Дядя Русаков и мальчики - Григорьев Николай Федорович (читать книги бесплатно TXT) 📗
Нет, такого Николай Николаевич допустить не мог.
А как быть?
Заучить этот чертеж - иного не придумаешь. И слесарь-инструментальщик Русаков усилием воли заставил себя это сделать.
Был чертеж на листе бумаги: сложный - из густой сетки линий, со множеством цифр. Теперь чертеж как бы отпечатался в памяти Николая Николаевича.
Вечерок Русаков просидел над чертежом.
А утром, придя на завод, объявил:
- Десять дней мне не надо. Вырежу штамп за девять с половиной.
Он запевает песню
Это было утро вторника.
Потом наступил день, Алеша пришел из школы - и сразу к календарю, который у нас на стене.
Постоял перед календарем, потоптался. Протягивает руку к листку:
- Уже можно сорвать?
- Что, - говорю, - за спешка? Вечером сорвешь, как всегда.
А сам догадываюсь, что у мальчишки на уме. Хочется ему поскорее начать счет заводским дням; но зачем же портить календарь?
Вечером пришел Саша, и друзья, сорвав листок, припрятали его со словами:
- Первый день работы у Русакова кончился. Полезай, вторник, в коробку!
Но мальчикам не терпелось заглянуть и дальше в календарь.
Тесня друг друга лбами, они приподнимали листочки.
- Среда... четверг... пятница - это уже четыре дня. Суббота и воскресенье - выходные. Дальше - понедельник, опять вторник, среда...
Наконец отметили красным крестиком листок, на котором кончатся девять дней с половиной.
- Деда, мы его поздравим, правда?
- А подарки за это делают?
- Лучший, - говорю, - подарок для Николая Николаевича - это не мешать ему работать. И не беспокоить его, когда отдыхает... Согласны?
- Согласны, - сказали мальчики и потащили меня к телефону. Принялись уговаривать: - Ну только еще разочек... Ну пожалуйста... И больше не будем звонить...
- Уговор?
- Уговор.
Оставалось взять трубку телефона.
Но то, что я услышал от Русакова, поразило меня.
- Что? Что?.. Еще на день убавили - да мыслимо ли это? Ах, это уже станочники? Их заслуга?..
Николай Николаевич стал мне объяснять, что станочники, посоветовавшись с учеными, прибавили скорости станкам, кроме того... Но я уже его не слышал. Мешали мальчики. Словно ошалели от радости. Услышав про восемь с половиной, запрыгали, затопали, как козлы...
Так и не дали договорить по телефону.
А Николай Николаевич:
- Извините, некогда... Спешу!
- Куда же? - удивился я. - Сразу после работы, без отдыха, да еще глядя на ночь?
А он смеясь:
- Песни петь!
На этом телефонный разговор прервался.
Пришла и кончилась среда.
Мальчики сорвали еще листок календаря.
Потом долго вертелись у телефонного аппарата. Но я сделал вид, что не замечаю их нетерпения.
Кончилось тем, что приятели посетовали на свою горькую ребячью жизнь, повздыхали - и отправились спать.
Наступил четверг. Вечером Алеша и Саша сорвали листок календаря, третий по счету.
Нетерпение ребят нарастало. Да я и сам рад был бы узнать, что там, у Русакова, - геройское ведь дело начал!
Но уговор: не беспокоить человека. Так тому и быть.
Наступила пятница.
Вечером мальчики, уныло волоча ноги, подошли к календарю.
Дивился я на них: ведь согласились со мной, что нехорошо надоедать Николаю Николаевичу телефонными звонками, а теперь, глядите, на меня же и сердятся... Да ладно, не обижаться же деду на внучат!
Протянули мальчики руки, чтобы сорвать четвертый по счету листок календаря, но тут зазвонил телефон.
Ребята замерли в ожидании.
Я схватил трубку.
Не сразу узнал я Русакова. Он пропел: "Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни..."
Только после этого поздоровался.
- Хорошая, - говорю, - песня. Вижу, что вы в добром здравии, Николай Николаевич!
А он опять поет. Пропел мне из песни последний куплет: "...И на Тихом океане свой закончили поход..." Помолчал, словно ожидая, не скажу ли я еще чего-нибудь. И опять пропел эти слова - да настойчиво так: "...свой закончили похо-од!".
Закончили?.. И у меня мелькнула мысль: "Да ведь это он о себе..."
- Николай Николаевич! - закричал я в трубку. - Верить ли? Это выше моего понимания. Прошло всего четыре дня...
- И штамп готов, - сказал Николай Николаевич. - Да и новая деталь уже поставлена на место. Да и машину уже упаковывают. Сегодня отправят в Индию.
Ошеломил он меня. Не найду что и сказать.
- Наверно, - говорю, - здорово устали?
- А об этом, - отвечает, - даже и не думается... Все четыре дня не отходил от верстака - да и ночей прихватил. Эх, дружно поработали, с песнями!
Потом он сказал так:
- А интересно получается! Был я радистом и понял в бою: неспроста ключом постукиваешь - ответ держишь за успех полка и за жизнь товарищей. Стал инструментальщиком - и опять чувствую, я же в ответе! Только теперь уже не за полк и солдат своих, а за целую страну, народ которой хочет победить нищету и голод. И подумалось мне, - сказал Русаков, - а ведь я сам лично отвечаю и за мир на земле и за счастье всех людей. - Он рассмеялся. - Вот, говорит, - какими делами ворочу! А поглядеть на меня - кто я такой? Да простой рабочий!
Я дружески поправил его:
- Извините, - говорю, - Николай Николаевич, но вы не простой рабочий. А советский. Вы - гражданин великой страны Ленина. И в этом вся суть.
Знамя Ленинграда
Утром 7 Ноября мы сидим перед телевизором. На душе светло, празднично. Мальчики прикололи к рубашкам свои октябрятские значки.
На экране - Дворцовая площадь. Зимний в дымке осеннего тумана. Полные зрителей трибуны.
Только что закончился парад. Площадь опустела и от этого кажется особенно длинной и широкой.
В ожидании демонстрации, которая всегда очень нарядна, сидим переговариваемся.
Крепко запомнилось мальчикам знакомство с Русаковым, и они хотят узнать о нем еще и еще.
Вот и сейчас Алеша деловито наморщил лоб и спросил:
- А как это все-таки у него получилось - что золотые руки?
- Как у всех, - ответил я. - Сначала была школа, уроки труда...
- Ну хорошо, пусть уроки труда... - Алеша сказал это с таким выражением, словно пришлось проглотить горькую пилюлю. - А дальше как было?
- А дальше, - говорю, - Евдокия Климентьевна, его мама, свела сына к себе на завод. Она была работницей "Электросилы".
Алеша отступался:
- А потом?
- На заводе, - говорю, - парнишка сказал, что хочет стать слесарем.
- А почему слесарем? А не фрезеровщиком, не токарем, не строгальщиком... почему?
Я сказал то, что знал от Николая Николаевича. Слесарем был его отец. Понемножку и маленького сына подпускал к тискам. Так что Коля Русаков, идя с матерью на завод, уже знал, чего хочет. Да и память отца, который рано умер, хотелось мальчику уважить...
Между тем Октябрьский праздник продолжался.
Зазвучал оркестр - и мы все трое опять повернулись к экрану телевизора.
На площадь вступали колонны рабочих.
Заколыхалось и развернулось на ветру знамя Ленинграда. На бархатном, с золотым шитьем полотнище красовались четыре ордена и звездочка города-героя.
Наш город - ветеран гражданской войны, герой Великой Отечественной и в то же время - неутомимый труженик. Боевой его подвиг и трудовая доблесть отмечены высокими правительственными наградами.
Знаменем недолго пришлось любоваться: пронесли мимо.
Но вот оно вновь на экране.
Теперь знаменосец шел как бы прямо на нас. Через плечо у него - широкая лента.
Красиво и торжественно.
Не берусь сказать, кто из нас первым разглядел знаменосца: Алеша, Саша или я. Воскликнули в один голос:
- Да это же дядя Русаков! Николай Николаевич! Он, он... Ему доверена честь возглавить колонны, прошагать со знаменем Ленинграда.
И мальчики, повскакав, замахали перед экраном руками.
- Мы здесь! - кричали они. - Николай Николаевич, мы здесь, посмотрите! Вот Сашка, а вот я - Алеша! Видите, видите?
