Гиль (Из истории низового сопротивления в России ) - Гончаренко Екатерина "Редактор" (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Рассмотрев заключение следственной комиссии, Сенат вынес приговор. К Соболев, С. Костин и А. Сальников осуждались к наказанию кнутом (по 100 ударов каждому), вырезанию ноздрей, к наложению на лице раскаленным железом клейма из трех букв: «воз» (первые буквы слова «возмутитель») и ссылке в вечные каторжные работы на Нерчинские рудники.
Далее следовали осужденные к наказанию кнутом и ссылке в Сибирь на вечное поселение: Е. Калистратов, А. Великанов, П. Никонов, А. Пядин, Е. Политое и М. Чиворов. К наказанию плетьми осуждены были 55 крестьян, из них 42 подлежали ссылке в Сибирь на поселение и 13 — отдаче в рекруты. Отдаче в рекруты подлежали еще 87 наиболее здоровых и молодых крестьян, но без предварительного телесного наказания.
Особо были выделены Сенатом 14 крестьян. Половину из них наказали кнутом, а остальных — плетьми и сдали старостам для «водворения на прежние жилища». Было также приказано взыскать с приписных крестьян Заонежья свыше 8000 рублей для покрытия расходов по содержанию следственной комиссии и несколько сот рублей в пользу чиновников и служителей «за бесчестие».
Отзвуки Кижского восстания долго тревожили крепостников. Сохранившиеся источники позволяют сделать предположение, что отряд повстанцев, действовавший в лесах Заонежья осенью и зимой 1771 года, насчитывал 50–60 человек. В отряде находилось 16 активных участников восстания из Толвуйского погоста (Григорий и Анкудин Соболевы, Родион Марков, Нефед Кругляков), несколько крестьян из Типиницкой волости (Трифон Ригачин), из Великогубской трети (Дмитрий Арефьев) и др. Кроме того, к повстанцам примыкали беглые солдаты и рекруты. А в Заонежье из числа осужденных к сдаче в рекруты в бегах находилось 30 человек.
Для розыска и поимки повстанцев в июле 1771 года в Заонежье направился отряд солдат во главе с капралом Лукой Михайловым, а вслед за ним отряд прапорщика Лихачева. Населению было объявлено, что за сведения о местонахождении и за поимку повстанцев будет выдана награда по 5 рублей за человека.
Крестьяне Заонежья не только не имели желания оказывать помощь воинским командам, но предупреждали повстанцев об их продвижении. Долго повстанцы оставались неуловимы. Мы приходим туда, где только они были, но повстанцы «окажутся в других местах», — писал в своем рапорте один из начальников воинских команд. Повстанцы в лесах держали караул и знали о маршруте команд от сочувствующих им земляков. Как только опасность проходила, повстанцы «обращались на крестьянских своих пахотных работах. И если бы не было им укрывательства от крестьян, констатировал начальник заводов, то они были бы давно схвачены». Осенью 1772 года воинским командам все же удалось схватить несколько повстанцев, и в их числе Григория и Анкудина Соболевых.
Однако Григорию Соболеву в октябре того же года удалось бежать при обстоятельствах, которые свидетельствуют о симпатиях населения к повстанцам. В тот день Соболев вместе с тремя колодниками был направлен под конвоем за хлебом для обитателей тюрьмы и в пути сумел скрыться «между народом».
16. Чумной бунт в Москве в 1771 году
Формальным поводом к «чумному» бунту в Москве послужил ряд принятых властями мер, связанных с разразившейся эпидемией чумы в столице. Эти меры (принудительные карантины, повышение цен) ударили, прежде всего, по низшим городским сословиям, что и привело к восстанию. Чумной бунт в Москве стал прелюдией к широкомасштабной крестьянской войне под предводительством Емельяна Пугачева.
Источник: voynablog.ru/2014/08/13/chumnoj-bunt-1771-goda
Московские работные люди, особенно суконники, приняли активное участие в московском восстании 1771 г., известном под названием Чумного бунта. Главной его причиной являлось общее недовольство московского населения, особенно столичной бедноты, усилением гнета властей, эксплуатацией ремесленников, работных людей, многочисленных дворовых, крестьян-отходников и мелкого чиновного люда, количество которых значительно увеличилось во второй половине XVIII в.
Их настроения и недовольство постоянно ощущали московские власти, центральное правительство, которым неоднократно приходилось заниматься успокоением волнений во второй российской столице. Екатерина II писала о московском населении: «Сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу страстно, даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум».
Екатерина довольно точно уловила настроения московского простонародья, связь его бунтарских настроений с традициями предыдущих волнений и восстаний москвичей. Императрица обратила также особое внимание на возможность выступлений новой социальной силы, появившейся в XVIII в., — работных людей. Она сожалела о «безрассудстве», с которым некогда в Москве устроили мануфактуры «огромной величины» с «чрезмерным количеством рабочих», поскольку-де они «увеличивают смуты, которым во всякое время подвергался этот город».
Как видим, глава Российской империи, «Тартюф в юбке», по выражению А. С. Пушкина, несмотря на все стремление скрыть истинное положение дел в стране, вынуждена была признать сильные антиправительственные традиции населения Москвы, его неугасимый бунтарский дух, свободолюбивые устремления.
Непосредственным толчком к восстанию 1771 г. явилась страшная чума — «моровая язва», обрушившаяся на Москву во время русско-турецкой войны. Зараза была занесена в Россию с турецкого фронта. В 1770 г. болезнь быстро распространилась по Молдавии и Украине. Поскольку оттуда в Москву ввозилось множество разных товаров, вокруг города установили карантины и заставы. Московские власти во главе с генерал-губернатором графом Салтыковым проявили нерешительность и бездействие.
Салтыков в донесениях доказывал, что предотвратить бедствие невозможно, так как в город ввозится слишком много товаров. Уже в ноябре 1770 г. на московском Суконном дворе появились первые больные, так как сюда, как говорили, привезли шерсть из Турции, возможно из южных областей страны, охваченных моровым поветрием.
Болезни не придали особого значения, доктора приняли ее за горячку. Но к концу декабря в военном госпитале на Введенских горах из 27 больных умерло 22 человека. Власти всполошились, по их приказу здание госпиталя сожгли. Но Салтыков по-прежнему отрицал наличие опасности. Между тем на Суконном дворе в первой неделе марта 1771 г. умерло 130 человек. Предприятие закрыли, рабочих из-за опасения заразы и волнений перевели за город, но многие суконники разошлись по Москве, разнося болезнь.
Чума начала косить людей сотнями, вымирали целые семьи, пустели городские дома. Например, в июле умерло 1099 человек. Опасность принимала катастрофические размеры. Перепуганные власти принимали лихорадочные меры, которые были настолько вопиюще бюрократическими и издевательскими, что вызвали всеобщий гнев и возмущение. Созданная по указанию Екатерины II в 1772 г. комиссия для изучения причин распространения чумы в Москве и мерах борьбы с ней собрала большой материал. Из него видно, что москвичей испугали больше не сама чума, а мероприятия властей.
В московские карантины направлялись в принудительном порядке больные чумой и подозреваемые в болезни. Там людей держали в ужасных условиях от 20 до 40 дней, оставляя, по существу, без ухода и питания. Особенное возмущение вызвал у москвичей указ о сожжении вещей умерших от чумы или заболевших ею — все вещи, независимо от того, пользовался ими больной или нет, сжигались. За уничтоженное имущество, как правило, власти ничего не платили и никаких объяснений не давали.
Жители стремились укрывать свои пожитки, перевозить их в другие дома, прятать больных и умирающих. Ввиду того, что стоимость похорон по церковному обряду была очень высокой, не менее 6–8 рублей, а покойников стало очень много, их хоронили тайно, во дворах, садах, подвалах или попросту, раздев донага, выбрасывали на улицу, где их подбирала полиция. Об этом сообщает, например, очевидец событий Подшивалов. Указ Екатерины, грозивший вечной каторгой за выбрасывание мертвецов на улицу, не возымел действия.
