Воля и власть - Балашов Дмитрий Михайлович (читать полную версию книги TXT) 📗
Но когда, отъев, заговорили снова, оказалось, что прав был Анфал: тут-то и подступила главная труднота!
Семья! У многих атаманов было по нескольку жен, набранных из мариек, удмурток, веси. Малые дети зачастую и по-русски не говорили почти. А уж о мужской верности женам тут, на Вятке, лучше было не вспоминать. Но Анфал заговорил и заставил себя слушать.
Утишив шумные разговоры и пересмехи, оборотил взор к Ивану Паленому, вопросивши о том, о чем его доселе стыдились выспрашивать:
– Скажи, Иван, почто тебя, с такой-то рожей, женка не бросила твоя?
Замерли. Иному отмолвил бы Иван Паленый, ежели не руганью, то скоромно: мол, пото, что кое-что не обгорело, мол, у меня! Ну не Анфалу же эдакое говорить? Призадумался едва ли не впервые и смолчал, удивленно соображая, что он, когда-то гулявший напропалую, а и ныне не отказывающий себе поиметь какую бабу, не подумал досель о том простом, о чем вопросил его нынче Анфал. И ведал ведь, что не гуляет от него хозяйка, не гуляла и прежде того, стоически вынося все причуды своего супруга.
– Я вот о чем скажу! – продолжал Анфал, оставя Паленому самому додумывать спрошенное. – Пока мы молоды, да и кровь играет, и думы нет у нас о том, что ся совершит впредь! А кто из вас не лежал на ложе скорби, в болезни ли, в ранах гниющих, и за кем не ухаживала, не обмывала, не одевала, не кормила, слезами уливаясь, женка его?
– Тише, там! Не о гулящих бабах говорю! Не о тех, что за медное пуло, где хошь под тебя лягут! О венчаных женках, что дадены единый раз и на всю жисть! О матерях ваших детей! О самом корени вашем! Ну, отгуляете, молодцы, отпируете, а старость прийдет? И узрит иной из вас, что и любил, и насилил, и бражничал – а корени своего на земли не оставил, и что ему при смерти некому и глаза те закрыть, не то цьто похоронить и оплакать! Не на один день творим! Не на час! Не телесной истомы ради! Творим, чтобы корень наш не пропал на земле! И женка у кажного из вас, пущай и чужого племени – должна быть крещена в православную веру! И баять по-русски уметь, и весь поряд познать переже, чем от нее рожать невесть кого и неведомо зачем! Мы не тевтоны там, не брезгуем никем, да не должно и себя терять! А тут – женка всему голова, она вырастит казака, она и научит, и на ум наставит! Пото и молимся Богоматери, без которой и самого Спасителя не стало бы на Земли.
– От Бога… – начал кто-то. – Да, от Бога! От Духа Свята! А Бог-то не дурак, тоже ведал, от коей женки Господа нашего выродить! Тут уж предназначено было! Ее ишо, когда токо в храм привели, уже ведомо стало, что Бога родит! Дак вот, должно и нам всем иметь жену единую, венчанную. Не унимаю, Вышата! Ведаю, что ты до женок яровит, так ведь не о том речь! О матери твоих чад сущих!
– А ежели женка от мужа своего блядит? – вопросил спокойно Ноздря.
– Казнить! Прогнать! Выпороть! – раздались сразу многие голоса.
Анфал спокойно отмолвил, пожавши плечами:
– На Москвы эдаких, быват, и в землю зарывают по шею, а у нас… – он помолчал, и высказал строго: – В куль, да в воду!
Двигнулись. Загомонили.
– А казака, что сблодил? – раздался тот же въедливый голос.
– А казака, коли женка на кругу пожалитце на его, на кругу и пороть!
И вновь замолчали, обмысливая.
– А дале что? – вопросил Гриша Лях.
– А дале женке, коли захочет, воля: пущай иного берет себе мужика! – высказал Анфал спокойно, как о решенном (хотя об этом давеча спорили до хрипоты в узком кругу. Зазорно казало многим женок выслушивать по такому делу, да еще на кругу!)
– А иначе, – домолвил Анфал, – сами себя не сохраним! Помыслите о грядущем! Вперед помыслите, други! Не на один день, на век! Женок бить да гулять – весело, а увечных да мертвых младеней примать потом у женки той? А без сыновей остать? Без кореня своего?
– Ну, а…
И тут Анфал даже не дал договорить: «А кто мужнюю жену понасилит – убить! Гулящих женок и без того есть, коли невтерпеж, али там полонянки. Ето уж по обычаю. А токо мы вси должны ведать, что наши жены и дочери под защитою круга, что малые дети без батьки, погинувшего в бою, не станут куски собирать.
– И вот еще! – высказал доныне молчавший Нездило Седой, поседевший не от возраста, а когда ждал в литовском плену, что посадят на кол в черед после товарищей, что уже корчились, оплывали, сцепивши зубы, на смертном стержне, что буровил плоть, сжигая огнем пропоротую брюшину. Уже и ждал, когда стянут и с него порты да усадят, заголив… Но что-то не свершилось, какая-то выпала колгота, неподобь. В сумятице попытался, разорвавши вервия окровавленными руками, сорвать с кола друга своего, Олфоромея Роготина, да тот уже закатывал глаза, прохрипел: «Брось! Все пропорото у меня! Дай умереть! Беги!» – Роготин на глазах оплывал кровью, кончался, и Нездило ударил в бег, и уцелел, ушел. Двое, не то трое ден просидел в днепровских плавнях. Потом, шатаясь от голода, брел степью, падая ничью в траву при всяком маячившем вдалеке всаднике. Ел полунасиженные птичьи яйца; и добрел-таки, дополз до первой рязанской слободы, где его приняли и выходили, и откуда он подался в заволжские Палестины, крепко положивши оставить меж собою и смертью на колу возможно больше поприщ пути.
– Круг поможет, вестимо! – продолжал Нездило. – А и милостыню надобно творить в укромности! В тамошних местах, – он кивнул головою куда-то вбок, но все поняли, – там, на Рязани, в задней стене избы окошко поделано, и туда ставят кринку молока и кладут ломоть хлеба. Кому стыдно просить – подходит и сам берет. И нам надобно так: хочешь помочь женке какой с детями али увечному, положи на оконце али на порог, али на дворе где, на видное место, не срамить штоб людина того! Гордости не рушить! – и то приняли.
– И еще, – подал голос Тимоха Лось, – коли детки таковы, што на родителя свово или на родительницу руку подымут…
– Убить! – высказали сразу несколько голосов, а прочие согласно склонили головы.
Слепленное Анфалом множество зримо приобретало строгие осязаемые черты.
– И что ж ты, Анфал, думашь, – уже когда задвигались, завставали из-за столов, высказал Жирослав, – так-то по всей стране, по всему языку сотворить? Как там и города, и гости торговы, и люд церковный?
– О всей земле не мыслю пока, Жирослав! – серьезно и устало отмолвил Анфал. – Нам бы преже тута навести хоть какой поряд!
Расходились уже в потемнях. Там и тут вспыхивала говоря, смех, шутки. Женки, толпою сожидавшие своих мужиков на улице, тут подхватывая под руки, на удивленье тверезых, выспрашивали опрятно, что вырешили атаманы на кругу насчет ихней, бабьей участи?
– Теперя тебе, Микита, край! – говорил кто-то, посмеиваясь и толкая приятеля в бок. – Кого из своих баб к венцу поведешь? Настюху, поди? А иные твои прочие тебе муди не оторвут той поры? – дружно захохотали, удаляясь.
Пока еще не дошло. И взаболь не думали о том, и еще не вдруг и не враз все сказанное и вырешенное здесь станет для них непреложным законом!
Глава 19
Когда сейчас начинаешь изучать карту Тверской земли, отыскивая все эти древние города, видишь, что большей частью они исчезли без остатка или превратились в скромные села: Микулин, Холм, Дорогобуж, Зубцов, Новый Городок. Старицу и отдаленные от них и Твери Кашин, Кснятин, Белгородок и другие, а ведь все названные города были центрами удельных княжеств Тверской земли, за них спорили, их осаждали, тягались о них… И все они расположены в основном меж Ржевой (точнее Зубцовым) и Тверью, на площади, не превышающей четверти современной Тверской области. Как же густо были заселены в те времена верховья Волги, ежели из них выходила и на них опиралась нешуточная сила Тверской земли! Как же богаты были эти места! Тверь уже век-полтора после присоединения к Москве считалась всеми иностранцами, приезжавшими в Россию, все еще крупнейшим городом страны, обгоняя Москву и не уступая Нову Городу! И опять же, ежели, невзирая на «рать без перерыву», вражду и погромы, Михайло Александрович рубил и ставил новые города, как и его сын Иван, значит, их было кем заселять? Значит, население росло и множилось! Да ведь и литейное дело, и прочая тогдашняя техника, и многоразличные художества – иконная живопись, музыка церковная, летописание – по качеству своему превосходили то, что творилось в столице Руси Владимирской! Воистину, победа московских господарей над тверскими подчас становит непонятна уму, учитывая безусловные государственные и полководческие таланты обоих Михаилов, Ярославича и Александровича, гордое мужество Александра и Всеволода, как и приверженность простых тверичей к своему княжескому дому, размах торговли, да и само географическое положение Тверского княжества, наконец! Непонятно! Возможно – роковую роль сыграл тут господин Новгород, тогда еще сильный, способный противустать тверской княжеской власти. Возможно и то, что тверичам не удалось посадить митрополита из своей руки на Владимирский престол Руси, и духовные владыки страны перебрались в Москву. Возможно, роковые споры с Ордою в те века и года, когда подобный спор был равен политическому самоубийству, погубили Тверь. Возможно и то, что со всех сторон окруженная сильными соседями, Тверская земля не имела места куда ей расти и расширяться: Литва, Смоленск, Москва, Новгород, Ярославль и Ростов окружали и запирали Тверскую волость в узкой полосе верхней Волги, Вазузы и Шоши.
