Тайна 21 июня 1941 - Чунихин Владимир Михайлович (книги .TXT) 📗
Вопрос. Зачем тогда на совещание были вызваны такие не дипломатические лица, как Нарком Обороны и Нарком Военно-Морского Флота?
Но, может быть, речь не шла о Германии? Обсуждались другие военные вопросы?
Нет, речь шла именно о Германии.
Это подтверждает присутствие на совещании военно-морского атташе советского посольства в Германии Воронцова.
Это — одна из ключевых фигур для понимания не только характера обсуждения, но и отношения Сталина к угрозе военного нападения Германии.
Что я имею в виду?
Присутствие в сталинском кабинете военного дипломата вовсе не означало интереса Сталина к чисто дипломатическим вопросам. Если было бы иначе, здесь сидел бы посол в Берлине Деканозов. Или кто-то из его заместителей. Или, если речь шла о вопросах военно-дипломатических, присутствовал бы военный атташе (а не военно-морской).
Далее.
Вызов к Сталину рядового дипломатического работника (Воронцов по званию — капитан первого ранга) является событием экстраординарным.
И хотя Сталин обычно не обращал внимания на ранги (вспомним майора Ветрова, о котором я писал в статье «Зачем Сталину была нужна власть?»), все же присутствие здесь Воронцова явно было вызвано причиной также экстраординарной.
Почему Сталин приказал явиться Воронцову?
Думаю, ясно. Да и Кузнецов сам упомянул о причинах вызова Воронцова в Москву — важные разведданные, полученные последним в Берлине.
«…Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны…»
Теперь — важный вопрос.
Как отнесся к этим сведениям Сталин?
А его отношение к ним лежит на поверхности.
Оно видно из самого факта вызова в Москву Воронцова. И его присутствия в кабинете Сталина в столь представительном окружении. В такой острый момент истории советского государства.
Чего никогда бы не случилось, если бы Сталин «не верил» в нападение немцев.
Хочу отдать должное адмиралу Кузнецову. Мог бы погордиться (Хрущевым это одобрялось) — я де сразу, получив сведения от Воронцова, забил во все колокола, позвонил Сталину, потребовал принять срочные меры… Я говорил… я предупреждал…
Вместо этого он написал:
«…Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада…»
То есть фактически признал, что информации Воронцова он не поверил.
Но (люди, знакомые с бюрократическими процедурами меня поймут) решил подстраховаться и дать ход этим сведениям.
Признаться в этом, думаю, Кузнецову было непросто. Поэтому такое признание не может не вызывать уважения.
Однако и здесь, по-моему, Кузнецов не совсем точен. По той же причине — необходимости не проговориться о совещании.
Дело в том, что вызвать Воронцова он мог только в том случае, если бы поверил (или почти поверил) его сведениям.
Если же он им не поверил — зачем его вызывать? Какой в этом шаге смысл? Он был бы, этот смысл, если бы он Воронцова не понял, если бы надо было что-то уточнить в непонятом.
Кузнецов же Воронцова понял. И не поверил. Или, как он дипломатически выразился «взял под сомнение».
Здесь еще вот что необходимо учесть. Обстановка тогда была накаленной. В Берлине каждый человек был на счету.
К тому же, прямо не говорится, но из описания событий ясно, что Воронцов был резидентом (или, во всяком случае, одним из руководителей) военно-морской разведки в Германии. Военная дипломатия — она ведь тесно связана с военной разведкой. Это подтверждает, кстати, тот факт, что вскоре после начала войны капитан первого ранга Воронцов был назначен начальником Разведывательного управления Главного Штаба Военно-Морского Флота СССР.
Чтобы сорвать с места в такой обстановке крупного разведчика, через которого идет ценнейшая информация…
Не думаю, что сам адмирал Кузнецов (верил он Воронцову или нет) решился бы на это.
И заметьте, сразу после прибытия Воронцов оказывается в кабинете у Сталина.
По одному этому ясно, что инициатором вызова в Москву Воронцова мог быть только сам Сталин.
Вызывал, действительно, Кузнецов. Но по приказу Сталина.
Тогда зададим вопрос. Зачем его вызвал Сталин?
Представим, что Сталин не поверил Воронцову.
Впрочем, верить — это не совсем удачное выражение, речь идет не о религии, а о сопоставлении этой информации с какой-то другой.
Хорошо, представим, что информацию Воронцова Сталин посчитал недостоверной.
Тогда какой смысл вызывать того в Москву? Да не просто в Москву, а на совещание руководства страны?
Ну, написал бы там на его донесении еще одну матерную резолюцию — и в корзину.
Еще раз вернемся к описаниям того, каким именно образом Сталин принимал решения.
Вспомним о том, что, имея уже какое-то предварительное мнение по тому или иному вопросу, он внимательно выслушивал и мнения специалистов, «… которые иногда какими-то своими частностями, сторонами попадали в орбиту его зрения…» (адмирал Исаков).
Или, если перефразировать иначе, о том, что «…по обсуждавшимся у него вопросам решения принимались немедленно, как говорится, не сходя с места, однако лишь после всестороннего обсуждения и обязательно с участием специалистов, мнение которых всегда выслушивалось внимательно и часто бывало решающим…» (авиационный конструктор А.С. Яковлев).
Видимо, именно по этой причине Сталин и посчитал важным участие такого специалиста при обсуждении вопроса в присутствии руководителей государства и вооруженных сил. Более важным, чем его нахождение в Берлине, где тот приносил больше пользы, чем в Москве.
То есть мнение этого специалиста показалось ему не просто интересным, а колоссальной важности.
Очевидно, что для него к тому моменту никакая информация из Берлина, даже самая важная, не имела уже больше значения для принятия решения. То есть решение у Сталина уже созрело.
Только требовалось всё же обсудить его с кем-то, кто знаком с обстановкой досконально.
Но ведь под боком у Сталина и были как раз эти два специалиста. Тимошенко и Жуков.
И он уже совещался с ними. Ранее. И совещания эти ни к чему не привели.
Почему?
Жуков утверждал потом, что из-за того, что Сталин противился…
Но если бы это было так, Воронцов не был бы вызван в Москву.
Кстати, когда Воронцову был отправлен вызов? Тогда ведь добраться от Берлина до Москвы было несколько дольше, чем сейчас. Это, кстати, важно. Потому что именно время вызова Воронцова и является, по-моему, временем, когда Сталин начинает сомневаться в прежней позиции.
И еще.
Это не Жуков вызвал подчиненного ему военного атташе генерала Тупикова из Берлина. Хотя и Тупиков тоже докладывал о военных приготовлениях Германии своему военному командованию.
Это Кузнецов (а фактически, Сталин) вызвал военно-морского атташе из Берлина. Вопреки тому, что его непосредственный начальник (Кузнецов) тому не поверил. О чём флотский нарком честно признался в своих мемуарах.
Но, тем не менее, отвлекаясь на секунду, флот в боевую готовность несколько позже привести сумел.
Думаю, что к этому моменту мнение Тимошенко и Жукова о невозможности нападения немцев до победы над Англией перестало удовлетворять Сталина. Ему понадобилось мнение рядового специалиста, досконально знающего проблему, и бьющего уже во все колокола о грядущей опасности.
Ему понадобился новый «Кошкин», «Ветров», «Исаков» (и сколько их еще было), не боящийся отстаивать собственное мнение вопреки единогласному мнению увешанных лампасами и звездами сановных «авторитетов».
Я, конечно, не оговорился, сказав, что руководство армии придерживалось мнения о невозможности нападения немцев.
Пора уже перестать играть в прятки.
Вопреки утверждениям послесталинских времен, именно военное руководство страны утверждало Сталина в невозможности нападения немцев летом 1941-го. По крайней мере, до окончания войны с Англией.
Именно военное руководство единогласно убеждало Сталина «не паниковать» в виду немецкой угрозы.
