Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг - Геббс Ян (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Тем не менее, в их платформе заметно стремление вскрыть сущность проблемы государства. Опираясь на марксистскую идею о том, что нельзя целиком полагаться на государство как инструмент пролетарской революции, „децисты“ предупреждают об опасности полного отрыва государства от рабочего класса. Более того, они указывают, что нет ничего социалистического в государственной собственности как таковой:
„… Сохранение пролетарской диктатуры является единственным условием, необходимым для того, чтобы обеспечить нашим госпредприятиям развитие в сторону социализма. Только низвержение этой диктатуры ил и ее перерождение может изменить направление их развития. В этом смысле, в обшей системе нашего хозяйства они являются подлинной базой нашего социалистического строительства, но это не значит, что они уже социалистические. […] Называть социализмом (хотя и плохим) такие формы организации производства, при которых рабочая сила осталась товаром, — это значит заниматься пошлейшим приукрашиванием действительности, только дискредитирующим социализм в глазах рабочих; объявлять решенной ту задачу, которая еще стоит перед нами, — объявлять нэп социализмом“ (Архив Троцкого: Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927. Т. 3. М., 1990. С. 200–201.).
Короче говоря, без политического доминирования пролетариата, экономика, включая ее государственный сектор, может развиваться только в направлении капитализма. Этого так и не понял Троцкий, для которого сохранение национализированной собственности само по себе являлось гарантией пролетарского характера государства. Наконец, в отличие от „объединенной оппозиции“ „децисты“ гораздо яснее сознавали неминуемое приближение Термидора. В их платформе говорится о том, что окончательная ликвидация партии сталинской фракцией будет означать конец пролетарской диктатуры в России:
„Бюрократизация партии, перерождение ее правящих верхов, слияние руководящего партией аппарата с бюрократическим государственным аппаратом, уменьшение удельного веса в ее жизни рабочей ее части, применение во внутрипартийной борьбе воздействия государственного аппарата, — все это показывает, что ЦК в своей политике зажима партии перешел уже ту границу, за которой начинается ликвидация партии и превращение ее в подсобный аппарат государства.
Если бы эта ликвидация была доведена до конца, то это означало бы конец диктатуры пролетариата в СССР. Партия есть авангард и главное орудие классовой борьбы пролетариата. Без нее невозможна ни его победа, ни сохранение его диктатуры“ (там же, с. 183).
Таким образом, несмотря на то, что в „Платформе 15-ти“ недооценивалась глубина капиталистического перерождения СССР, „децисты“, по крайней мере, значительная их часть, были лучше подготовлены к тому, чтобы быстро сделать необходимые выводы из поворотных событий 1927–1928 гг. После того, как оппозиция была задушена Сталиным методами государственного террора, от большевистской партии, по словам „дециста“ В. Смирнова, не оставалось ничего, кроме „гниющего трупа“. Дальше защищать существующий режим не имело никакого смысла. Именно против этой идеи ополчился Троцкий в своем письме „децисту“ Бородаю „Наши разногласия с ДЦ“:
„Ваши харьковские единомышленники, как мне сообщают, обратились к рабочим с воззванием, построенным на той ложной мысли, что Октябрьская революция и диктатура пролетариата уже ликвидированы. Воззвание это, ложное по существу, причинило величайший вред оппозиции“ (Троцкий Л. Д. В чем разногласия с ДЦ, ук. соч., с. 225–226).
Несомненно, Троцкий находил „вредным“ и тот факт, что все больше оппозиционеров из числа его сторонников склонялось к точке зрения „децистов“.
„Децисты“ были лучше подготовлены и к сталинскому „левому повороту“, который не имел ничего общего с социализмом. Их в меньшей степени затронула волна капитуляций, последовавшая после перемены сталинской политики. Однако новый курс Сталина вызвал расколы и в их рядах. По свидетельству Цилиги и других авторов, сам Сапронов капитулировал в 1928 г., полагая, что наступление на кулачество означает переход к социалистической политике. Правда, некоторые факты указывают наго, что вскоре он понял государственно-капиталистическую сущность сталинской программы индустриализации: в 1931 г., находясь в ссылке, он написал статью „Агония мелкобуржуазной диктатуры“, в которой рассматривал „коллективизацию“ и индустриализацию как формы первоначального капиталистического накопления. В 1929 г. Мясников сообщал в „Уврие коммюнист“, что Сапронов арестован, и что намечается объединение „Рабочей группы“, „Группы 15-ти“ и остатков „Рабочей оппозиции“. Траектория другого „дециста“, Смирнова, была иной:
„Молодой децист Володя Смирнов дошел до следующего заключения: „В России не было пролетарской революции, не было никакой диктатуры пролетариата. Была попросту народная революция снизу и диктатура сверху. Ленин никогда не был идеологом пролетариата. Он всегда являлся идеологом интеллигенции“. Эти идеи были связаны с представлением о том, что мир движется к новой социальной формации — государственному капитализму с бюрократией как новым правящим классом. Согласно теории Смирнова, Советская Россия, Кемалистская Турция, фашистская Италия, Германия накануне победы гитлеризма, Америка Гувера-Рузвельта суть явления одного порядка. „Коммунизм — это крайний фашизм, фашизм — это умеренный коммунизм“, — писал он в статье „Комфашизм“. В этой теории слабо проглядывались движущие силы и перспективы социализма. Большинство „децистов“, Давидов, Шапиро и другие, посчитали, что ересь Смирнова переходит все границы, и на шумном собрании группы он был исключен“ (Ciliga A. Op. cit., p. 280–282). [34]
Как замечает Цилига, в смирновской идее „нового класса“ нетрудно увидеть предвосхищение теории Бернхема; тезис же о Ленине как идеологе интеллигенции был впоследствии взят на вооружение „коммунистами советов“. Взгляды, которые в иных обстоятельствах могли дать начало ценному прозрению (относительно универсального характера государственно-капиталистической тенденции в эпоху упадка капитализма), в ситуации поражения и растерянности вели к отрицанию марксизма.
Не смогли правильно сориентироваться в новых обстоятельствах и те российские левые, которые призывали к немедленному созданию новой партии. Лозунг новой партии, хотя и верный по форме, был совершенно оторван от действительности. Партию невозможно было создать простым усилием воли в период, когда международный пролетариат вошел в затяжную полосу поражений. В той ситуации требовалось иное: формирование левых фракций, которые в ожидании более благоприятных условий международной классовой борьбы могли бы подготовить программные основы для новой партии. Но сделать и по-настоящему обосновать такой вывод смогли только итальянские левые.
Все это свидетельствует о невероятно трудных условиях, в которые были поставлены российские оппозиционные группы, столкнувшиеся в конце 1920-х гг. с беспрецедентным государственным террором. В стране, которую силой заставили замолчать, тюрьмы ГПУ становились единственными очагами политической дискуссии. Однако, несмотря на трудности, параллельно с болезненным процессом капитуляций и расколов, в оппозиционной среде шло сближение между „децистами“, остатками „Рабочей группы“ и „Рабочей оппозиции“ и частью „непримиримых“ троцкистов на основе выработки четких левокоммунистических позиций. Цилига, принадлежавший к крайнему левому крылу троцкистской оппозиции, порвал с Троцким летом 1932 г. после того, как прочитал его программный текст „Проблемы развития СССР. Проект Платформы Международной левой оппозиции по русскому вопросу“:
„С начала 1930 г. левые троцкисты ждали, когда их лидер наконец открыто заявит о том, что СССР уже не является рабочим государством. Однако их ожидания были обмануты. В первой же главе платформы Троцкого черным по белому было написано, что СССР — это „пролетарское государство“. Их разочарование усилилось, когда ниже они увидели энергичную защиту пятилетнего плана, социалистического характера его целей и даже методов… С этого времени бесполезно было надеяться на то, что Троцкий когда-нибудь проведет четкое различие между пролетариатом и бюрократией, социализмом и государственным капитализмом. Тем левым „отрицателям“, которые не видели в сталинском „социалистическом строительстве“ ни грана социализма, не оставалось ничего другого, как порвать с Троцким и выйти из коллектива троцкистов. Примерно десять товарищей — и я в их числе — решились на этот шаг… Таким образом, как многие до и после меня, я вынес из своего участия в борьбе российской оппозиции и ее идеологических дискуссиях следующее убеждение: Троцкий и его сторонники слишком связаны с существующим в СССР бюрократическим режимом, чтобы довести борьбу против этого режима до логического конца… По Троцкому, задача оппозиции заключалась в том, чтобы улучшить бюрократическую систему, а не разрушить ее, в том, чтобы бороться с „ростом привилегий“ и чрезмерным материальным неравенством, а не с привилегиями и неравенством вообще…
