Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
О том, где находился «некий Свенсон-Свендсон», а также в каких «родственных связях» состояла Суменсон с Фюрстенбергом, читатель уже знает. Ну а о партийной принадлежности Козловского и Фюрстенберга (Ганецкого) сразу же дал разъяснения Ленин. В статье «Где власть и где контрреволюция?», помещенной 6 (19) июля в газете «Листок „Правды“», он писал: «Добавим, что Ганецкий и Козловский оба не большевики, а члены польской с.-д. партии, что Ганецкий — член ее ЦК, известный нам с Лондонского съезда (1903), с которого польские делегаты ушли, и т. д. Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь самая сплошная, самая грубая». [169]
Скорее наоборот, большевикам приходилось оплачивать Козловскому услуги, которые он оказывал им по юридическим и посредническим вопросам. Об одном подобном деле можно узнать из протокола осмотра некоторых материалов предварительного следствия («измена большевиков») от 6 октября 1917 года. В нем отмечалось, что 5 мая 1917 года «в камере Мирового Судьи 58-го участка» слушалось гражданское дело по иску госпожи М.Ф. Кшесинской о выселении из ее дома-особняка ряда политических организаций и нескольких лиц, «самовольно занявших в дни революции этот дом и отказавшихся добровольно очистить его». Поскольку в числе ответчиков являлся «Центральный Комитет Петроградской Социал-Демократической Рабочей Партии», его интересы представляли помощник присяжного поверенного Сергей Яковлевич Богдатьев и присяжный поверенный Мечислав Юльевич Козловский. Приводилась и реплика последнего, вернее, ее изложение. Козловский якобы говорил скептически о требованиях истицы, о «незаконном суде, который действует именем незаконно существующего Временного правительства», утверждал, что Кшесинская — фаворитка бывшего царя, а поэтому и ее иск незаконный. Все это строптивому присяжному даром не прошло. После июльских событий, а также разоблачений «немецкого и большевистского агента» газетами «Живое слово» и «День» Совет присяжных поверенных вынес 21 июля 1917 года постановление об исключении М.Ю. Козловского, привлеченного к ответственности, из списка присяжных. [170] Но еще раньше, менее чем через месяц после рассмотрения иска Кшесинской, охранное отделение установило за Козловским слежку. Об этом свидетельствует «Дневник наружного наблюдения» за ним (Козловский получил кличку Дипломат), первые записи в котором появились 2 июня 1917 года. В одной из них, от 9 июня, в частности, отмечалось: «…пошел в д. № 2 — в Военно-топографическое отделение в 3 ч. 15 м. дня, вскоре вышел, пошел на Дворцовую площадь в Главное управление Генерального штаба в 3 ч. 20 м. дня, вскоре вышел, пошел в штаб Петроградского военного округа… пошел на Мойку в д. № 32 — в редакцию газеты „Правда“ в 3 ч. 50 м. дня…». Если посещение «Правды» вполне логично для «большевистского агента», то чем объяснить его свободное посещение Военно-топографического отделения, штаба военного округа, Главного управления Генерального штаба? Еще большее удивление вызывает то, что столь нашумевшие «выезды Козловского за границу» осуществлялись «с разрешения Главного управления Генерального штаба», как об этом сказано в одном из документов. [171] Это относилось к июлю 1915 и июню 1916 года. Чем же объяснить такое участие «особой высокой инстанции» в делах столь подозрительного лица, проявленное в военное время? Он тоже случайное подставное лицо контрразведки в «измене большевиков» или же «свой» человек?..
Немало сомнений и вопросов возникает после знакомства с протоколами допросов Козловского. Так, в одном из них от 16 сентября 1916 года он дополнительно показал:
«По поводу предъявленной мне телеграммы из Христиании от 24 марта на мое имя от Кубы, т. е. Фюрстенберга… поясняю, что в этой телеграмме фамилия „Лиалин“ несколько искажена и правильная фамилия — „Лялин“. Лялин — это социал-демократ, проживавший за границей, и в указанное время проживавший в России. Действительная его фамилия Пятаков, имени же и отчества его не помню. Где он ныне находится, мне неизвестно. Я лишь знаю, что по приезде в Петроград он здесь пробыл, вероятно, несколько дней, а затем уехал в Киев. В указанной телеграмме Фюрстенберг и просил передать этому Пятакову-Лялину 1000 рублей. По поводу этих денег я имел беседу, но не помню хорошо, с Лялиным ли или с Фюрстенбергом, и у меня составилось понятие, что Лялин имел свои деньги в Стокгольме, которые и передал Фюрстенбергу перед отъездом в Россию, а Фюрстенберг, в свою очередь, поручил мне выплатить Лялину тысячу рублей из денег, принадлежавших Фюрстенбергу же и находившихся в моем распоряжении. В действительности, я этих денег Лялину не платил, хотя помнится, что выдал ему 200 рублей.
Что касается предъявленного мне письма без подписи, начинающегося словами: „Дорогой товарищ, письмо № 1 (от 22–23) получено сегодня, 21/IV ст. ст. Деньги (2 тыс.) от Козловского получены“ и оканчивающегося словами: „Сейчас пришли сообщения о громадных демонстрациях, стрельбе и пр.“, то почерк, кем писано это письмо, мне неизвестно. Относительно же указываемых в письме 2 тысяч поясню, что деньги эти такого же характера, как и указанные выше 1000 рублей, предназначавшиеся к выдаче Ленину. В данном случае, помню, ко мне обратилась Елена Дмитриевна Стасова… с просьбой выдать Ленину 2000 руб. из суммы Фюрстенберга, что я и исполнил. В настоящее время я ясно не помню, было ли мной получено от Фюрстенберга поручение уплатить эту сумму Ленину или такое поручение было получено самой Стасовой или Лениным, но относиться с недоверием к словам Стасовой я не имел оснований и потому просьбу ее исполнил. Точно я не могу объяснить, почему именно Фюрстенберг должен был уплатить Ленину 2000 руб., и лишь полагаю, что платеж этот связан с денежными расчетами между Лениным и Фюрстенбергом, а именно Ленин, как эмигрант, получив деньги из эмиграционного бюро на проезд в Россию, оставил их в Стокгольме у Фюрстенберга, и мне Фюрстенберг поручил деньги эти возвратить Ленину…». [172]
Оставим пока не внушающие доверия тон и общее содержание протокола допроса, проанализируем только ситуацию, снимающую многие вопросы по снабжению Ганецким Ленина и большевиков «немецкими деньгами». А ситуация такая. Эмиграционное бюро, располагавшее средствами, поступавшими от издательской, лекторской и коммерческой деятельности, а также за счет всевозможных пожертвований (вспомним хотя бы показания Горького), снабжало эмигрантов, зачастую независимо от их партийной принадлежности, денежным пособием для обживания на первых порах на новом месте. Такую же сумму, надо полагать, получили Пятаков (Лялин) и Ленин (Ульянов). Поскольку перевозить деньги через границу то ли не разрешалось, то ли было неудобно, пользовались посредническими услугами коммерческой фирмы Фюрстенберга, а также его представителя в России — Козловского.
Можно было бы принять на веру такую версию, если бы в материалах дела не встретился другой документ:
7 июля 1917 года начальник контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа на основании 23 ст. Пол<ожения> о местн<ом> объяв<лении> сост. на военном положении вследствие приказания Главнокомандующего войсками Петроградского военного округа прибыл в сопровождении старшего своего помощника и наряда солдат при офицере от Гв. Преображенского полка в дом № 18/9 по Широкой ул. на Петроградской стороне в квартиру № 24, занимаемую М.Т. Елизаровым. Дверь прибывшим открыла проживающая в этой квартире Надежда Константиновна Ульянова. По предъявлении г-же Ульяновой вышеупомянутого приказания Главнокомандующего ей был задан вопрос, находится ли в квартире муж ее Владимир Ильич Ленин (Ульянов). Г-жа Ульянова заявила, что муж ее уже не возвращается домой с 5 июля с.г., не явившись домой после заседания Центрального Исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов. После этого г-же Ульяновой было предложено предъявить все документы ее мужа. Г-жа Ульянова заявила, что в квартире Елизарова она с мужем занимает всего одну комнату, в которую она и проводила прибывших. После тщательного обыска из документов и переписки Ленина было отобрано следующее:
