Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич (книги бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
— Лени Рифеншталь, — поправил нарком кино. — Лени — уменьшительное от Елены. Режиссерку так зовут — Хелена Рифеншталь.
— А мне послышалось: Ленин и Сталин, — захихикал Иосиф Виссарионович, не предвидя ничего хорошего от сегодняшнего просмотра.
— Пятое сентября тридцать четвертого года, через двадцать лет после начала Мировой войны, — продолжал переводить титры Шумяцкий. — Через шестнадцать лет после начала страданий немецкого народа. И через девятнадцать месяцев после начала возрождения Германии Адольф Хитлер снова вылетел в Нюрнберг, чтобы встретиться со своими верными соратниками.
На экране за стеклом фюзеляжа под самолетом поплыли красивейшие спокойные белоснежные облака. Именно таких кадров ждал Сталин от довженковского «Аэрограда». Какое название испортил этот украинский самостийник, а снял ерунду какую-то! Еще этот Гамарник, тупой придурок, не мог дать распоряжение, чтобы снимали из окон самолета, как здесь.
— Музыка, поди, Вагнера? — спросил главный зритель.
— Нет, специально написана.
— Но явно под Вагнера.
— Конечно, на Вагнере могли сэкономить, а тут на государственный бюджет своего композитора пристроили.
— Вот здесь же, один в один знакомая вагнеровская… Из «Тангейзера», — уловил Хозяин. — Хор кого-то там… Пилигримов, что ли?
— Точно, — прислушавшись, согласился Шумяцкий.
— А вы говорите: «Аделита».
— Я говорю?!
— Александров у мексиканцев слямзил, этот — у Вагнера, — ворчал Сталин, восторгаясь великолепными съемками с неба: самолет над красивым немецким городом, по улицам муравьиные отряды солдат в четких прямоугольных колоннах, слегка закамуфлированный хор из «Тангейзера» плавно перетек в мелодию нацистского марша «Хорст Вессель», и самолет приземлился на аэродроме. Толпы народа встречают прилетевшего вождя. Нет, не просто вождя — фюрера. И не просто фюрера — бога, милостиво спустившегося с вершин Олимпа. Лица восторженные, плачущие, руки взметены в небо — хотя бы кончиками пальцев прикоснуться к слетевшему с небес божеству…
А ведь этот Гитлер без году неделя как пришел к власти, и такое обожание! Еще три года назад он был никто. В Германии о нем ходили какие-то эпатажные слухи, а в СССР и знать не знали, кто такой. Видя на фотографиях, посмеивались: не представительный, с виду — бухгалтер. Усики — чаплинские. Хотя давно в моде, и у нашего Ворошилова такие же. У нас, кстати, их чаще и зовут ворошиловскими. Вон и у Шумяцкого… Но у Гитлера они особенно комичные, как будто под носом черный мохнатый помпончик. Или морской ежик. Удивительно, как этого клоуна встречают, с таким восторженным ликованием! Да, в Германии почти ликвидирована безработица, развернулось строительство, отменены многие пункты Версальского договора, вместо жалкого рейхсвера создается многочисленный вермахт… Но разве во всем заслуга одного только этого комичного человечка?
Снято так, будто вся Германия вышла его встречать. Надо полагать, тут все дело в мастерстве операторов. А музыка — сплошь перелопаченный Вагнер, вот из «Полета валькирий» тема вплетена и стыдливо упрятана под аранжировку. А вот и марш Нибелунгов… Долгий торжественный въезд Гитлера в старинный Нюрнберг, великолепно украшенный.
— А красивая у немцев новая военная форма, — заметил попутно Сталин.
— Модельер Хуго Босс разрабатывал, — проявил осведомленность Шумяцкий. — Мгновенно озолотился.
— А это что они вопят?
— Хайль Хитлер. Означает: да здравствует Хитлер.
— А почему вы говорите Хитлер, а не Гитлер?
— Так правильнее по-немецки.
— Тогда пусть и немцы меня называют не Шталин, а по-правильному!
Тем временем шли кадры ночного факельного шествия под окнами дома, в котором остановился Гитлер.
— Дыму-то напустили, как он спал потом? — усмехнулся Сталин.
Утром над всем Нюрнбергом развеваются знамена со свастикой. Сталин спросил:
— Что там, в Германии, эта свастика теперь и впрямь повсюду?
— Все ею переутыкано. Паучий символ.
— Насколько я знаю, она из Индии. Означает пожелание удачи. У нас тоже в начале века была популярна. Царица Александра всюду ее малевала, письма ею подписывала. Я видел.
— На деньгах даже была одно время. При Керенском.
На экране пошли кадры, как поутру немцы умываются, бреются, затевают игрища.
— А это как понимать?! — возмутился Сталин, услышав любимую всей страной музыку «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».
— Что именно?
— Это же наш «Авиамарш»! Или мы его тоже слямзили?
— Ну уж нет уж, — тоже возмутился Шумяцкий. — Это наше, наше! Юлий Абрамыч Хайт музыку еще в начале двадцатых сочинил. Слова Павла Германа. Лично знаю обоих. А эти немцы у нас стащили. У нас это марш военно-воздушных сил, а у них — марш штурмовых отрядов.
— А не подать ли нам иск?
— Я узнавал, они пишут: «музыка Юлиуса Хайта». Только получается, будто немецкого автора.
— А гонорар за исполнение Хайту капает?
— Едва ли.
— Вот и надо иск подавать! А то так все разбазарим!
На экране гитлеровская молодежь боксировала, играла в слона, подбрасывала желающих высоко в небо и хохотала. Камера выхватывала лица, все сплошь почему-то неприятные, и Иосиф Виссарионович не удержался, чтоб не пошутить:
— Рожи такие, будто их нарочно Эйзенштейн подбирал.
— Это точно! — засмеялся Борис Захарович. С Эйзенштейном у него отношения зашли в полный тупик, особенно после того, как Сергей Михайлович в какой-то компании предложил называть его не наркомом кино, а саркомой кино.
Шествие мужчин, женщин и детей в национальных баварских костюмах. Гитлер вышел его приветствовать. Но не он, а Сталин фыркнул:
— Какие же эти немки некрасивые!
— Это вы точно подметили. Как Марфа Лапкина у Эйзенштейна в «Генеральной линии», — с удовольствием согласился Борис Захарович.
— А вот эти вроде ничего.
— Ой, прямо так и готовы отдаться Хитлеру! То есть Гитлеру.
Хозяин жадно всматривался в каждый кадр фильма Лени Рифеншталь, пытаясь понять, так ли немцы обожают этого скомороха с морским ежом под носом. На западе врагом номер один по-прежнему оставалась Польша с одной из самых сильных армий Европы, но Германия стремительно вставала с колен, и, ясное дело, с ней скоро придется очень даже считаться. Скорее всего, и Польша в обозримом будущем отойдет на задний план. Вот почему «Триумф воли» он смотрел не просто как кино, а как важный политический доклад.
Действие с улиц Нюрнберга перекочевало в огромнейший зал заседаний Национал-социалистической партии.
— Я открываю шестой съезд, — переводил Шумяцкий Рудольфа Гесса, гитлеровского заместителя. — Минута молчания по Гинденбургу. Приветствие делегатам фашистских партий других стран. Объявляет, что немецкие вооруженные силы отныне подчиняются фюреру. То есть вождю. Говорит, что эти знамена национал-социализма когда-нибудь обветшают, и только тогда люди поймут все величие нашей эпохи. Поймут, что вы, мой фюрер, значите для Германии.
— Ой, он прямо сейчас заплачет, — усмехнулся Сталин, глядя, как Гесс, благоговея перед Гитлером, играет желваками, сдерживая слезы, восклицает, что сегодня Германия — это Гитлер, орет, вскинув руку в нацистском приветствии.
— «Зиг хайль» означает «да здравствует победа»?
— Да, товарищ Сталин.
Пошли выступления разных нацистских вождей.
— Этот Розенберг ведь из России, — заметил Сталин. — Это он доказал, что мы с вами неполноценные?
— Он самый.
— А Геббельс ведь больше похож на шимпанзе, чем мы с вами, уши-то, уши! — заметил главный зритель, когда стал выступать рейхсминистр пропаганды. От этих немцев, которых ему показывали в Зимнем саду среди ночи, он уже не ждал ничего хорошего. От них шла агрессивная энергия завоевателей, они не остановятся на наведении порядка в своей стране.
На огромном стадионе пятидесятитысячная трудовая армия рейха, облаченная в особую военизированную форму, с лопатами в руках, как с винтовками, устроила перекличку, выкрикивая все регионы Германии:
