Дневники русских писателей XIX века: исследование - Егоров Олег Владимирович "trikster3009" (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
В таких случаях основанием для позитивной оценки становится идейная близость прогрессивным течениям эпохи: «Это <Мордвинов> – человек, лично знакомый с Герценом и имеющий тенденции совершенно такие же, как и этот человек» (далее излагается история Мордвинова по слухам, с. 473).
Вторая тенденция в эволюции образа находится в русле конструктивного метода. Добролюбов не довольствуется первоначальным впечатлением от личности и старается за внешним слоем характера отыскать сущность человека. Оценка в таких случаях может меняться на противоположную, зато сам автор выигрывает от глубины проникновения в него и многосторонности подходов.
Конструктивно построенные образы отличаются еще и тем, что они созданы на основе личных впечатлений автора и несут на себе печать субъективных оценок. Это, однако, не мешает им быть правдоподобнее тех, которые создаются силой общественного мнения. Собственный взгляд и жизненный опыт становятся важнейшими критериями в оценке человека в данной группе образов: «Аверкиев для меня довольно загадочен. В первое время знакомства он мне очень нравился по своей живости, подвижности, любви к литературе. Но с течением времени все это потеряло для меня цену. Я увидел, что он жив оттого, что по молодости пустоват <…> Кельсиев <…> совсем другое дело. Это человек серьезно мыслящий, с сильной душой, с жаждой деятельности, очень развитый разнообразным чтением и глубоким размышлением» (с. 538).
В сопоставлении с другими дневниками добролюбовский журнал выигрывает с точки зрения образной структуры в том отношении, что, несмотря на негативистские тенденции в общественном сознании и особенно в литературе, он сохраняет целостность как основополагающий принцип в воспроизведении человеческого характера. Даже отрицательные образы в дневнике автора «Темного царства» строятся не на доминирующей черте, а целокупно. Если здесь уместно сравнение с живописью, с ее законами создания человеческого образа, то добролюбовский принцип стоит к методам и приемам образотворчества современных ему летописцев в таком же отношении, в каком объемная живопись находится в плоскостной.
В дневниках периода индивидуации центральное место в системе образов занимает авторский. Личность летописца является одновременно субъектом и объектом повествования. Формирование характера, выработка мировоззрения, критика недостатков, составление жизненного плана – все это определяет движение дневникового «сюжета». Все события для дневника отобраны таким образом, что призваны отображать динамику развития личности автора.
Особенность образа автора в дневнике Добролюбова состоит в отсутствии напряжения между крайностями характера, острых психологических конфликтов, в бескризисном преодолении противоречий. При всех душевных перипетиях образ сохраняет целостность. В повествовании Добролюбова о себе нет хронической неудовлетворенности, как в дневнике Н.И. Тургенева; противоречия между духовными потенциями и невозможностью их социальной реализации, как у А.И. Герцена; затяжного конфликта «бесполезных для ума и сердца удовольствий» и «желанием усовершенствоваться», как у А.Н. Вульфа; наконец, непреодолимого нравственно-психологического противоречия, как у Л.Н. Толстого. Весь обычный для стадии психологического самоосуществления путь Добролюбов проходит на редкость уверенно и целеустремленно.
Критик принадлежал к поколению, которое не страдало душевной изломанностью, и упоминание в дневнике о печоринстве и желании видеть себя героем романа носит оттенок легкой самоиронии. Отрицательные самооценки компенсируются мыслями об уверенности в своих силах и славном будущем: «Во мне таки есть порядочный запас ненависти против людей – свойство ума холодного, острожного, подозрительного, – и злопамятности против судьбы – признак сердца сухого, черствого <…>» (с. 439); «Я рожден с чрезвычайно симпатичным сердцем <…>» (с. 440); «Август и сентябрь прошлого года были бурны для моей душевной жизни. Во мне происходила борьба, тем более тяжелая, что ни один человек не знал о ней во всей силе <…> я совершенно опустился, ничего не делал, не писал, мало даже читал» (с. 450); «Личность моя очень симпатична: это я давно знаю» (с. 537).
Внутренние противоречия, которые автор нередко подмечает в себе, не имеют антагонистического характера, не деформируют образ, а являются проблемами роста. Поэтому образ автора в повествовании получает нравственную силу и художественную выразительность: «<…> как же не сознаться <…> что во мне <…> внутренних сил гораздо больше <…>» (с. 545); «Верно, и мне пришла пора жизни – полной, живой, с любовью и отчаянием, со всеми ее радостями и горестями» (с. 533).
В отличие от болезненной рефлексии романтиков и идеалистов 1840-х годов, гиперболизирующей как увеличительное стекло, душевные изъяны и царапины, самопознание представлено Добролюбовым как акт освобождения от искусственного воспитания, груза литературно-философских условностей, как рывок к свободной и здоровой творческой деятельности. И образная динамика в заключение перерастает в эстетику развивающейся личности: «Итак, вот она начинается, жизнь-то… Вот время для разгула и власти страстей… А я, дурачок, думал в своей педагогической и метафизической отвлеченности, в своей книжной сосредоточенности, что я уже пережил свои желания и разлюбил свои мечты… Я думал, что я выйду на поприще общественной деятельности чем-то вроде Катона Бесстрастного или Зенона Стоика Но, верно, жизнь возьмет свое… И как странно началось во мне это тревожное движение сердца!..» (с. 517).
Типологически дневники периода индивидуации имеют интровертивную установку. Она обусловливается повышенным интересом молодых летописцев к собственному внутреннему миру, к жизни души. Из фактов внешней жизни отбираются преимущественно те, которые вызывают определенные душевные переживания. Вступление в другой психологический возраст обычно меняет соотношение «субъективного» и «объективного» материала в пользу последнего (дневники Жуковского, Дружинина). Дневник приобретает экстравертивный характер.
Этот переход с «физиологической» точностью отмечен в дневнике Добролюбова. «Голос крови становится чуть слышен; его заглушают другие, более высокие и общие интересы», – писал критик в самом конце своей летописи. Однако мы не располагаем той частью дневника, которая была уничтожена Чернышевским и на которую он ссылался в речи на похоронах своего друга и соратника. Из слов Чернышевского можно сделать вывод, что и дневник 1861 г. содержал немало записей, отражающих внутреннее состояние его автора.
Если связать единой линией развития несохранившуюся часть дневников с теми тетрадями, которыми мы располагаем, то их типология будет выглядеть следующим образом. Добролюбов в своем дневнике никогда не придерживался типологической однородности. В пользу этого говорит хотя бы то, что различный по характеру событий материал он разносил по нескольким тетрадям: «Памятный листок 1853 года» и «Встреча Христова праздника. 1852 год» относятся к «внешнему» миру, «Психоториум» и «Замечательные изречения» к миру «внутреннему». Да и в «систематическом» дневнике то и дело встречаются самостоятельные сюжетные вкрапления, в которых сам материал и характер его обработки выделяются на фоне основной части текста («Закулисные тайны русской литературы и жизни» (1855), «Заметки и размышления по поводу лекций Степана Исидоровича Лебедева» (1857), «Цензура» (1859)). С психологической тенденцией периода индивидуации к объективированию душевной жизни уживается стремление охватить как можно больше фактов «большого» мира, развивающегося по своим законам.
Со второй половины 1950-х годов последняя тенденция усиливается в связи с изменениями в общественной жизни. Тем не менее до конца (точнее – до завершения известного нам текста) интровертивный план остается центральным. Именно он отражает развитие личности автора. События же «большой» истории не имеют органического единства. Ее картины, запечатленные в дневнике, фрагментарны, эскизны, порой случайны. По степени интерпретации они не идут ни в какое сравнение с «духовной» историей критика.
