Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
…около дома стал собираться народ. Я помню, Голощекин кричал:
«Чрезвычайка, чего вы смотрите? Народ был разогнан. Больше я ничего показать не могу».
Об обстоятельствах прибытия второго этапа с арестованными – с цесаревичем и его сестрами – Соколов допрашивал царского камердинера Волкова. Вот его показания:
«Подъехали мы к дому Ипатьева, где была Семья, тут ссадили Харитонова и Седнева, нас же, остальных, повезли дальше… И привезли в тюрьму. Когда привели в контору, Татищев не утерпел и сказал мне: «Вот, Алексей Андреич, правду говорят, от сумы да от тюрьмы никто не отказывайся». Комиссар Родионов ничего на это не сказал, а другой комиссар ответил: «По милости царизма я родился в тюрьме». Потом, когда комиссар юстиции Поляков спросил, кто нас арестовывал… начальник тюрьмы сказал Полякову, что нас привозил и сдавал ему Юровский. Это я хорошо помню».
Вы можете спросить, что особенное можно извлечь из таких показаний, кроме того, что видные екатеринбургские комиссары находились в числе встречавших семью на вокзале?
Для Соколова эти два свидетельства есть начало главного идеологического сюжета, охватывающего его следствие:
«Прибытие в Екатеринбург императора вскрыло фигуру главного распорядителя Голощекина (курсив мой. Видите, сколь много можно извлечь из показаний шофера: «Командовал здесь Голощекин» – М.Х.)
Прибытие детей – Юровского.»
А в следующих строках вам представят основных преступников – распорядителя и исполнителя;
«Шая Исакович Голощекин, мещанин города Невеля, еврей, 1876 г р. Партийная его кличка – Филипп.
Юровский Яков Михайлович, мещанин города Каинска, Томской губернии, еврей, 1878 г р.»
Бруцкус так комментирует следственную методику Соколова:
«Представьте, что следователь… обязавшийся доказать, что во всем виноваты евреи… искатель заранее означенной правды вместо богатейшего клада находит жалкий огрызок… Он заготовил дубину, чтобы бить ею по полчищам филистимлян, а всех-то филистимлян оказалось двое, да и то не целых, а один филистимлянин с дробью (намек на крещение Юровского. – М.Х.). Легко представить волнение национального духа, когда во всех списках лиц, прикосновенных к екатеринбургскому и алапаевскому убийствам, в списках тюремщиков, охранников, убийц, грабителей царских вещей, укрывателей следов, в общем, из числа нескольких сот человек – евреев оказалось всего двое, и, как увидим, каких бракованных евреев!.. В распоряжении национального духа оказалось всего только два еврея – Юровский и Голощекин. Оставалось Соколову только одно – возместить количество качеством, т е. уравнять каждого из двух евреев сотне злодеев-неевреев».
Этот прием следствия удобно иллюстрировать примерами, которыми Соколов начинает серию своих антиеврейских построений, так сказать, с фундамента его следственных теорем.
Вот он допрашивает шофера Самохвалова, хотя и не подозревающего, что по окончании допросов его расстреляют, но смертельно испуганного арестом и готового угадать все, что надо господину следователю, и все подтвердить.
«Самохвалов вылил, конечно, на голову Голощекина все. что мог, исполнил все, требуемое сторонниками национального духа… Каков же был характер распоряжений Голощекина? Как видно из слов шофера, они были даны в вежливой форме, кратки и немногочисленны» (Б. Бруцкус).
Бруцкус точно угадал ситуацию допроса. Обратите внимание, как сформулированы шофером показания: «Комиссар Голощекин, комиссар Авдеев и ещекакие-то два лица» (курсив мой – М.Х.). А следователь почему-то не пытается выяснить имена этих лиц, произвести опознание (одно лишь узнавал, не было ли Юровского?)
Более того: после допроса другого камердинера, Чемодурова он уже знает, что сразу по прибытии в ДОН семью подвергли личному обыску. Его проделал зампредсовета Дидковский. Когда Борис Владимирович залез в сумочку царицы, она упрекнула его: «До сих пор мы имели дело с порядочными людьми». На что воспитанник Женевского университета находчиво возразил: «Не забывайте, что вы арестованная».
(В своих мемуарах Александр Авдеев нам открыл, что тогда в сумочке царицы обнаружили подробный план Екатеринбурга. Это выглядит удивительно правдоподобно, если вспомнить уверенность Романовых, что их везут в Москву. Впрочем, через три десятилетия советского завода план, купленный за жемчуга стакан, уже вошел в фольклор, а у императрицы, как известно, были при себе именно жемчужные ожерелья).
Откуда взялся в ДОНе Дидковский? Ожидал семью? Ничего подобного: он и был одним из встречавших ее на вокзале господ, которых не пожелал припомнить Самохвалов. А вторым был председатель Уралсовета Белобородов, что следователь тоже знал точно: в его руках была расписка в получении пленников, данная Белобородовым Яковлеву на вокзале в Шарташе.
Трудно ли было опознать как-никак главных людей на Урале?
Из книги Касвинова узнаем, что Белобородов, а не Голощекин и предложил царской чете войти в дом. Естественно: он являлся главным распорядителем на месте. Даже если согласиться с Соколовым, что Белобородов был репрезентативной фигурой (русский, рабочий и пр.), а заправилой в Екатеринбурге работал еврейский гигант Голошекин, то все равно ясно – репрезентативная личность и обязана на публике распоряжаться, за это ей и платят евреи… Соколов несомненно профессионал и понимал такие вещи не хуже автора этой книги, но не хотел неосторожными вопросами сбить свидетеля, желавшего ему про Голощекина немного помочь.
Зато при допросе камердинера Волкова юрист действовал как положено: предъявил фотографию Юровского для опознания. Увы, «мне кажется больше, что это не он, – заявил свидетель, – тот был без бороды, а у этого борода». Что не помешало следователю объявить в тексте книги о торжественном явлении народу преступника Юровского и заодно уличить его во лжи и хвастовстве: он, оказывается, вовсе не родился в тюрьме, а был сыном сосланного вора. Но достаточно было Соколову забыть хоть в этом случае про евреев, и сразу выяснилось бы, кто тот комиссар, которого не опознал на фотографии Юровского Алексей Волков. В Екатеринбурге был один начальник, родившийся в тюрьме: Сергей Мрачковский, чье имя много раз встречается на страницах дела.
Упомянутые ошибки касаются ничтожных мелочей, они заслуживают упоминания лишь для характеристики общего стиля следователя. Стиля, при котором первичные данные допросов и улик используются как материал для воплощения в текст обвинительного заключения заранее сочиненной конструкции.
Например, чтобы показать, каким великим деятелем был Голощекин (ибо против него в деле почти нет улик и обвинение строилось исключительно исходя из грозной социальной опасности обвиняемого еврея), Соколов изобразил облвоенкома главным победителем Дутова: «Бешено энергичный, он знал, благодаря своим старым связям на Урале, где брать живую силу большевизма». Но организаторы победы над Дутовым давно известны: это П. Кобозев, особоуполномоченный Совнаркома по борьбе с дутовщиной, и А. Киселев, за разгром Дутова под Оренбургом избранный в ЦК РКП(б). Другая легенда: «Охрана в доме Ипатьева носила характер военной организации. Рабочие считались красноармейцами, их обучали военному делу. Охрана подчинялась Голощекину как областному военкому». Но внешняя охрана во всех советских тюрьмах и лагерях до сих пор носит военизированный характер, однако подчиняется не военкомам и вообще не армейским начальникам, а соответствующим органам МВД. Курирует тюрьмы по линии советской власти заместитель председателя местного совета, и такой же порядок, судя по дневнику Николая II, был и в Екатеринбурге: царь описывает конфликт по поводу режима с «моим врагом лупоглазым,» заместителем председателя Уралсовета Дидковским. Другой эпизод, на котором можно остановиться, таков.
Выше говорилось, что министр юстиции Старинкевич сообщил представителю лондонской еврейской общины: ни одного еврея среди участников цареубийства обнаружить следствию не удалось. Именно это письмо привело к отставке министра…
