шестнадцать имен. Однако вот признание самого поэта: «Натали – моя сто тринадцатая любовь». Понятно, что это метафора, игра в преувеличение. Но многие друзья Пушкина, хорошо зная характер поэта, и не думали шутить. Например, Вяземский позволял себе по этому поводу искренне удивляться: «Все спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого он теперь влюблен между прочими?»
О разгульной холостяцкой жизни Пушкина ходили самые невероятные легенды. Одну из них рассказывает в своих воспоминаниях о поэте Николай Михайлович Смирнов, муж А.О. Смирновой-Россет, человек, исключительно доброжелательный к памяти Пушкина. Исследователи жизни Пушкина отказывают этому эпизоду в праве на подлинное существование в биографии поэта. Однако Николай Михайлович об этом пишет. Значит, что-то было. Легенды на пустом месте не возникают. Так вот, согласно одной из них, Пушкин и в Михайловское брал с собой любовниц. Смирнов упоминает даже имя одной такой девицы. Будто бы сам Пушкин признался ему однажды: «Бедная Лизанька едва не умерла от скуки: я с нею почти там не виделся». Ее можно понять. Скучная однообразная деревенская жизнь в заснеженном Михайловском не могла сравниться с бурным существованием городских камелий на многолюдных улицах Петербурга.
В 1832 году поэт написал народную драму «Русалка». По преданию, мысль о сюжете «Русалки» подал Пушкину услышанный им рассказ о трагической судьбе дочери мельника из родового поместья Вульфов. По преданию, она влюбилась в одного барского камердинера. Он соблазнил ее и не то уехал вместе со своим барином, не то за какую-то провинность был отдан в солдаты. Девушка осталась беременной, и в отчаянии утопилась в омуте мельничной плотины. Местные жители любили показывать этот поросший лесом водоем. Любителям живописи он хорошо известен. Его изобразил художник Левитан на своей знаменитой картине «У омута».
По Пушкину, трагический сюжет «Русалки» разворачивается на берегу Днепра, где, кстати, поэт был только проездом, по дороге в Бессарабию, в свою первую южную ссылку. Правда, во время двухдневного пребывания в Киеве успел искупаться в Днепре, но простудился и покинул берега Днепра больным. В совокупной же памяти обитателей родовых имений Пушкиных и Вульфов, что находились вблизи друг от друга, драма несчастной дочери старого мельника легко ассоциировалась с воспоминаниями о горячем африканском темпераменте поэта и его амурных приключениях на берегах Сороти. Легенды об этом дошли до нашего времени. Вот одна из записей, сделанная в 1983 году в Михайловском. «А что в ём хорошего, в вашем Пушкине? Я вам вот что, девки, скажу: повесить его мало! Привязать за руки, за ноги к осинам, да отпустить – вот как с им надо! Вот, вы, девки, не знаете, а стояла тут раньше мельница, и жил мельник, и была у него дочка-красавица. А Пушкин-то ваш, как приехал сюда – ну за ей бегать. Бегал, бегал… Обрюхатил да и бросил. А она со сраму-то взяла да утопилась – там, в озере… Вот как оно было…»
В обширной мифологии Пушкина есть история, связанная с его приятельницей, женой австрийского посланника в Петербурге Дарьей Федоровной Фикельмон, известной в аристократических кругах по уменьшительному имени Долли. Ее дом на Дворцовой набережной стал одним из самых заметных в столице центров светской, политической и литературной жизни. Хозяйкой салона была блистательная Долли. Салон часто посещал A.C. Пушкин, что позволило петербургским сплетникам заговорить о «более близких отношениях, чем просто светское знакомство» между графиней Долли и известным поэтом. Ходили слухи о тайном ночном свидании Пушкина с графиней в доме австрийского посла. Свидание затянулось, наступило утро, и к ужасу хозяйки дома Пушкин, торопливо покидая возлюбленную, будто бы в дверях столкнулся с ее дворецким и едва не был узнан. Все это в минуту откровенности якобы рассказал сам Пушкин своему московскому другу Павлу Воиновичу Нащокину.
Через много лет после гибели Пушкина Нащокин поведал эту романтическую историю биографу поэта Бартеневу. Затем все это донельзя раздули профессиональные пушкинисты, с удивлением обнаружив в рассказе моменты, до мелочей сходные со сценой посещения Германном дома старой графини, описанной Пушкиным в «Пиковой даме». И легенда приобрела якобы доказанные биографические черты. Среди специалистов завязалась даже профессиональная дискуссия на тему, какой дом более похож на изображенный в повести – особняк княгини Голицыной на Малой Морской улице или дом австрийского посла на Миллионной. В пользу последнего предположения была выдвинута версия о том, что Пушкин, ради сохранения тайны свидания с супругой посла иностранного государства, сознательно изобразил в «Пиковой даме» интерьеры дома на Малой Морской. Тем самым он будто бы спас честь любимой женщины, уберег от скандала самого себя и даже предотвратил международный конфликт, который якобы мог вспыхнуть между Россией и Австрией.
