Генералиссимус. Книга 2 - Карпов Владимир Васильевич (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗

На подступах к победеСталину стало известно: пользуясь отсутствием упорного сопротивления гитлеровцев на Западном фронте, ввиду того, что все силы были брошены на восток, против русских, союзники решили первыми взять Берлин, хотя по ялтинским соглашениям Берлин входил в зону оккупации советских войск. Черчилль писал Рузвельту: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения». Сталин решил срочно провести Берлинскую наступательную операцию силами двух фронтов: 1-го Белорусского (Жуков) и 1-го Украинского (Конев). Он дал указание Генеральному штабу приступить к разработке плана операции согласно его замыслу. Штеменко пишет: «У нас в Генеральном штабе к тому времени были уже разработаны все основные соображения по Берлинской операции». Отметим, что Сталин, уже приняв такое решение, приказал вызвать Жукова. В своей книге, в главе, предшествующей рассказу о Висло-Одерской операции, маршал отметил следующее: «В конце октября и начале ноября 1944 года мне пришлось по заданию Верховного Главнокомандующего основательно поработать над основными вопросами завершающей кампании войны, и прежде всего над планами операций на берлинском направлении». Жуков являлся заместителем Верховного и, в соответствии со своим служебным положением и по прямому поручению Сталина, делал такие разработки вместе с Генеральным штабом. 7 марта Сталин еще раз вызывает Жукова с фронта. Они встретились на даче Сталина. Верховный рассказал Жукову о Ялтинской конференции. Но главное, для чего он вызвал маршала с фронта, было в другом: — Поезжайте в Генштаб и вместе с Антоновым посмотрите расчеты по Берлинской операции, а завтра в 13 часов встретимся здесь же. «Остаток дня и добрую половину ночи мы с А. И. Антоновым просидели у меня в кабинете... Мы еще раз рассмотрели основные наметки плана и расчеты на проведение Берлинской стратегической операции, в которой должны были участвовать три фронта. Поскольку об этом в Ставке и Генштабе неоднократно говорилось, мы сделали лишь уточнения в связи с затяжкой операции в Восточной Пруссии, в районе Данцига и в Прибалтике. На следующее утро Верховный позвонил А. И. Антонову и передал, чтобы мы приехали не в 13, а в 20 часов. Вечером при обсуждении вопроса о Берлинской операции присутствовал ряд членов Государственного Комитета Обороны. Докладывал А. И. Антонов. Верховный Главнокомандующий утвердил все наши предложения и приказал дать фронтам необходимые указания о всесторонней подготовке решающей операции на берлинском стратегическом направлении». Но и этим Сталин не ограничился при разработке плана Берлинской операции. Через некоторое время Жуков опять пишет в своей книге: «29 марта по вызову Ставки я вновь прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции. Этот план отрабатывался в течение марта штабом и командованием фронта, все принципиальные вопросы в основном заранее согласовывались с Генштабом и Ставкой. Это дало нам возможность представить на решение Верховного Главнокомандования детально разработанный план. Поздно вечером того же дня И. В. Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного Комитета Обороны. Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал: — Немецкий фронт на Западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках. Раскурив трубку, Верховный продолжат: — Думаю, что драка предстоит серьезная... Потом он спросил, как я расцениваю противника на Берлинском направлении. Достав свою фронтовую разведывательную карту, я положил ее перед Верховным. И. В. Сталин стал внимательно рассматривать всю оперативно-стратегическую группировку немецких войск на берлинском стратегическом направлении... — Когда наши войска могут начать наступление? — спросил И. В. Сталин. Я доложил: — 1-й Белорусский фронт может начать наступление не позже чем через две недели. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. — Ну что ж, — сказал И. В. Сталин, — придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней — не беда... ...Подойдя к письменному столу, он позвонил А. И. Антонову и приказал ему тотчас прибыть. Через 15 минут А. И. Антонов был в кабинете Верховного. — Как идут дела у Рокоссовского? А. И. Антонов доложил обстановку и ход боевых действий в районе Данцига и Гдыни, после чего Верховный осведомился о положении дел у А. М. Василевского в районе Кенигсберга. Алексей Иннокентьевич доложил обстановку на 3-м Белорусском фронте. Обратившись к А. И. Антонову, Верховный сказал: — Позвоните Коневу и прикажите 1 апреля прибыть в Ставку с планом операции 1-го Украинского фронта, а эти два дня поработайте с Жуковым над общим планом». И Конев прибыл 1 апреля в Ставку (когда план операции был разработан), а через несколько десятков лет написал, что он с самого начала участвовал в разработке Берлинской операции. Если бы маршал Конев не знал о встречах Жукова со Сталиным, о его работе как заместителя Верховного над планом Берлинской операции, тогда можно было бы посчитать написанное им в воспоминаниях досадной неосведомленностью. Но беда в том и заключается, что книга Конева вышла в 1972 г., после публикации воспоминаний маршала Жукова в 1969 г., и все приведенные выше цитаты из нее о разработке Берлинской операции Иван Степанович, конечно же, читал. . Чем тогда объяснить поведение Конева? Тем же, чем объясняется его очень неприличная статья в газете «Правда», обливавшая Жукова грязью после Октябрьского пленума 1957 года. Личную неприязнь к Жукову (который, к слову сказать, не раз спасал его от расстрела), свои амбиции мар!иал Конев поставил выше исторической правды, и это не делает ему чести. Но я пи в коем случае не намерен преуменьшать его полководческих заслуг. Просто этим примером мне хочется еще раз подчеркнуть — все, что писалось о Сталине после его смерти и о Жукове после 1957 года, зависит от уровня порядочности авторов. Описать ход боевых действий в крупнейшей стратегической операции, завершающей Великую Отечественную войну, в коротком повествовании нет возможности, да и нет надобности. Сталин внимательно следил за успешным наступлением 1-го Украинского фронта, который быстрее, чем сосед справа, приближался к Берлину. Сталин намеренно столкнул самолюбие Жукова и Конева, зародив у них дух соревнования. Обе воюющие стороны готовились к последнему, решительному сражению. Гитлеровское командование стянуло на Берлинское направление все, что было возможно: 48 пехотных, 4 танковые, 10 моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98отдельных пехотных батальонов и другие формирования. Эти части были объединены в две группы армий — «Висла» (в нее входили 3-я танковая и 9-я армии), группа армий «Центр» (в нее входили 4-я танковая и 17-я полевая армии). Всего в этих соединениях насчитывалось более 1 миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов. Комендантом обороны Берлина был назначен генерал-лейтенант Рейман, а верховным комиссаром, на которого возлагалась главная ответственность за оборону столицы, Гитлер назначил самого близкого ему человека — Геббельса. Генерал Рейман издал 9 марта 1945 года специальный приказ по подготовке обороны имперской столицы. С присущей ему энергией Геббельс взялся за организацию отрядов фольксштурма, вооружая их фаустпатронами для борьбы с советскими танками. Он даже приступил к формированию женских батальонов, утверждая, что поступает очень много рапортов от женщин-патриоток, которые хотели бы отдать все силы защите столицы... Геббельс считал, что создавшаяся ситуация похожа на ту, в какой оказалась Советская Армия, когда гитлеровские войска готовы были взять Москву. Он решил использовать ее опыт, для чего вызвал к себе одного из «защитников Москвы» — генерала Власова. Состоялась продолжительная беседа. Геббельс спрашивал совета, как лучше оборонять Берлин. И Власов такие советы дал. Позднее Геббельс рассказал о своей беседе с Власовым Гитлеру, и тот похвалил его за то, что он использует опыт русских по обороне столицы, поддержал его затею создания женских батальонов. Гитлер сказал: — Наша задача сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного завершения войны. Чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем разбиты. В период боев за Москву гитлеровское командование и тот же Геббельс были очень невысокого мнения о советских военачальниках, они называли их бездарными, считали, что война идет к концу, и то, что эти военачальники ее так быстро проиграли, как раз и свидетельствует о их бездарности. А вот теперь, готовясь к обороне Берлина, Геббельс запросил данные о советских генералах и, познакомившись с представленными ему материалами, сделал следующую запись в своем дневнике: «Мне представлено генштабом досье, содержащее биографии и портреты советских генералов и маршалов... Эти маршалы и генералы почти все не старше 50 лет... С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, убежденные большевики, исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что они хорошего народного корня... Словом, приходится прийти в неприятному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучшего, чем наш, класса». Таким образом, Геббельс довольно объективно судит по конкретным делам о наших военачальниках. В начале войны он их ни в грош не ставил, потому что они допустили противника до Москвы, а теперь дает им весьма высокую оценку, потому что они, преодолев все трудности, привели свои победные армии под стены Берлина. Геббельс понимал, как трудно фюреру, поэтому он всячески пытался поддержать его слабеющий моральный дух. Для этого он рассказывал ему о ситуациях, в которых оказывался Фридрих Великий — любимый исторический персонаж Гитлера. И в частности, он обрисовал ему наиболее критический момент в жизни Фридриха Великого, когда тот из-за постигших его неудач был готов покончить жизнь самоубийством. Тогда один из приближенных предсказал Фридриху: «Подожди немного, и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоего счастья за тучами, скоро оно озарит тебя». И предсказание сбылось. Неожиданно скончалась русская царица Елизавета, и это спасло Фридриха от окончательного позорного разгрома в Семилетней войне. Рассказывая Гитлеру эту историю, Геббельс поддерживал его надежду на какое-то чудо, которое, собственно, сам Гитлер и изобрел: надежду на то, что союзники скоро перессорятся, и это спасет Германию. И надо же случиться такому совпадению: через несколько дней после этой беседы действительно свершилось «историческое чудо». Геббельс, восторженный, сияющий, вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал: — Мой фюрер! Я поздравляю вас. Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт! В ставке Гитлера был настоящий праздник. Пили шампанское, все поздравляли фюрера с тем, какой он провидец, потому что считали смерть Рузвельта тем поворотным пунктом, о котором не раз говорил Гитлер. Фюрер звонил командующим армиями, другим высокопоставленным подчиненным, чтобы срочно сообщить об этой радостной вести, чтобы она и их вдохновила на более активную деятельность. Радость Гитлера не была беспочвенной, потому что приход Трумэна к власти действительно сулил перемены к лучшему. В Германии были известны слова, сказанные Трумэном еще в июне 1941 года: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше...» На следующий же день после похорон Рузвельта Трумэн собрал совещание, на котором присутствовали военные руководители и финансовые магнаты. Трумэн сказал, что необходимо изменить политику Рузвельта и искать какие-то компромиссы для сохранения Германии. Он очень опасался, что победное завершение войны Советским Союзом превратит Европу в коммунистический материк. Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство движением мира по пути, по которому следует его вести». Однако приступить немедленно к конкретному осуществлению этой новой своей линии Трумэн не мог. Об этом очень хорошо сказал американский историк Д. Толланд: «Даже если у Трумэна было намерение, например, решительнее выступить против России, это было бы чрезвычайно трудно сделать — подавляющее большинство американского народа поддерживало рузвельтовскую политику дружбы с Россией». Играло определенную роль и то обстоятельство, что Соединенным Штатам еще предстояло непростое завершение войны с Японией. А согласно договоренности, достигнутой в Ялте, Советский Союз обещал объявить войну Японии после разгрома гитлеровской Германии. И чтобы не потерять эту мощную и реальную силу своего союзника, Трумэн вынужден был пока держать свои недружелюбные отношения к СССР в секрете. Итак, наступил день решающего сражения. 16 апреля ночью Жуков выехал на наблюдательный пункт командующего 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова, откуда он решил руководить войсками. По дороге Жуков заехал к командующему 1-й гвардейской танковой армией генералу Катукову, еще раз убедился в полной готовности этой армии к выполнению поставленной задачи. Затем Жуков побывал у командующего 2-й гвардейской танковой армией генерала Богданова. И здесь все было в порядке. Прибыв на командный пункт Чуйкова, маршал по телефону еще раз убедился в полной готовности войск к сражению. Последние минуты, как вспоминает Жуков, были особенно томительными. И хотя генералы для успокоения попили чайку, внутреннее их волнение без труда можно представить. В 5 часов утра словно небо рухнуло на землю, в одно мгновенье загрохотали залпы, а затем и разрывы тысяч и тысяч снарядов: так началась артиллерийская подготовка. Через некоторое время над этой грохочущей огненной вздыбленной землей пошли волны авиационных соединений. В течение 30 минут на позиции противника обрушилось неимоверное количество снарядов (достаточно сказать, что эти боеприпасы были привезены в 2450 вагонах). Всего было произведено 1236 тыс. артиллерийских выстрелов. Это почти по одному снаряду на каждого оборонявшегося в берлинской группировке противника. Жуков, наблюдая за артиллерийской подготовкой и не видя ответных огневых действий противника, принял решение сократить артиллерийскую подготовку до 30 минут. Что и было сделано. После того как огневой вал стаи продвигаться в глубину обороны противника, поднялись в атаку пехота и танки. В это время вспыхнули 140 прожекторов, расположенных в двухстах метрах один от другого. Жуков рассчитывал на внезапность этого моря света, которое должно было не только ослеплять противника и освещать дорогу нашим войскам, но главным образом воздействовать на психику врага как нечто непонятное, необъяснимое, как какое-то новое оружие, которое должно испугать, морально подавить противника. Я думаю, Жуков решил применить эти прожекторы, используя свой опыт боев под Халхин-Голом. Там случился очень неприятный эпизод, когда японские танки пошли в атаку с включенными фарами и дополнительными прожекторами, установленными на башнях. Тогда то непонятное и неожиданное для наших войск освещение в ночном бою имело очень выгодный для японцев психологический эффект. Наши обороняющиеся части поддались панике и бросили свои позиции. Положение было Жуковым восстановлено путем введения в контратаку танковых бригад. Но эффект психологического воздействия Жукова запомнил и решил здесь, на завершающем этапе войны, использовать подобное для подавления противника и уменьшения потерь в своих войсках, Однако применение прожекторов оценивается военными специалистами по-разному. Одни считают, что они действительно морально подавили противника, ослепили его, другие говорят, что тот свет не принес должного эффекта, потому что поднявшаяся при артиллерийской подготовке пыль, земля, дым представляли собой такую плотную стену, что свет прожекторов ее не пробивал. Сам Жуков с восхищением записывает свое впечатление: «Более 100 миллиардов свечей освещали поле боя, ослепляя противника и выхватывая из темноты объекты атаки для наших танков и пехоты. То была картина огромной впечатляющей силы, и, пожалуй, за всю свою жизнь я не помню подобного зрелища!» Следуя за двойным огневым валом, наша пехота и танки к рассвету овладели первой позицией противника. Однако наши войска, к своему удивлению, не обнаружили множества трупов, как это ожидалось под таким шквальным артиллерийским огнем. Противник, предвидя мощную артиллерийскую подготовку, отвел свои главные силы в глубину обороны. Это было не только большой неожиданностью, но и неприятностью для Жукова. Войска продолжали движение вперед, но встречали все большее сопротивление. А с выходом к Зееловским высотам продвижение наших войск вообще застопорилось, Как позже выяснилось, главный рубеж обороны противника был построен именно здесь, на Зссловских высотах. Крутые склоны этих высот стали очень трудным препятствием на пути прежде всего танков, да и пехоты. А обширное плато за этими высотами скрывало построение системы обороны в глубине и артиллерийские позиции противника. Жуков пишет: «К 13 часам я окончательно понял, что огневая система обороны противника здесь в основном уцелела, и в том боевом построении, в котором мы начали атаку и ведем наступление, нам Зееловских высот не взять». Жуков почувствовал, что его замысел рушится. Не получилось сплошного безостановочного движения в сторону Берлина. Атака захлебывалась на первых же километрах. Однако, понимая, что в его распоряжении находятся огромные силы, которые в состоянии проломить любую оборону, Жуков принял решение ввести две танковые армии в первый же день сражения, хотя этот ввод и планировался после того, как тактическая оборона противника будет прорвана и танки получат возможность для действия в оперативной глубине. Принимая такое решение, Жуков шел на огромный риск и взваливал на себя ответственность за неизбежные потери при применении танков в условиях непрорванной траншейной обороны противника. Более того, Жуков принял решение о вводе в бой двух танковых армий без доклада Верховному Главнокомандующему. Он опасался, что если об этом доложить, Сталин не разрешит ему ввод в действие этих армий. Но Жуков не мог допустить своего отставания от соседа слева — Конева. И, видимо, это сыграло немалую роль в его отчаянном применении танковых армий в первый же день сражения. Только в 3 часа дня Жуков доложил Сталину: — Первая и вторая позиции обороны противника прорваны. Войска фронта продвинулись до 6 километров, но встретили серьезное сопротивление на рубеже Зееловских высот, где, видимо, уцелела в основном оборона противника. Для усиления удара общевойсковых армий мною введены в сражение обе танковые армии. Считаю, что завтра к исходу дня мы прорвем оборону противника. Сталин выслушал этот доклад, спокойно сказал: — У Конева оборона противника оказалась слабей. Он без труда форсировал реку Нейсе и продвигается вперед без особого сопротивления. Поддержите удар своих танковых армий бомбардировочной авиацией. Вечером позвоните, как у вас сложатся дела. Нетрудно отметить, что Сталин и в этом случае подогревал самолюбие Жукова, рассказывая об успешном продвижении войск Конева. Бои за Зееловские высоты продолжались безуспешно. Войска не могли преодолеть этот тяжелый рубеж. С вводом в бой двух танковых армий произошло скопление войск на дорогах и, поскольку ввод этих армий на первом этапе не предусматривался, нарушилось взаимодействие со стрелковыми частями и соединениями. Вот что пишет ь своем донесении командир 79-го стрелкового корпуса генерал Переверткин: «18.4.45 г. в районе г. дв. Меглин скопились три танковые бригады. В 19.30 18.4.45 г. прибыл в этот район; я приказал в 21.00 подготовить артогонь и пехоту для атаки противника. Через начальника штаба 23 тбр 9 тк Катырлова я передал приказание командиру бригады подготовить бригаду и совместно с пехотой смять противника и войти в прорыв. Командир бригады Морозов мой приказ не выполнил, и несмотря на то, что пехота атаковала противника в течение всей ночи, наступала и продвинулась на 5 км, танки в прорыв не вошли. В 2,00 я приказал разыскать еще раз любого командира бригады. В 4.00 был найден командир 65 тбр 9-го гвардейского танкового корпуса подполковник Максимов, который отказался явиться ко мне для увязки вопросов взаимодействия. В течение трех суток боев пехота прошла 26 км с непрерывными боями, и в течение этого времени танки все время болтались сзади боевых порядков пехоты». Вечером, как и приказывал Верховный, Жуков докладывал ему о результатах того дня. Доклад был не из приятных: Зееловские высоты не взяты. Но Жуков обещал взять этот рубеж на следующий день к вечеру. Сталин на этот раз говорил с Жуковым далеко не спокойно: — Вы напрасно ввели в дело 1-ю гвардейскую танковую армию на участке 8-й гвардейской армии, а не там, где требовала Ставка. Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете Зееловский рубеж? Жуков, стараясь быть твердым, ответил: — Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на Зееловском рубеже будет прорвана. Считаю, что чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, т. к. войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе. — Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера. Танковые армии Конева имеют полную возможность быстро продвигаться, и их следует направить на Берлин, а Рокоссовский не сможет начать наступление ранее 23 апреля, т. к. задержится с форсированием. Сталин не стал больше говорить с Жуковым, не поставил ему никаких задач, а сухо сказал: «До свидания». И повесил трубку... Конев позвонил Сталину и стал докладывать о ходе боевых действий. Сталин прервал его и сказал: — А дела у Жукова идут пока трудно. До сих пор прорывает оборону. Сказав это, Сталин замолчал. Конев тоже молчал и ждал, что будет дальше. Вдруг Сталин спросил: — Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин? (Сталин хотел пощадить самолюбие Жукова!) Выслушав вопрос Сталина, Конев доложил свое мнение: — Товарищ Сталин, это займет много времени и внесет большое замешательство. Перебрасывать в осуществленный нами прорыв танковые войска с 1-го Белорусского фронта нет необходимости. События у нас развиваются благоприятно, сил достаточно, и мы в состоянии повернуть обе наши танковые армии на Берлин. Сказав это, Конев уточнил направление, куда будут повернуты танковые армии, и назвал как ориентир Цоссен-городок в двадцати пяти километрах южнее Берлина. — Вы по какой карте докладываете? — спросил Сталин. — По двухсоттысячной. После короткой паузы, во время которой он, очевидно, искал на карте Цоссен, Сталин ответил: — Очень хорошо. Вы знаете, что в Цосссне ставка гитлеровского генерального штаба? — Да, знаю. — Очень хорошо, — повторил Сталин. — Я согласен. Поверните танковые армии на Берлин. На этом разговор закончился. В сложившейся обстановке принятое Сталиным решение, наверное, было единственно правильным.