Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Синдаловский Наум Александрович (версия книг TXT) 📗
Оказывается, в описываемое нами время среди «золотой молодежи» пользовались скандальным успехом и широко ходили по рукам непристойные картинки с изображением разгуливающего по улицам мужского детородного органа. Пешком и в карете. В чиновничьем сюртуке и в расшитом золотом генеральском мундире. При орденах и лентах. С моноклем и щегольской тростью. Этакое олицетворение напыщенного служебного чванства. Чернильная душа. Крапивное семя. Канцелярская крыса в пугающем государственном мундире. В народе чиновников не любили и с нескрываемым издевательским сарказмом называли древнейшим коротким и выразительным словом, состоящим всего из трех букв. Именно этого чиновника и изобразил неизвестный художник.
С высокой долей уверенности можно утверждать, что эти скабрезные рисунки были хорошо известны Гоголю. Оставалось только придать им более пристойный вид, а в содержание вложить побольше юмора и иронии. Тогда-то, видимо, и возник в голове писателя образ «симметричного по вертикали» обонятельного органа асессора Ковалева, предательски покинувшего своего хозяина и самостоятельно разгуливающего по улицам Петербурга. Так что взрывной интерес современников к гоголевскому «Носу» не был случайным. Ассоциации, вызванные гениально найденным невинным эвфемизмом, были вполне определенными.
Справедливости ради добавим, что Гоголь в то время был не единственным из творческих личностей, кто обращался к этой безобидной части человеческого лица. В 1830 году в Петербурге был выпущен альбом карикатур неизвестного автора под названием «Два часа на Невском проспекте». Одна из них представляет собой акварельный лист с изображением десяти остро утрированных человеческих типов с ярко выраженными непропорционально большими носами. Так что с уверенностью можно сказать, что в гоголевские времена тема носа была весьма актуальной. Достаточно вспомнить пословицы и поговорки с участием этой выступающей части человеческой физиономии: от «Нос на семь человек рос, а достался одному» до «Остался с носом» или «Держать нос по ветру». Но именно благодаря Гоголю богатый синонимический ряд идиом, связанных с носом, пополнился новым устойчивым словосочетанием. Теперь в арсенале петербургского городского фольклора, кроме «греческого», «куриного» или «орлиного» носов, появился еще и «гоголевский нос» – выражение, произносимое, как правило, с издевательским намеком на неестественную длину этой выступающей части лица.
Ко всему сказанному следует добавить, что Гоголь внешностью Аполлона не отличался. Еще в детстве он был «худеньким, нервным, болезненным мальчиком, вечно дичившимся своих товарищей». Недаром еще тогда его прозвали «Таинственным Карлом», вероятно, в равной степени благодаря и карликовому росту, и невероятно длинному носу. И в Петербурге многие запомнили его как маленького, сутуловатого, «забавного худого человека с лицом, подергивающимся нервной судорогой». К тому же он был от природы скрытен, застенчив. На этом невеселом фоне легко поверить и в то, что такой привычный орган человеческого обоняния, как нос, для Гоголя, вероятно, имел гораздо большее значение, нежели для абсолютного большинства остальных людей. Похоже, он своего носа стыдился. Во всяком случае, говоря современным языком, комплексовал по этому поводу.
Характерен в этом смысле любопытный диалог, состоявшийся между директором Императорских театров князем Сергеем Сергеевичем Гагариным и молодым Гоголем, при попытке последнего поступить актером на сцену. Об этом вспоминал впоследствии секретарь Гагарина Н.П. Мунд. «На какое же амплуа собираетесь вы поступить?» – спросил князь. «Я сам этого теперь еще хорошо не знаю, – ответил Гоголь, – но полагал бы на драматические роли». Князь окинул его глазами и с усмешкой сказал: «Ну, господин Гоголь, я думаю, что для вас была бы приличнее комедия». Гоголь, вероятно, обиделся. Во всяком случае, как утверждает Мундт, за ответом, который ему обещали дать через несколько дней, не явился.
Судя по портретам Гоголя, Гагарин был недалек от истины. Гоголь действительно обладал довольно характерным, длинным, прямым и острым, можно сказать, комичным носом. До сих пор в фольклоре бытует ироничная и далеко не лестная характеристика подобных носов. О них так и говорят: «Гоголевский нос». Легко предположить, какими комплексами страдал по этому поводу человек гордого, самолюбивого и обидчивого характера, какой был у Гоголя.
Кстати, лингвисты вот уже многие десятилетия бьются над смыслом, вложенным Гоголем в имя восточнославянского мифологического повелителя ада Вия, ставшего главным персонажем еще одной, одноименной фантастической повести Гоголя. С одной стороны, его этимология восходит к общеславянским понятиям «веки», «ресницы», под которыми скрывается смертоносный взгляд этого чудища, но с другой – некоторые из ученых всерьез полагают, что писатель, воспользовавшись этой загадочной лексической конструкцией из трех литер, еще раз зашифровал в нем известное русское трехбуквенное матерное слово с тем же окончанием. Или это придуманный Гоголем очередной изощренный эвфемизм столь ненавистного названия органа человеческого обоняния, имеющего в своем составе также три буквы? По древнему языческому спасительному принципу «чур меня».
Судя по исследованиям петербургских литературоведов, Майор Ковалев, так жестоко страдавший от потери собственного носа, жил в доме на Вознесенском проспекте, 38. Да и цирюльня Ивана Яковлевича, где Ковалев узнал о своем несчастье, находилась тут же, на Вознесенском. В Петербурге дом № 38 так и называют: «Дом майора Ковалева». Несколько лет назад, по инициативе участников ежегодного петербургского фестиваля юмора и сатиры «Золотой Остап», на фасаде этого дома появилось мраморное барельефное изображение самого настоящего носа, якобы некогда принадлежавшего тому самому несчастному майору. Кстати, судьба мраморного аналога ковалевского носа оказалась весьма схожей с фантастической судьбой своего литературного прообраза. Однажды утром памятник Носу таинственным образом покинул второй этаж фасада дома на Вознесенском и исчез. Вскоре похищенный «Нос» был обнаружен в парадном соседнего дома и водворен на свое законное место, правда, уже не на второй, а, во избежание еще каких-либо недоразумений, на третий этаж фасада.
Между тем для судеб русской литературы главным произведением Гоголя был не «Нос», и даже не «Мертвые души», а повесть «Шинель» из того же цикла «Петербургских повестей». Так утверждает городской фольклор. Во всяком случае, расхожим лозунгом всех русских писателей стало искреннее признание этого бесспорного факта: «Все мы вышли из гоголевской шинели». Между прочим, долгое время считалось, что эта знаменитая фраза принадлежит Достоевскому. Однако известный литературный критик и бесспорный знаток как Достоевского, так и Гоголя Игорь Золотусский утверждает, что это не более чем легенда и Достоевский никогда такой фразы не произносил. Если это так, то фольклорная традиция еще раз подтвердила свое право присваивать фразе народный статус, если авторство ее забыто или утрачено во времени и пространстве.
Сюжет «Шинели», как, впрочем, и многих произведений других писателей-реалистов, в том числе Пушкина, вырос из городского фольклора. По свидетельству литературоведа П.В. Анненкова, в гоголевские времена в Петербурге была хорошо известна легенда, или «канцелярский анекдот», как называет ее Анненков, о неком бедном чиновнике, который многие годы копил деньги на покупку хорошего «лепажевского ружья». А когда купил, то отправился на маленькой лодочке по Финскому заливу «за добычей», положив драгоценное ружье перед собой на нос лодки. Но находился в «каком-то самозабвении и пришел в себя только тогда, как, взглянув на нос, не увидал своей обновки». Ружье было стянуто с лодки густым тростником, через которые он проходил. Все усилия по поиску ружья оказались безуспешными. Чиновник вернулся домой, слег в постель, «схватил горячку» и уже не вставал. Не помогло даже то, что товарищи по службе, узнав о случившемся, купили ему новое ружье. Эту историю Гоголь услышал за ужином, в какой-то веселой компании. Анненков пишет: «Все смеялись анекдоту, исключая Гоголя, который выслушал его задумчиво и опустил голову. Анекдот был первой мыслию чудной повести его „Шинель“, и она заронилась в душу его в тот же самый вечер».
