Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Холловэй (Холловей) Дэвид (читаем книги онлайн .txt) 📗

Позже вечером 8 августа Сталин и Молотов приняли в Кремле Аверелла Гарримана и Джорджа Кеннана, советника посольства США. Сталин сказал американцам, что советские войска только что вступили в Маньчжурию и добились большого успеха ^{638}. В общем, дела пошли много лучше, чем предполагалось, сказал Сталин. Когда Гарриман спросил его, что он думает об эффекте, который окажет на японцев атомная бомба, Сталин ответил, что «он думает, что японцы в настоящий момент ищут предлог для смены существующего правительства таким, которое было бы способно согласиться на капитуляцию. Бомба могла бы дать им такой предлог». Сталин вполне был в курсе того, что японское правительство ищет путь выхода из войны, и он, возможно, опасался, что бомбардировка Хиросимы приведет к быстрой капитуляции. Хотя он был намерен вступить в войну в течение нескольких дней, применение бомбы, по-видимому, ускорило его решение атаковать Японию 9 августа.

Сталин сказал Гарриману, что советские ученые пытаются сделать атомную бомбу, но еще не добились успеха. В Германии они обнаружили лабораторию, где немецкие ученые, очевидно, работали над атомной бомбой, но без ощутимого успеха. «Если бы они добились его, — сказал Сталин, — Гитлер никогда бы не капитулировал». Англичане, добавил он, далеко не продвинулись, хотя у них есть превосходные физики. Гарриман ответил, что Англия объединила свои усилия с Соединенными Штатами, но, чтобы довести проект до завершения, потребовались создание огромных установок и затраты в два миллиарда долларов ^{639}. Гарриман сказал Сталину, что «если бы не взрывать ее (атомную бомбу. — Д. X.), а использовать как гарантию мира, это было бы великолепно». Сталин согласился и сказал, что «это положило бы конец войнам и агрессорам. Но секрет нужно было бы сохранить».

При поверхностном рассмотрении разговор между Сталиным и Гарриманом представляется весьма однозначным. Но и подтекст кажется вполне ясным, даже с учетом формального языка сообщения Кеннана. Сталин: мы вступили в войну, несмотря на вашу попытку покончить с ней до того, как мы сделаем это. Гарриман: атомная бомба покончит с войной; у нас она есть, и она дорого стоит; она будет иметь большое влияние на международные отношения после войны. Сталин: Япония так или иначе капитулировала бы, а секрет атомной бомбы трудно будет удержать. Примерно в это же время Гарриман понял, что бомба не является секретом для советских лидеров, — когда Молотов в ходе разговора о Японии и бомбе (возможно, на этой встрече 8 августа) посмотрел на него «с самодовольной усмешкой на лице и сказал: “Вы, американцы, можете хранить свой секрет, если хотите”» ^{640}.

Сталин был очень осторожен в разговоре с Гарриманом. Он не выказал и намека на раздражение тем, что его не информировали об атомной бомбе, не подал вида, что сильно встревожен тем, что Соединенные Штаты обладают этим новым оружием. Он мог испытывать скрытое удовлетворение от того, что знает много больше, чем предполагает Гарриман. Но это, конечно, было слабое утешение. Теперь ему приходилось сожалеть, что во время войны не было сделано большего для поддержки атомного проекта. Возникла неприятная параллель между вступлением Советского Союза во вторую мировую войну и ее окончанием. Нападение Германии застало Сталина врасплох, несмотря на то, что он получал многочисленные сообщения о намерениях Гитлера. Атомная бомба также была для Сталина сюрпризом, несмотря на детальные разведданные, полученные Советским Союзом о «проекте Манхэттен». Хиросима не была такой непосредственной угрозой, как нападение Гитлера, но ее последствия для Советского Союза были потенциально опасными.

Сталин предпринял немедленные шаги, чтобы поставить советский атомный проект на новую основу. В середине августа он провел совещание с Курчатовым и Борисом Ванниковым, наркомом боеприпасов [174]. 20 августа Государственный комитет обороны принял постановление, учреждающее Специальный комитет для руководства «всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана» ^{641}. Этот комитет должен был возглавить Берия. Тем же постановлением было учреждено Первое главное управление для руководства атомным проектом. Главой этой организации был назначен Ванников. Курчатов остался научным руководителем проекта.

Признаки активности появились сразу же после образования Специального комитета. 22 августа руководитель военной разведки в Москве телеграфировал полковнику Заботину, военному атташе в Оттаве и главе разведывательной сети ГРУ: «Примите меры для организации получения документальных материалов по атомной бомбе! Технические процессы, чертежи, расчеты» ^{642}. [175] Другие резиденты, несомненно, получили подобные же инструкции. 23 августа М.И. Иванов, консул советского посольства в Токио, прибыл в Хиросиму с одним из военных атташе, чтобы собственными глазами увидеть масштаб разрушений, вызванных атомной бомбой ^{643}. К сентябрю большинство интернированных в СССР немецких ученых-ядерщиков были размещены в двух институтах на побережье Черного моря для работы над разделением изотопов ^{644}. В сентябре же была образована под руководством П.Я. Антропова, одного из заместителей Ванникова в Первом главном управлении, специальная комиссия, которая отправилась в Среднюю Азию, чтобы ускорить работы по добыче урановой руды ^{645}. В том же месяце Яков Малик послал в Москву доклад, подготовленный посетившими Хиросиму работниками посольства в Токио. Вместе с этим докладом он отправил статьи из японской прессы с описанием последствий атомных бомбардировок. Этот материал был направлен Сталину, Берии, Маленкову, Молотову и Анастасу Микояну, народному комиссару внешней торговли ^{646}.

V

Первой реакцией в Токио на бомбардировку Хиросимы было замешательство. Только на следующий день стало ясно, что целый город был разрушен всего одной бомбой. Когда 6 августа Трумэн объявил, что это была атомная бомба, японские военные посчитали его заявление пропагандой и занизили цифры как причиненного ущерба, так и разрушений, которые могли бы произойти в будущем. Лишь 10 августа, через день после бомбардировки Нагасаки, эксперты японского правительства согласились с тем, что Соединенные Штаты действительно разрушили Хиросиму атомной бомбой ^{647}.

В своем обстоятельном труде о решении Японии капитулировать Роберт Бутов замечает, что эффект советского вступления в войну 9 августа был тем более сокрушительным, что оно последовало за разрушением Хиросимы. «Несмотря на то, что личная безопасность [японских] сторонников мира все еще находилась под угрозой, — писал он, — они готовились действовать решительно. Одним словом, они признали атомную бомбу и советское вступление в войну не только безусловным основанием для капитуляции, но и самой подходящей возможностью для того, чтобы направить ход событий против твердолобых и сбросить с правительства ярмо военного гнета, под которым оно находилось так долго» ^{648}. Сторонники мира в Японии должны были действовать твердо не только потому, что Красная армия быстро продвигалась, но и потому, что нападение СССР разрушило все надежды воспользоваться услугами Советского Союза в переговорах об окончании войны.