Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
6. Зиновьев — близкий друг Ленина. Вместе с ним принимал участие в работе мюнхенской газеты „Колокол“, о чем было уже упомянуто. Зиновьев участвовал вместе с Лениным в оправдании провокатора Малиновского и был ближайшим сотрудником Ленина по проведению пораженческих идей.
7. Троцкий, работал вместе с Парвусом до войны в Вене в газете „Правда“. Во время войны Троцкий издавал в Париже газеты „Наше слово“ и „Голос“. Эти газеты издавались на австрийские и германские деньги, передаваемые Парвусом Троцкому. Одновременно с сим Троцкий сотрудничал в России в газете „Красная мысль“ под псевдонимом „Антилот“, [203] причем писал статьи патриотического направления. В Париже о гибели „Лузитании“ он написал ярко германофильскую заметку. Троцкий прекрасно осведомлен о провокаторской деятельности Парвуса. Главным сотрудником Троцкого был Юлий Мартов. [204] К газете был причастен румынский революционер Раковский, австрийский агент, болгарин по происхождению. Часть денег передавалась Троцкому и Раковскому.
8. Коллонтай, по приглашению американских немцев во время войны ездила в Америку, где вела пропаганду против соц. — дем. меньшевиков всех стран. После революции Коллонтай ездила в Финляндию для пропаганды отделения ее от России. [205] Единомышленница Ленина.
9. Луначарский, проживая в Женеве, был дружен с Гальбо, редактором пацифистской газеты „Дедан“, получившей начало в доме германца Ишебера и издаваемой на немецкие деньги. Друг Горького…». [206]
В материалах следствия оседали, как их ни «пытался скрыть» ас контрразведки Медведев, и «источники» подобных агентурных сведений. Так, в протоколе осмотра одного из них от 5 сентября 1917 года описана выдержка из дневника подпоручика лейб-гвардейского Петроградского полка Тимрота, помогавшего, по всей видимости, союзникам побеждать немцев во Франции. Правда, о боевой деятельности бдительного подпоручика трудно судить, поскольку выписку из своего дневника он делал по поручению русской контрразведки в парижском отеле «Сен-Жам» (на русском языке) о своих кутежах… в Стокгольме. «Собственноручная выписка» Тимрота заканчивалась препроводительной записью: «Настоящую выписку представляю на зависящее распоряжение. Причем добавляю, что подпор. Тимрот, представляя право использовать содержание, как то будет нужно, просил не оглашать ни названия полка, ни его фамилии. Подлинность события подпоручик Тимрот обязуется, в случае нужды, подтвердить под присягой. Полковник Колонтаев (подпись). Военному агенту во Франции полковнику г. Игнатьеву. 5/18 июля 1917. Париж». Трудно судить, то ли Тимрот дал эти сведения взамен на обещание не подвергать его наказанию за то, что в военное время оказался не только вне расположения полка, но в совершенно другом городе, да еще в другой стране, причем там, где «свили свое шпионское гнездо немцы и русские большевики», то ли по какой другой причине. События же он описывал так. 4 июня 1917 года он вместе с компанией «ужинал» на террасе стокгольмского «Гранд-отеля». Наудачу, рядом с их столиком расположился «вдвоем с кем-то пресловутый фон Луциус, германский посол в Стокгольме», причем, еще на большую удачу, изрядно выпивший. Впрочем, «его собеседник не менее». В разговоре, отвечая на вопрос или замечание собутыльника, фон Луциус сказал «буквально следующее». Дальше приводилась фраза на немецком языке и комментарий, что, дескать, произносилась она скороговоркой (пьяным-то изрядно человеком!), но смысл ее для подпоручика (видимо, трезвого как стеклышко!) был «яснее и проще стакана воды». И вот это «буквально следующее», произнесенное «скороговоркой» пьяным языком, позволило прозорливому Тимроту заключить, что «и стало для меня все ясно». Настолько ясно, что об этом даже догадался собеседник фон Луциуса, который дернул посла за рукав, указывая глазами на соседний «трезвый» столик. Немцы ушли, а Тимрот поторопился занести в дневник (тоже неизвестно, то ли там, на террасе «Гранд-отеля», то ли уже в номере) «смысл пьяной скороговорки», пометив запись: «Стокгольм, 4 июня н. ст. 1917…» Но скорее всего, что это произошло уже в Париже. Это подсказывает протокол осмотра «документа», составленный судебным следователем 24-го участка Петрограда Л.Г. Сергиевским. «Подлинная выписка» из дневника подпоручика Тимрота, по утверждению следователя, представляет из себя «небольшого размера лист почтовой белой бумаги с печатным бланком на французском языке парижского отеля „Сен-Жам“ с указанием его местонахождения и номеров телефона». Рассказ о своих похождениях Тимрот передал полковнику Колонтаеву, тот русскому военному агенту во Франции полковнику Игнатьеву, ну а тот — «на усмотрение представителя Временного правительства». В Петрограде немецкую фразу, скопированную «буквально» русским лейб-гвардейцем с уст германского посла в Стокгольме, перевели «через посредство приглашенной переводчицы Зинаиды Борисовны Араповой-Сидоровой, проживающей по Кирочной ул. в доме № 436, кв. 28». [207] Текст же этой фразы, так осенивший, а может, и протрезвивший Тимрота, на русском языке звучал так: «Не может быть никакой речи, Ленин нам очень дорого обходится. Он сберегает нашу кровь, которая во много раз дороже, чем золото». [208]
Источником для русской контрразведки в сборе «компромата» на Ленина и большевиков могли быть и сообщения «королей сенсации» вроде Алексинского, Бурцева, Заславского. Так, последний в уже упоминавшейся газете «День» (за 6 и 10 июня 1917 года) показывает свою «осведомленность» в делах Ганецкого и Малиновского, что даже трудно сказать, кто кого осведомлял: подполковник контрразведки Медведев журналиста, или наоборот. Ну а Александров искусно использовал и тех и других, стремясь подкрепить свои выводы фактами, пусть и сомнительного свойства. В его постановлении от 21 июля 1917 года можно прочитать:
«Указания Ермоленко на непосредственное общение Ульянова-Ленина с германским правительством и деятельность его как германского агента нашли свое подтверждение в нижеследующих добытых следствием данных. Прибывшие в качестве инвалидов из германского плена раненые офицеры Шишкин и др. удостоверили, между прочим, что в начале 1917 года в Германии дошло до крайнего предела напряжение и ей был необходим самый быстрый мир, что Ленин, проживая в немецкой Швейцарии, состоял в общении с неким Парвусом (он же Гельфанд), имевшим определенную репутацию немецкого агента, что Ленин, проезжая через Германию, пользовался комфортом и при проезде имел остановку, выходил из вагона, [209] посещал лагери, в которых находились пленные украинцы, вел пропаганду об отделении Украины от России. С проездом Ленина через Германию произошло резкое изменение в настроении немцев. В связи с проездом его немцы, не стесняясь, говорили открыто: „Ленин — это посол Вильгельма, подождите и увидите, что сделают наши деньги“. [210]
Только что вернувшийся из плена один из инвалидов ст. унт. оф. Зиненко, проживавший 33 месяца в плену в Германии, показывает со слов других военнопленных, что Ленин, проезжая во время войны через Германию, объезжал лагери, в которых находились пленные украинцы, и вел среди них пропаганду отделения Украины от России.
По мнению свидетеля, Ленин „приехал в Петроград, войдя в соглашение с Германией с целью способствовать успешному ведению войны ее с Россией и путем смуты на почве большевизма, а в действительности на денежной почве, благоприятствовать Германии во враждебных действиях с Россией“…
Приводились в постановлении и показания находившегося в „технической командировке за границей“ инженера Главного управления шоссейных дорог Константиновского. Он проживал в Стокгольме, и, по его мнению, этот город наводнен шпиками и агитаторами, засылаемыми в Россию „для пропаганды сепаратного мира“. Константиновского якобы тоже вербовали, предлагая „средства и машины для открытия газеты вне Петрограда“ с целью пропагандировать против Англии и Франции. Обещали неограниченный кредит и ежемесячный оклад 10 000 рублей. Он отказался. Но другие соблазнились большими деньгами. Их обслуживал по германским ордерам „Ния банк“. Показания Константиновского Александров завершил своим заключением: „По сведениям, полученным свидетелем от самих служащих банков, Ленин заходил в банк, производил какие-то денежные операции“. В это время в Петроград переводились крупные суммы на подозрительные имена, и, по словам свидетеля, частями переведено 800 000 р. и 250 000 рублей». Как это удалось установить скромному инженеру в городе, «кишащем германскими и большевистскими агентами», проверялись ли его показания, — Александрова это нисколько не интересует. Главное, по его расчету, обозначить вескую улику и сделать соответствующий вывод.
