Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович
По докладу министра иностранных дел Н.К. Гирса 1 ноября 1886 года Александр III утвердил новое Положение о цифирной части. Были расширены штаты: к трем чиновникам добавили еще двух. Увеличено было и поощрение чиновников — «с целью удержания их как можно долее при их специальных занятиях и вознаграждения за малую подвижность их служебной карьеры»[765].
В 1907 году в МИДе была учреждена комиссия по реорганизации министерства под председательством товарища министра, тайного советника К.А. Губастова. Управляющий первой экспедицией действительный статский советник барон К.Ф. Таубе 24 мая 1907 года предложил сосредоточить цифирную деятельность в одном подразделении. В ответ старший чиновник А.А. Долматов, руководитель второй экспедиции, представил докладную записку от 28 июня, в которой категорически возражал против соединения всех отделений, имеющих дело с шифрами, в одно. Он патетически заявлял, что «отделение старшего чиновника, благодаря духу соревнования, материальным выгодам и отсутствию рутины, продолжает самостоятельно и успешно работать, несмотря на чрезвычайные затруднения», в то время как первая экспедиция «живет трудами посторонних лиц», ее цель — изготовление шифров и с политикой ничего общего не имеет. Вопрос обсуждался на заседании подкомиссии 27 июля 1907 года, и проект Таубе вызвал ряд возражений. В свою очередь, барон Таубе направил 19 сентября новую докладную Губастову, доказывая, что объединение будет хорошо для всех цифирных отделений — ведь важно знать все части шифровального дела. Он предлагал иметь три экспедиции: первую — для изготовления шифров, вторую — для дешифровки иностранных дипломатических кодов и третью — для шифрования и дешифрования всех текущих бумаг. Одновременно Таубе и Долматов были едины в своем пожелании увеличить штаты первой экспедиции и повысить оклады ее чиновникам[766]. В результате второе отделение (оно же — вторая экспедиция) сохранило свою самостоятельность, продолжая заниматься дешифрованием дипломатических кодов.
В 1914 году в МИДе были созданы первый политический отдел и канцелярия министра. При отделе имелись цифирное отделение, занимавшееся созданием кодов, которое продолжал возглавлять К.Ф. Таубе, и отделение старшего чиновника А.А. Долматова, ведавшее дешифровкой[767].
Таким образом, с начала XIX века официальные послания иностранных дипломатов проходили через «черный кабинет» Санкт-Петербургского почтамта, а затем поступали в российское Министерство иностранных дел. Телеграфными шифрованными донесениями занимались в дешифровальном отделении МИДа России. В архиве сохранились выписки из корреспонденции выдающихся иностранных дипломатов того времени: из переписки канцлера Австрии в 1809–1848 годах князя К. фон Меттерниха с послами в России, министра иностранных дел Франции в 1840–1848 годах Ф. Гизо с Огюстом Казимиром-Перье, австрийского дипломата графа К.‐Л. Фикельмона, английского министра иностранных дел Г. Пальмерстона и т. д. Только за 1841 год было перлюстрировано 310 писем[768].
Одновременно с 1815 года была налажена перлюстрация дипломатической почты в русской почтовой конторе в Бухаресте. Этим весьма усердно занимался почтмейстер И.П. Яковенко. Здесь прежде всего снимались копии с переписки молдавского господаря, сербского князя, английского и французского консулов. При этом Яковенко направлял перлюстрацию как своему непосредственному начальнику, главноуправляющему Почтовым департаментом князю А.Н. Голицыну, так и канцлеру К.В. Нессельроде. Игнатий Павлович не просто занимался перлюстрацией, но позволял себе проявлять разнообразную инициативу. Например, в январе 1838 года в связи со сведениями, что «князь Милош [Обренович] склоняется к внушениям иностранных агентов» и «уверен в неизбежности войны Англии, Франции, Австрии против России», почтмейстер советовал канцлеру отправить в Сербию российского консула. Последний мог бы «смотря по обстоятельствам, приводить иногда князя сего в чувства здравого рассудка» или же «дать уже тогда свободу преданным к нам сербам принять самые меры решительные».
И все же в большей степени инициативность И.П. Яковенко касалась дела перлюстрации. В феврале 1839 года, посылая Нессельроде копию с письма французского консула Дюкло, назначенного в Сербию, Яковенко сопроводил ее собственным советом. По его мнению, российский консул в Сербии мог бы предложить французу «со всею должною осторожностью свое для пересылки бумаг его посредство» — это позволило бы гораздо успешнее осуществлять вскрытие писем. В марте неутомимый почтмейстер сообщал Нессельроде, что французский посланник в Константинополе требует от французского генерального консула в Бухаресте писать шифрами. В связи с этим Яковенко «на всякий случай снял копию» и просил указания «надо ли далее доставлять шифрованные копии или сей труд будет излишним?»
Игнатий Павлович не скрывал и неудач. В том же месяце он извещал, что партикулярное (частное) письмо английского посланника английскому консулу было написано «по‐английски так дурно, что никак нельзя было прочитать оное и не предстояло возможности списать с него и копию потому, что надобно было непременно отослать поскорее для избежания всякого подозрения». 6 апреля 1839 года Яковенко докладывал, что не смог прочесть письмо поверенного в делах молдавского господаря при «Порте Оттоманской» — «за неимением помощника, знающего греческий язык». С этим была связана и просьба прислать из Петербурга или Одессы «одного верного и испытанного в скромности помощника, знающего языки: новый греческий, французский и, если можно, и английский», поскольку «одному мне никак невозможно успевать производить и [почтовую] операцию, и списывать копии». Кроме этого, Игнатий Павлович просил у канцлера деньги «на два стола, два шкафа с секретными задвижками для всякого здесь за границею случая и на другие расходы, которые производил я до сего времени по одному моему усердию из собственного недостаточного моего жалованья». Он также предупреждал Нессельроде, что письма к нему будет теперь адресовать «под кувертом Санкт-Петербургского почт-директора, чтобы и в управляемой мною почтовой конторе не была приметна переписка моя с Вашим Сиятельством»[769].
В начале 1836 года встал вопрос об открытии перлюстрационного пункта в Одессе. Одновременно Яковенко из Бухареста донес, что заметил «особое внимание [дипломатических] агентов Англии и Франции к своей переписке». Он предлагал установить наблюдение за перепиской «сих лиц и ряда бояр», а «в особенности за перепискою Господаря». Также он просил, чтобы российский генеральный консул выделил ему в помощь чиновника, знающего языки. А.Н. Голицын обсудил эти предложения с вице-канцлером К.В. Нессельроде. Последний отметил, что «переписка тех агентов» идет через австрийские почтовые конторы, что «задержки в раздаче писем и пакетов вызовут подозрения у обывателей» и они начнут «пересылку писем другим способом». Поэтому вице-канцлер предложил организовать перлюстрацию при российской почтовой конторе в Константинополе. Заметим, что между Одессой и Константинополем существовало регулярное пароходное сообщение и 30 июня 1831 года были утверждены правила перевозки почтовой корреспонденции между этими городами.
8 марта данная ситуация обсуждалась во время всеподданнейшего доклада. А.Н. Голицын доложил государю, что в секретной экспедиции Петербургского почтамта нет свободных чиновников для перлюстрационного пункта в Одессе, и сообщил о предложении К.В. Нессельроде. Также он представил справку о том, что константинопольская контора отправляет корреспонденцию лишь в Молдавию, Валахию и Россию, а письма в европейские государства отдаются австрийской почте. Кроме этого, он указал, что российский посланник в Османской империи А.П. Бутенев в письме Новороссийскому и Бессарабскому генерал-губернатору М.С. Воронцову от 20 мая 1835 года обращал внимание на следующее: «командировка почтового чиновника в Константинополь для присутствия при отправлении и получении писем представляет некоторые неудобства», поскольку там почти постоянно свирепствует чума и невозможно принимать необходимые предосторожности.
