Земля в цвету - Сафонов Вадим (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
В том, чтобы бороться за это, помогать этому, он полагал главную особенность и основную задачу новой науки, народной, советской мичуринской науки.
— Была раньше агротехника? Была. Но часто, как туловище без головы. Агротехника без агробиологии.
Есть враг, которого он ненавидит, с которым сражается всеми силами, где его встречает: это косность.
— Хотите, — предлагает он, — я коротко скажу, что сделали колхозники на Украине? Похерили прадедовство! Да наука-то и должна менять формы работы, ломать агроприем: тогда она и наука.
Чем были гнездовые посевы кок-сагыза, первые гнездовые посевы? Борьбой не только за этот вот каучуковый одуванчик, но за новое понимание биологии растений — такое, при котором они открыли и отдали бы человеку настоящую силу свою. «Новый путь в науке о земледелии», даже так не колеблется заявить он.
И он радостно следит, как в новых условиях меняется самый облик растения. Как развалистое искони просо превращается в комовое — точно литая стена стоит в поле.
В одном колхозе он увидел поле сорняков. За ними незаметно было бессильных всходов посеянного по-обыкновенному, в раскидку, проса. У Колесника было чувство врача, стоящего у постели агонизирующего. Затем он решился пустить поперек поля, по живому мясу тракторные культиваторы. Вырвать все напрочь с сорокасантиметровых полос, оставить островка по двадцати сантиметров.
Послушались. Сделали. У него был большой авторитет. Но гомон, сперва сдержанный, потом открытый прошел по толпе колхозников. Сам он молчал, но и у него скребли кошки на сердце перед этим страшным, черным, своими руками изуродованным полем. Я думаю, он уехал раньше, чем хотел, наскоро, торопливо распрощавшись.
Он приехал сюда еще. Кое-что уже слышал, но ехал все же с замиранием сердца. Была мощная, ровная зелень. Высокие, сплошными волнами по ветру кивающие метелки. Просо «бессильное» само забило сорняки на этом превращенном из рядового в «гнездовое» поле. Просо и сорняки поменялись местами!
— Какие же должны быть у нас нормальные урожаи проса? — задает он теперь вопрос и отвечает: — Да, считаю, такие: пудов триста с гектара.
И вот самое невероятное: второй урожай в то же лето. На Украине в 1947 году косовицу на гнездовых полях проса закончили к 15 августа. Осталась стерня. Обычная, буро-желтая, чуть более мягкая, чем пшеничная. Но неспроста оставили колхозники эту стерню. Миновало пять дней. И тогда произошло невероятное. Мертвое ожило. Началось отрастание стерни. Такое быстрое, что уже второго сентября появились метелки. Колесник замечает об этом очень серьезно:
— Оно же умное, растение, оно же знает, что скоро заморозки будут.
И только что-то в глубине его глаз лучится, хохочет.
В первый, должно быть, раз во всей истории собрали два урожая с одного посева!
Итак, что же сталось с растением? Что сделает с ним человек завтра? Колесника вызвали в Москву. Он лежал, больной гриппом, небритый, пожелтевший, в комнатке при Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, но мысли его были там, на осенних просторах у Днепра. Он телеграфировал, чтобы при молотьбе отложили по 100 метелок с поля до его приезда. Надо же своими глазами посмотреть на завтрашний день проса!
… Продолжение этой истории с просом приводит нас опять к ее исходному пункту — к каучуконосам. К кок-сагызу? Нет, на этот раз не к нему, хотя, конечно, он главный герой и любимец каучуководов…
Еще за год до того, как поисковая партия нашла на Тянь-Шане, на высоте двух километров, этот одуванчик с желтым цветком, в 1930 году, в горах Кара-Тау казах Дюрбеков указал ботаникам на растение, тоже неведомое им. То был тау-сагыз. Он богаче своего «младшего брата» — кок-сагыза: его корни чуть не наполовину набиты каучуком. Но он упрям и капризен. Редко где позволял он выращивать себя… И на полях уступил дорогу младшему брату.
А теперь на тау-сагызе испытывается сила нового орудия власти над природой — гнездового посева. И Колесник говорит уже о плантациях тау-сагыза на Украине. Удивительных плантациях, которые будет достаточно заложить раз, а потом десятки лет пользоваться ими: ибо такова могучая способность оживать, снова отрастать, скрытая в этом растении.
Я слушаю Колесника и говорю себе: конечно, этот человек — мечтатель. Но мечта, которая ведет его, особого рода. Весь он — самый земной, его жизнь, его рабочее место — среди людей, чей тысячерукий труд «формует» землю; да и сам он умеет сделать своими руками всякую или почти всякую работу на поле. И мне кажется, что мечта для него означает прежде всего заражение ею людей — чтобы они осуществили ее. И в этом тысячеруком осуществлении — радость мечты для него.
Он назвал гнездовые посевы новым путем в земледелии. И вот он рассказывает о гнездовых посевах еще и люцерны и чудесной, ветвистой пшеницы с ее урожаем сам-сто, которая тоже должна и будет жить на украинской земле!
И я знаю: чудесная ветвистая пшеница будет расти на украинской земле и принесет там свои сам-сто.
А в одном докладе Колесник сделал героиней гречиху. Да, гречиху!
Когда, чуть не вчера, объявляли просо самым безнадежным из полевых растений, мы, помним, оговаривались: «кроме разве гречихи». «Кроме разве?..» Для людей, борющихся за новую власть над землей, это звучало теперь как вызов. И вызов был принят.
Так вот о гречихе.
Он говорил не о низенькой, красноватой тоненькой гречке, а о карликовых деревцах, о «букетах», как рощицы. О цветах этих рощиц он выразился, что и в самую жестокую сушь они «будут чувствовать себя примерно так, как человек в жару под липой». И сказал еще, что тут же необходимо поставить ульи. Пчела на обычных пасеках, которые стоят «сами по себе», выматывается дальними вылетами.
— Бензин тратит, — подсказали с места.
— Вот правильно, — одобрил Колесник: — бензин тратит.
И сообщил, что пчелы на гречишных пасеках не кусают: заняты по горло Белые медовые шапки в метр, а то и в полтора, пчела, тяжелая, не летает — ползает по ним. Собирая свое, опыляет гречиху.
Его очень занимает эта гармония жизни. Так можно сделать в каждом колхозе. Он с увлечением рассказывал мне об этом и в той маленькой комнатке при академии, где лежал больной. И пока я опять раздумывал о мечте, создающей этот настоящий живой мир руками понявшего природу человека, Колесник вдруг спросил сам:
— Что такое социалистическая романтика? В советском селе, в колхозах?
И предложил:
— Хотите скажу?
Он достал записную книжку, полистал, но не прочел из нее, а произнес твердо, уверенно, очевидно выношенное:
— Социалистическая романтика — единство воли от секретаря обкома до звеньевой через науку агронома-опытника.
Помолчал, прикрыв глаза, потом прибавил:
— В чем, может, и не так выражена тут мысль. Одно знаю: без нее жить нельзя.
1948 год. И снова на украинских дорогах Иван Данилович Колесник. Ведь академия, в которой он академик, не только в Москве, не простое Москве, но и там, где еще грандиознее развертывается величественная, самая романтическая всенародная битва с природой. И то, что совершается там, историк науки поместит в число значительнейших, наиболее знаменательных событий своей летописи. Это всемирные победы в древнем споре человека со стихией, это открытия, одно за другим, означающие перелом, переворот в представлениях о том, чего могут добиться труд и знание от земли. Миллионы рук добывают это знание, эти победы; славны имена идущих впереди: Ивана Половкова, Марии Лысенко, Елены Хобта — знаменитых украинских женщин и сотен других.
И как стремительно это совершающееся!
Мечта о гречихе… Колесник ездит по колхозам Дымерского района; там на двух тысячах восьмистах гектарах гречиха уже дает по 12 центнеров — тройной урожай.
Вдоль дорог Черкасского района стеной стоит кукуруза. Сорок центнеров — это не рекорд передовиков, это среднее по району.
Он объезжает поля сахарной свеклы, плантации кок-сагыза.
А просо?
— Многие колхозы в нынешнем году далеко превышают урожаи и прошлого года. Колхозники артели «Пролетар», Киевской области, считают для себя нормой 50 центнеров с гектара, — рассказывает Колесник.
