Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна (прочитать книгу .TXT) 📗
Воистину боярыня на серебре и золоте едала… И вот всецело попала под влияние неистового протопопа. Одевшись в рубище, Морозова раздает на улице рубахи, собственноручно сшитые. Ее дом, как и дом сестры, становится местом, куда стекаются толпы странников, убогих; сюда тайными, верными путями идут послания Аввакума, отсюда проверенные люди уносят письма, сообщения, которые через некоторое время достигнут протопопа.
А где же Аввакум? Он уже в новой ссылке, всего полгода и продержался в Москве.
В феврале 1666 года созывается церковный собор, на который доставляют Аввакума, надеясь примирить его с царской волей. И снова ничего не получается: твердо, непреклонно стоит на своем протопоп. Тогда собор принимает решение лишить Аввакума сана и отлучить от церкви. «И бороду враги божие отрезали у меня… Оборвали, что собаки, один хохол оставили…» Предали Аввакума церковному проклятию — анафеме. Потом, отлученного, отправили в Угрещу, в пятнадцати верстах от Москвы, и там почти год продержали в темнице, закованного в цепи. Пока не созывают новый собор, разбирающий дело о расколе. Вновь Аввакума привозят в столицу. На соборе он так ругает собравшихся епископов, что те едва не разорвали его тут же на куски. Удержали их от расправы с ненавистным противником его насмешливые слова: «Архиереям подобает быть преподобными, незлобивыми и прочая. А как же вы, убив человека, в церкви служить станете?»
Убить не убили, но отправили в заключение с царским приказом: «Аввакума беречь накрепко с великим опасением, чтоб из тюрьмы не ушел и зла никакого б над собою не учинил, и чернил и бумаги ему не давать и никого к нему пускать не велеть…»
Одна монастырская тюрьма, потом другая, наконец, отправляют на Север: в холодный, мрачный Пустозерск. И туда идут к Аввакуму послания от Морозовой. Вскоре, однако, умирает царица, боярыня отказывается присутствовать на новой свадьбе царя — и Алексей ей этого не прощает. Сестер, Морозову и Урусову, заковывают в цепи, жестоко пытают на дыбе, мучают голодом. У Федосьи умирает сын, отобраны все богатства, но она не отступает от старой веры. Сестер тоже ссылают в Боровск, где держат в земляной тюрьме без воды и пищи, и обе умирают в жестоких мучениях.
«Горемыки миленькие…»
Аввакум, услышав об их смерти, восклицает: «Соберитесь, русские сыны, соберитесь, девы и матери, рыдайте горько и плачьте со мною вместе…»
Заключение бывшего протопопа страшно: в каморке холодно, ее постоянно заливает водой, одежда преет, на теле гнойные язвы. Сидит Аввакум вместе с тремя товарищами, у которых отрезаны языки, и все-таки они ухитряются разговаривать, спорить. Но главное, все время пишут.
Здесь заканчивает Аввакум самое знаменитое из своих восьмидесяти сочинений — гениальное «Житие».
Тайно следуют его рукописи в другие города, где их переписывают, берегут, как самое дорогое. Многие списки дошли до наших дней.
Совсем недолго осталось жить Аввакуму…
Умер царь Алексей, на престоле тихий Федор, но именно при нем борьба с ревнителями старой веры принимает невиданно жестокий размах. Одна из причин тому — невероятная, самоубийственная смелость самого Аввакума, который отправил царю Федору такую челобитную, которую никто никогда не осмеливался подавать самодержцу.
«А что, государь-царь, — восклицает протопоп, — как бы ты мне дал волю, я бы никониан, что Илья-пророк, перепластал во един час».
«Не осквернил бы рук своих, — поясняет он дальше, — но нашел бы для того крепкого, умного воеводу.
Перво бы нашли собаку и рассекли начетверо, а потом бы никониан».
Горяч и страшен был во гневе Аввакум, царей не боялся: ведь «рассекая никониан», он замахивался и на самого Федора, и особенно на покойного отца его, царя Алексея, который принял правила Никона.
Аввакум не унимается и пишет, наверное, самые дерзкие слова, когда-либо обращенные к трону: «Бог судьей между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал от Спаса; то ему за свою правду», то есть, выходит, сам бог поведал протопопу, что прежний царь на том свете в аду мучается за грехи!
Царский ответ вскоре последовал: сжигают многих соратников Аввакума, и он запишет в «Житие» кратко и скорбно: «Исайю сожгли, и после Аврамия сожгли, и иных поборников церковных многое множество погублено… Огнем, да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить…»
И тем не менее сторонники Аввакума не утихают, они готовят в Москве открытое выступление, разбрасывают в Кремле «воровские письма», среди которых, конечно, должны быть и послания Аввакума.
В начале 1682 года в Москве решают окончательно разделаться с раскольниками.
14 апреля 1682 года сжигают Аввакума и его друзей.
«За великие на царский дом хулы», — значилось в приговоре…
Вокруг тюрьмы стояла толпа народа, стояла молча, глядя, как разгорается пламя. Ни крика, ни стона не вырвалось из охваченных огнем стен…
Ох времени тому!
Но рукописи Аввакума и его друзей не сгорели. Старые, «дониконовские» рукописные книги XV, XVI веков — труды первых старообрядцев, труды самого Аввакума, его учеников — в северных белозерских лесах, в тихих урочищах Сибири, в Беловодье… Люди гибли от голода, от разлива рек, морозов, но священные, драгоценные старые книги не бросали, несли и несли все дальше от царя и патриарха. Они так старались сохранить «еретические» рукописи, что следы многих бесценных трудов затерялись…
Как грустно и странно, что, скажем, ни Пушкин, ни Гоголь не прочитали изумительных строк Аввакумова «Жития»: впервые они были напечатаны только после их смерти. А жаль! Как бы порадовались великие мастера XIX века таланту древнего собрата…
Но и мы не знаем всего. Поэтому не случайно, конечно, именно к небольшим селениям по северным рекам, близ Белого моря, а также к скитам старообрядцев в Сибири, по путям к неведомому Беловодью, идут сегодня ученые — собиратели книг…
Потомки «беловодцев» до сих пор живут очень замкнуто, новых людей к себе почти не допускают. Нужно чем-то вызвать их интерес, завоевать доверие. Для этого необходимо не только свободно владеть старинным языком, знать историю книги и литературы, но и прекрасно разбираться в теориях и обычаях старообрядцев.
Наши путешественники в этом отношении во всеоружии. Они не скрывают от местных жителей своих целей; объясняют, что редкостные книги нужны науке, что в научных библиотеках они будут сохранены и изучены. И однажды лютой зимой в Новосибирск приедут из таежной глуши почтенные старики, бывшие хозяева рукописей, проверить, как хранится их богатство. Им покажут отреставрированные манускрипты, и, успокоенные, они отправятся в обратный неблизкий путь.
Однако это произойдет много позднее. А пока экспедиция ничего не находит — как не могли сыскать Беловодья далекие предки. Неужели академик Тихомиров ошибся и в этом краю не будет открытий? Но почему же ученый был так уверен, что именно в Сибири находятся неразведанные сокровища памятников древнерусской письменности и культуры?
И все-таки замечательный ученый окажется прав…
Адрес великолепных находок его учеников — Беловодье… Летним днем 1968 года жительница одной алтайской деревни показывает своим гостям Н. Н. Покровскому и 3. В. Бородиной старинную рукопись со склеенными страницами. Видно, что книга очень старая, но определить, какая именно, пока невозможно. В той же деревне жители дарят еще несколько книг — и новосибирские ученые определяют, что здесь некогда был один из двух главных центров собирания и переписки книг: остатки богатейшей, почти полностью погибшей «беловодской» библиотеки, которая сопровождала странников и путешественников в XVIII–XIX столетиях…
На привале, в тайге, археографы рассматривают обретенную рукопись и понимают, что у них в руках уникальный сборник: материалы и документы серьезнейшего политического процесса XVI века. Обвиняемые Максим Грек и его ученик Исак Собака.
Родом из Италии, талантливый, высокообразованный ученый и писатель Максим Грек был приглашен великим князем Василием III в Москву для перевода толкований на псалтырь. Внезапно его обвинили в ереси и вместе с учеником заключили в тюрьму. В Ленинграде хранятся два списка подробного отчета об этом удивительном старинном процессе, но один изготовлен в XVII, а другой в XVIII веке, то есть скопированы с исчезнувших автографов, и оба обрываются примерно на середине. А тут полный сборник из XVI века! Значение этой находки переоценить невозможно. Прежде всего она показала, что Максима Грека обвинили ложно, что наказанию он был подвергнут за критику в адрес русского духовенства.
