Гибридная война. Выжить и победить - Магда Евгений Валериевич (книги TXT) 📗
Соответственно, если оценку прошлого существенно искажать вопреки фактам (например, безосновательно очернять или обелять те или иные исторические эпизоды), то подобную «коррекцию» способна заметить лишь часть общества. Преимущественно — та его часть, которая критически относится к любой информации, узкая прослойка людей мыслящих. Поскольку речь идет о прошлом, свидетелей которого уже не осталось (например, событиях до ХХ века), то искажение будет заметно разве только профессиональным историкам и носителям продвинутых исторических знаний.
Необходимое отступление. Хорошо известно, что история является идеологией, направленной вглубь, а исторические нюансы минувших событий в собственных интересах прописывают победители. Россия в силу имперской и советской традиций обладает немалым опытом формирования «правильного восприятия» исторических событий своими согражданами. Благодаря преподаванию истории в школе эта тема в значительной степени выглядит легко усваиваемой обществом, поскольку среднестатистического гражданина легко убедить в той или иной интерпретации событий прошлого под соусом государственных интересов или нагнетания страха и ненависти.
Фактически масштабных инвестиций в искажение (или формирование) мнений в России требует лишь история ХХ века, а все предыдущие периоды пребывают в «пространстве произвола» школьной истории и медиасферы. Если же школьная интерпретация периода до 1900 года существенно не отличалась для всех возрастных категорий, а современная медиасфера эту интерпретацию поддерживает, то эти общие оценки и стереотипы являются практически непреодолимыми как массовый социальный факт. Для заметного изменения такого «общего мнения» или «общественной оценки» необходимо как минимум 25–50 лет другой «исторической политики». Поскольку общественное сознание обладает мощной силой инерции, и на изменение системы ценностей общества (ведь «коррекция истории» — это и есть масштабное и необратимое изменение системы ценностей) необходимо астрономическое количество даже не человеко-часов, а, если уж по аналогии выразиться, — «народо-годов».
Значительная часть истории России — в частности, такие ключевые процессы, как происхождение русского народа, формирование и развитие государства, территории, оценка причин имперской экспансии, отношения с соседними народами, — достаточно традиционно интерпретировалась в «официальной истории» на протяжении 200 лет. Поэтому если эти оценки устраивают политическую элиту и отвечают задачам сегодняшнего дня, то фундаментальная часть общественного самосознания россиян не нуждается в дополнительных трансформационных усилиях со стороны власти, поскольку той достаточно по инерции воспроизводить давно готовые стереотипы. Вопрос в том, аналогична ли ситуация «с историей» в странах приоритетного российского политического влияния — Беларуси и Украине, коренное население которых еще 100 лет назад официально считалось частью русского народа?
Этот вопрос выглядит принципиальным в условиях очевидного стремления России расширить свое влияние на постсоветском пространстве — вплоть до понижения уровня суверенности соседей путем некоей политикоэкономической интеграции. В Кремле, похоже, хорошо понимают, что в истории человечества наиболее успешными интеграционными проектами становились те, что сочетали экономические интересы с цивилизационной близостью государств-участников. Последняя предполагает общую систему ценностей, для чего обычно достаточно религиозно-конфессиональной общности. Если брать пример России, Беларуси и Украины, то, кроме фактора религиозной общности и этнической близости, значение имеет тот факт, что за последние 200 лет время их отдель-ного государственного существования [190] (т. е. отдельных «исторических политик», если они формулировались), за исключением смутных времен 1917–1920 годов, насчитывает всего лишь последние 24 года. Это огромный общий исторический опыт, который Россия стремится использовать в собственных интересах.
Средние и старшие возрастные категории граждан, проживающих на постсоветском пространстве, где на лидерство не без оснований претендует Россия, объединяет общий политический опыт жизни в СССР. В Беларуси и Украине потребителями школьной «национальной истории», легитимизирующей (поясняющей естественность и неслучайность) современную независимую государственность, стала лишь молодежь. Среднее и старшее поколение граждан Украины и Беларуси училось в советской школе по общим учебникам «Истории СССР с древнейших времен» со старшим и средним поколением россиян. Соответственно, большинство населения Украины и Беларуси изначально являются носителями общих с россиянами исторических стереотипов.
Интересно отметить, что с этим фактом диссонируют результаты украинского референдума 1 декабря 1991 года, когда за независимость высказалось 90 % проголосовавших. Разумеется, в то время не было возможности постигать в школе другую историю, кроме советской. До этого было всего три года свободы слова относительно украинской «национальной проблематики» и всплеск общественной активности. При том сама идея «Украины» как чего-то самодостаточного, тем не менее, должна была опираться на представление о ее неслучайности, естественности, древности, продолжительности в пространстве и времени — иначе говоря, на ее «отдельную» историю. К сожалению, через 20 лет независимости, в 2014 году, часть украинского общества на Донбассе уже не поддерживала независимость.
Анализируя украинский пример, мы видим ограниченность действия вроде как объективной «непреодолимой исторической общности» и всего 20 лет работы «официальной истории Украины». Значит, имели место более сложные процессы и встречные информационные влияния, которые и обусловили перемещение «исторического фронта» России в сопредельные страны в начале ХХІ века. Ниже мы попробуем охарактеризовать основные «исторические месседжи», транслировавшиеся из России в Украину на протяжении 2000–2014 годов, пути их продвижения и причины относительного успеха или неудачи.
«Общая история». Истоки этой идеи очевидны исходя из продолжительного общего исторического опыта пребывания в составе Российской империи и СССР. Сутью ее является постулирование «общей судьбы» восточнославянских народов на протяжении столетий, судьбы, которая не прерывается в 1991 году. Распад СССР в этом контексте является исторической ошибкой или же, словами Владимира Путина, «наибольшей геополитической катастрофой ХХ века» [191]. Несмотря на все противоречия советского периода, любые его негативы компенсируются общей Великой Победой над нацизмом в 1945 году, которая была бы невозможна, если бы СССР не было. Впрочем, по этому вопросу у российского президента есть особое мнение, о котором будет сказано ниже.
Ретроспектива этой идеи вглубь веков подтверждала постулат, что все свершения украинцев в прошлом могли состояться лишь при участии России, а в отрыве от России украинский народ переживал наиболее тягостные исторические периоды иноземного господства. Ввиду близости двух народов вхождение Украины в состав Российского государства отличалось от вхождений в состав других государств (Великого княжества Литовского, Речи Посполитой, Австро-Венгерской империи). Это не могло быть захватом или оккупацией, а было исключительно освобождением от иноземного господства или воссоединением. Аргументация, тональность и лексика этой концепции целиком соответствовали российской (до 1917 года) и советской исторической дидактике — то есть опиралась на исторические знания, которые большая часть граждан Украины получила в школе, и несла значительный объем ностальгических ассоциаций для старшего поколения.
Показательно, что идея «общей истории» на тот момент отнюдь не несла в качестве составляющей тезис об «искусственности», «случайности» или «инспирированности» Украины. Скорее это был римейк советской исторической концепции истории восточных славян, признававшей существование (легитимность) Украины как страны и украинцев как отдельного народа.
