Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич (книги бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
— А ты, Петр Пахомович? — спросил Шумяцкий Ткалуна.
— Я с тобой вообще не хочу разговаривать. Понял?
— Понял.
Полчаса в непроглядном фургоне с руками за спиной — последняя мука в жизни. Никто больше не разговаривал, отрешенно покачивались, сдавливая друг друга, покуда машина окончательно не остановилась и не открылась дверь.
— Выходим!
Как же он всю жизнь ненавидел эту форму приказа: «Встаем!», «Садимся!», «Заходим!», а теперь вот «Выходим!» Ну что же, выходим так выходим. Выпрыгнув из фургона, Борис Захарович ткнулся носом в прохладную траву, его быстро подняли, он оглянулся и увидел, что Ткалун тоже упал мордой в траву и его тоже подняли. Всех повели к неимоверно длинному бараку, метров сто в длину. Ввели туда:
— Заходим по одному!
В бараке хотя бы оказалось светло, горели свисающие с потолка фонари, вдоль стен стояли люди, много, человек сорок. Лица одних казались знакомыми, других он никогда не видел, хотя, может, и видел, но многие были избиты до неузнаваемости, как различишь. Вон тот, кажется… Мама дорогая!
— Николай Васильевич! Вы-то как тут?
— Контрреволюционная террористическая организация альпинистов и туристов, да еще и фашистская, — отозвался человек, который уже с первого года революции руководил трибуналами, приговаривал к смерти и сам приводил приговоры в исполнение, в двадцатые — председатель Верховного суда, потом — нарком юстиции. Выступал главным обвинителем по Шахтинскому делу, процессу Промпартии, процессу Союзного бюро меньшевиков, делу Главтопа и многим другим. Сколько человеческих судеб погашено им, как свечки! Кровавый Крыленко!
— Вот уж никогда бы не подумал, что и вас… — пролепетал ошарашенный Шумяцкий.
— К Бухарину подверстали, — горестно усмехнулся палач, двадцать лет уничтожавший людей.
— А Бухарин?..
— Уже расстрелян. — И Крыленко даже рассмеялся. — И Рыков, и Ягода, и Розенгольц. Всех уже прикончили. А нынче наша очередь.
— Понятно… — Борис Захарович стал внимательнее присматриваться к людям в бараке, и уже ему казалось, что вон там стоит Эйзенштейн, а вон тот — Александров, а там — Довженко, Ромм, Герасимов и даже Ворошилов, Берия, Молотов, Жданов, Калинин, Микоян, а в самом дальнем конце — Коба!
Стояли долго, барак продолжал заполняться людьми. Потом начали всех сверять, требовали назвать себя, внимательно изучали документы, сличали фотографии с лицами, перед особо сильно избитыми задерживались подолгу.
— Шумяцкий Борис Захарович?
— Я.
Часа два продолжалась сверка, еще час стояли в ожидании, мало кто перебрасывался разговорами, в основном для всех обреченных все разговоры закончились.
— А как там экспедиция Лаперуза? — спросил Борис Захарович, припомнив последний вопрос Людовика XVI, заданный им на эшафоте. Бывшему наркому кино никто не ответил, наверное, подумали, что человек уже не в себе.
Наконец стали выводить по одному, уже рассвело, попискивали какие-то птахи, и Борис Захарович вспомнил, что всю жизнь собирался досконально изучить, какая птица как поет и в какое время года. Шедший впереди Ткалун оглянулся и попросил конвоиров:
— Можно меня после него? Не хочу, чтобы этот видел, как меня… Пожалуйста!
Ему никто не отвечал, видно, у конвоиров имелась строгая разнарядка не вступать в разговоры. Впереди заговорили выстрелы, людей подводили к длинному рву, вырытому экскаватором, стоявшим чуть поодаль. Шумяцкому вмиг представилось, как все это снял бы Эйзенштейн: мерзкие морды палачей, гнусный хохот, гнилые зубы, выпученные глаза, крики «Туда им и дорога!», «С них бы еще кожу содрать!», «Глаза повыкалывать, уши поотрезать!» Но все проходило спокойно и деловито, и у конвойных не мерзкие хари, а обычные, вполне нормальные лица. Только у самого рва с пистолетом в руке стоял неприятный тип, как бишь его? Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР, из латышей, но фамилия, скорее, немецкая.
— Дайте-ка мне вот этого, — сказал он, поставил на краю рва кровавого палача Крыленко и без церемоний выстрелил ему в затылок, тот рухнул в ров ничком, как мешок. До чего же просто и обыденно! Тут с Бориса Захаровича сняли наручники, и он испытал огромное наслаждение в освободившихся затекших руках.
— Василь Василич! — взмолился Ткалун. — Поставь меня после Шумяцького, дуже хочу побачити, як цього шахрая грохнуть, я после этого спокойнейше на тот свет…
— Да ладно тебе, — усмехнулся Ульрих. Ну да, Ульрих, вспомнилась Борису Захаровичу фамилия, а тот уже поставил на край рва Ткалуна и легко так пустил тому пулю в затылок. Ткалун упал в ров. Кто следующий? Так кто же, я! И бывший нарком кино невольно сделал шаг вперед, глянул в страшный ров, где ничком лежали убитые, будто сломанные и выброшенные куклы, более не пригодные для съемочного процесса.
— Шумяцкий? — зачем-то спросил Ульрих, подвел Бориса Захаровича к краю рва, в котором ничком рядами лежали расстрелянные, щелкнул выстрел, и пуля гигантским снарядом влетела в Киногород, разрушая Байдарские ворота, Храм Солнца, долину Ласпи, мыс Фиолент, обращая в пыль все великолепные декорации будущих фильмов, сметая огромные павильоны и съемочные площадки, навсегда уничтожая все, что так никогда и не осуществится.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении Б. З. Шумяцкого от обязанностей начальника главного управления кинопромышленности и назначении на эту должность Дукельского. 7 января 1938
Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 3. Д. 994. Л. 46]
Подлинник. Рукописный текст. Подписи — автографы И. В. Сталина, Л. М. Кагановича, А. А. Жданова, Н. И. Ежова, А. И. Микояна. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 163. Д. 1180. Л. 1–2]
Глава тринадцатая. Этот котеночек
— Изволите ли видеть, товарищ Сталин, какие неоправданные злые расходы. На территории киностудии «Мосфильм» наживо вырубили и выкорчевали огромный вишневый сад. Разровняли. Положили асфальт. Его покрыли густым слоем опилок, мела, нафталина, залили жидким стеклом. Из фанеры понаделали ящиков неправильной формы, покрасили в белый цвет и использовали под видом льдин. Покрыли ими пруд там же, на Потылихе. И снимали, как псы-рыцари барахтаются среди этих фальшивых льдин. Тонут. Спрашивается: почему нельзя было все это снимать раньше? И в натуральных условиях зимы. В результате проведенного мной тщательного расследования Эйзенштейн вместе с писателем и сценаристом Павленко приступил к сценарию ровно год назад. Первоначально называлось «Господин Великий Новгород». Потом название изменили на «Русь». Шумяцкий был недоволен, заставил переписывать несколько раз. Окончательный вариант под названием «Александр Невский» утвердили тринадцатого ноября прошлого года. Впереди была вся зима. Снимай не хочу. Но из преступной жалости к актерам и при попустительстве Шумяцкого Эйзенштейн перенес зимние съемки на лето. На самом деле у Эйзенштейна был явно сговор с Шумяцким, чтобы раздуть смету и часть выделенных денег положить себе в карманы. Известная преступная тактика Шумяцкого.
— Кстати, вы, товарищ Дукельский, в курсе, как проходит следствие по делу бывшего наркома кино?
— Разумеется, товарищ Сталин. Этот котеночек во всем сознался, даже в том, что был шпионом двух разведок — американской и японской.
— Вот как? И кому же он поставлял шпионские сведения? Имена называл?
— Назвал все имена. — Дукельский достал из кармана листок и стал зачитывать: — Американцы: Фрэнк Капра, Гэри Купер, Майкл Кертис, Кларенс Браун. Японцы: Бунтаро Футагава, Кехико Усихара, Кацусика Хокусай.
— Позвольте! — возмутился Сталин, сердито выслушивая в Кремлевском кинотеатре доклад нового начальника советского кинематографа. В отличие от Шумяцкого, который был председателем «Союзкино», с марта этого 1938 года Дукельский занимал должность председателя КДК — Комитета по делам кинематографии при Совнаркоме СССР. — Все перечисленные — это американские и японские деятели кино. А Хокусай и вовсе знаменитейший японский художник, умерший сто лет назад. Что вы на это скажете?
