Декабристы - Йосифова Бригита (полные книги .txt) 📗

Письма детей доставили мне большое удовольствие. Я мысленно перенесся в Ваш мирный круг, в котором те же романсы раздаются с новою прелестью и те же вещи говорятся с новым интересом… У меня нашлось бы еще тысяча и тысяча вещей сказать Вам, но на это нет времени… Прощайте, дорогая сестра по изгнанию, пусть бог и его добрые ангелы охранят Вас и Ваше семейство. Вам совершенно преданный Михаил».

И ниже на английском языке: «Дорогой мой Миша! Благодарю тебя за доброе твое письмо. Счастлив видеть, что ты сделал некоторые успехи в английском языке. Иди и впредь по этому пути, не теряй своего времени — и ты скоро сделаешься искусным сотоварищем и я полюблю тебя еще больше, чем прежде. Целую руку твоей сестрички и остаюсь навсегда твой добрый друг Михаил».

Следуют строки и к Сергею Волконскому: «Дорогой мой Сергей Григорьич! Архитектор Акатуевского замка, без сомнения, унаследовал воображение Данте. Мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я занимаю. Меня стерегут, не спуская с меня глаз. Часовые у дверей, у окон — везде. Моими сотоварищами по заточению является полсотня душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков.

Кажется, меня, без моего ведома, судят в каком-то уголке империи. Я получаю время от времени тетрадь с вопросами, на которые я отвечаю всегда отрицательно… Все, что прочел я в Вашем письме, доставило мне большое удовольствие. Я надеялся на эти новые доказательства нашей старинной дружбы и полагаю, что бесполезно говорить Вам, как я этим растроган.

Передайте тысячу любезностей Артамону [30], равно как и тем, которые провожали меня и которых я нашел на привале на большой дороге. Прощайте, дорогой друг, обнимаю Вас мысленно и остаюсь на всю жизнь Ваш преданный Михаил».

В каземате молча и неподвижно стоит католический священник. Стоит и ждет. Он берет сложенное вчетверо письмо и прячет под толстое сукно своей коричневой сутаны. Пройдет еще целый год, и ему снова удастся посетить Лунина и передать письма от семейства Волконских. Из этих писем Лунин услышал голос поддержки, в них он почувствовал доброту и любовь своих верных друзей, которые и теперь не оставляют его одного в этой забытой, мертвой пустыне, где и ветер шумит как-то печально и чуждо.

Младший брат декабриста Ивана Пущина, Николай Пущин, в качестве государственного чиновника обьезжал и инспектировал тюрьмы в Сибири. Во время одной из таких его поездок он оказался в Акатуе, где находился в заточении Михаил Лунин. Пущин сумел тайно передать ему письмо от своего брата Ивана и другое — от семейства Волконских. Он терпеливо ждал, пока Михаил Лунин прочитал письма и написал ответы.

Лунин сидел спиной к Пущину. На этот раз можно было написать более пространно и подробно. Царский ревизор является его старым другом по далеким счастливым годам. Пусть подождет!

«Ваши письма, сударыня, возбуждают мою бодрость и скрашивают суровые лишения моего заключения, — писал Лунин Марии Волконской. — Я Вас люблю так же, как и мою сестру…

Занятия Миши дают мне пищу для размышления в глубине темницы».

Лунин горячо интересуется маленьким Мишей. Подробно хочет знать об его успехах в изучении языков, советует своим друзьям говорить с сыном на французском языке, учить его латыни, греческому и немецкому. Он высмеивает хитрости архиерея, который за бесценок хотел купить книги из его библиотеки, и по этому поводу пишет: «Разумнее всего было бы избегать какого бы то ни было общения с этими господами, которые представляют собою не что иное, как переряженных жандармов. Вы знаете роль, которую они играли в нашем процессе. Надо все простить, но не забыть ничего».

В этом письме Лунин рассказывает и о себе. Он пишет быстро, а за его спиной нетерпеливо расхаживает Николай Пущин.

«Чтобы составить себе понятие о моем нынешнем положении, нужно прочесть „Тайны Удольфа“ или какой-нибудь другой роман мадам де Радклиф. Я погружен во мрак, лишен воздуха, пространства и пищи, окружен разбойниками, убийцами и фальшивомонетчиками. Мое единственное развлечение заключается в присутствии при наказании кнутом во дворе тюрьмы… Здоровье мое находится в поразительном состоянии, и силы мои далеко не убывают, а, наоборот, кажется, увеличиваются. Все это меня совершенно убедило в том, что можно быть счастливым во всех жизненных положениях и что в этом мире несчастливы только глупцы и скоты. Прощайте, моя дорогая сестра по изгнанию!»

В то время Екатерина Уварова жила в постоянной, терзавшей ее тревоге. Она ничего не знала о брате. На все ее письма, запросы и официальные обращения отвечали полным молчанием.

4 октября 1844 года Уварова пишет Алексею Орлову, новому шефу жандармов: «Ваше сиятельство, милостивый государь граф Алексей Орлов! С марта месяца 1844 года брат мой брошен в Акатуйский рудник, на границе с Китаем, в сравнении с которым сам Нерчинск может показаться раем земным… Когда-то, очень давно, Вы спасли жизнь его, стреляя в его шапку (намек на их дуэль в прошлом. — Авт.). Сейчас во имя самого бога спасите душу его от отчаяния, рассудок его — от помешательства!»

Ответа не последовало.

Через год Екатерина Уварова пишет Дубельту, помощнику Орлова: «Милостивый государь Леонтий Васильевич! Ободренная нашей встречей на вечере у графини Канкриной, а также милостивым вниманием ко мне со стороны императрицы во время отъезда ее в Берлин минувшим вторником, осмелюсь снова беспокоить Ваше высокопревосходительство с просьбой облегчить участь моего несчастного брата, за которого я затруднила внимание его сиятельства графа Алексея Федоровича Орлова в прошлом году, но не получила ответа. Прошу хотя бы мне сообщить, жив ли еще мой брат и дают ли ему книги, единственное утешение в заточении».

Ответ Дубельта гласил: «Граф не соблаговолил затруднить государя императора с докладом по этому вопросу…»

Тогда неутомимая и преданная сестра обращается к самому императору: «Ваше императорское величество! С трепетом осмеливаюсь упасть в ноги величайшего из монархов…»

Царь ответил на это письмо пренебрежительным молчанием.

Сенатор граф Иван Николаевич Толстой отправляется в поездку по Восточной Сибири, посещает Иркутск, а после этого Акатуй. Там он встретился и с Луниным.

Когда сенатор вошел в его камеру, Лунин с безупречными манерами светского человека встал и сказал ему на французском языке:

— Позвольте мне Вас принять в моем гробу.

Это, наверное, последняя его шутка, а граф Толстой был последним человеком со стороны, который видел Лунина живым.

Вскоре последовало официальное сообщение: «На третий день месяца декабря 1845 года в 8 часов утра умер от сердечного удара государственный преступник Лунин».

И поползли слухи. Одни невероятные, другие — вполне правдоподобные. Спустя многие годы Михаил Бестужев рассказывал историку М. Семевскому:

— Одни говорят, что был убит, а другие утверждают, что был отравлен.

В 1869 году в Кракове вышла в свет книга Владислава Чаплинского, участника Польского восстания 1830—1831 годов, после которого он был осужден и отправлен в Акатуй. В книге он вспоминает, что тайный приказ об убийстве Лунина пришел из Петербурга, от царя. И его исполнил некий офицер по фамилии Григорьев.

«Однажды ночью, около двух часов, за акатуевскими стенами началось большое и некое зловещее движение… Когда из камер всех вывели, Григорьев во главе с семью бандитами тихо пробрался к дверям Лунина. Быстро ее открыл и первым вошел в камеру узника. Лунин лежал на кровати, а на столе горела свеча. Он еще читал. Григорьев бросился на Лунина и схватил его за горло. За ним бросились разбойники, схватили его за руки и ноги, закрыли лицо подушкой и стали душить. Я слышал крик Лунина и шум борьбы, из другой камеры выскочил его священник, которого вывести, очевидно, забыли. Увидев Григорьева и разбойников, которые душили Лунина, он остановился пораженный в дверях, охваченный ужасом, и в отчаянии заламывал руки».