Дневники русских писателей XIX века: исследование - Егоров Олег Владимирович "trikster3009" (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗

Дневник Дружинина [42] – типичный образец жанра, в котором рельефно отразились его функциональные, композиционные и стилевые закономерности. В этом отношении его можно поставить рядом с дневниками Н.И. Тургенева, Л.H. Толстого, H.A. Добролюбова и других, менее известных авторов. Мало того, некоторые специфические свойства дневника представлены в произведении Дружинина в выпуклой и даже заостренной форме.

Композиционно дружининский дневник отчетливо делится на две части, которые отличаются функциональным характером. Первая половина отражает процесс индивидуации, становление личности писателя, вторая продолжает повествование о его жизни на иных психологических основаниях. Как и в вышеназванных дневниках, переход от одной стадии к другой хорошо осознается автором и обозначается в тексте рядом характерных для жанра приемов.

Самые ранние дневники, видимо, были уничтожены будущим писателем. Но их существование несомненно, так как Дружинин ссылается на них в одной из первых записей возрожденного журнала. Они, скорее всего, напоминали тот тип отроческого дневника, который мы встречаем у И.С. Тургенева, С. А. Толстой, С. Я. Надсона, М.А. Башкирцевой и который в художественной форме нашел отражение в имитации Буткевич «Дневник девочки». Как правило, разрыв между отроческим и юношеским дневниками составляет 3–5 лет. По упоминанию Дружинина в дневнике 1843 г., он какое-то время вел такие записи в 15-летнем возрасте. Истоки подобных дневников следует искать в психологической сфере (раннее психологическое созревание – С. А. Толстая, М.А. Башкирцева) либо в литературной традиции (И.С. Тургенев).

Возобновленный в возрасте 18 лет, дневник Дружинина отражает процесс индивидуации в той степени, в какой это свойственно родственным ему образцам. Он носит рассудочный характер и резко очерчивает круг проблем, подлежащих рационалистическому анализу («Одно, что постоянно в человеке, – это его рассудок <…> И поэтому, кто хочет писать свою жизнь, тот должен смотреть не на факты, а на результат, описывать не последовательность событий, а последовательность своих мыслей», с. 128–129; «<…> скучно описывать, где был утром, что делал ввечеру, что ел, что пил, с кем об чем говорил <…>», с. 128).

Второй отличительной особенностью юношеского дневника является его обращенность к собеседнику, другу, духовно близкому человеку. Часто такой адресат бывает вымышленным, воображаемым, как в дневниках Жуковского, нередко реальным, как у Жихарева, Е. Телепневой, И.С. Тургенева, И.С. Аксакова; реже заменяется грамматическая форма второго лица множественного числа и таким образом приобретает обобщенный характер. Последняя разновидность свойственна повествовательной манере Дружинина.

Уже предпосланный дневнику эпиграф – «Вы этого хотели, я повинуюсь» – служит обращением к условному адресату последующих записей. В дальнейшем обращение несколько раз повторяется в разных формах («Не смейтесь <…>»; «Смешно скрывать что-нибудь от вас <…>»; «не ждите от меня»).

Одним из вариантов условной формы общения с собеседником является фрагмент, который напоминает диалог автора с воображаемым Наставником в дневнике Жуковского и Минево («etre imaginaire») у Н.И. Тургенева. Рассказ ведется от имени старшего друга, которому автор «предался со всей силой детского верования». Подобный «педагогический» мотив также является характерным признаком дневника периода индивидуации.

Образ «двойника» получает развитие в двух планах – реалистическом и условно-романтическом. В последнем случае Дружинин использует распространенный мотив рассказа в рассказе: повествователь, человек средних лет, рассказывает своему юному другу историю своего школьного приятеля, который напоминает ему собеседника, и предостерегает его от повторения ошибок последнего. Герой этого художественного наброска – alter ego Дружинина, объективированный методом отстраненного изображения. Иллюзии тождества автора и его креатуры способствует то обстоятельство, что данный отрывок стилистически сливается с повествовательным контекстом собственно дневника. В такой же последовательности, как и в дневниковых записях, анализируется образ молодого человека, окончившего курс.

Однако сюжет скоро увлекает Дружинина в сторону, на путь описания банального светского конфликта и на этом обрывается. Видимо, замысел показался Дружинину слишком мелким и избитым, и он решает не развивать его дальше.

Вообще ранние дневники, как и дневник Дружинина, носят воспитательный характер с уклоном в сторону самовоспитания. Здесь сказывается как просветительская традиция, так и особый склад юношеской психики, переживающей этап социальной адаптации.

В своем дневнике Дружинин бессознательно и без малейших намеков на подражание воспроизводит все фазы названного этапа. Помимо образа собеседника – воспитателя или друга – в дневник вводится рубрика «Психологические заметки» (ср. с «Психоториумом» в дневнике H.A. Добролюбова), в которых он пытается вывести особенности своей физической конституции, «природы». Подобный анализ завершается формулировкой основ собственного мировоззрения, которая еще раз подтверждает рационалистический характер юношеского дневника: «Рождается вопрос: чему я верю? Вопрос и решение его очень важны: вся жизнь зависит от убеждений <…> в трех вышеназванных идеях заключается ответ на все вопросы об обязанностях и правах» (с. 150–151).

Психологический анализ, основанный на самонаблюдении, подводит к необходимости создания жизненного плана – одной из центральных проблем периода индивидуации. В основе плана лежит представление о собственных возможностях, притязаниях к миру и та или иная нравственная система, к которой автор дневника испытывает симпатию. Опора на авторитет обычно связана с кругом чтения, с литературно-философскими пристрастиями юного летописца (у Л. Толстого, например, это «франклиновская таблица» – система правил, которую он принимает как руководство). Но у Дружинина ориентации на внешний авторитет предшествует эпоха, в течение которой он пытается следовать собственному плану: «23 сентября <1845 г.> С завтрашнего дня начинаю готовиться к деятельной и трудолюбивой жизни, а с 29 сентября начну трудиться, как прошлый год» (с. 146); «Я стал разыскивать причины моей скуки, вялости в уме и раздора с самим собою <…> Вытекала тут общая причина <…> недостаток твердости для следования новому плану» (с. 148); «12 января 1846 г. <…> Я решаюсь вставать в 7 1/2 и ходить по улицам до усталости <…> Правило мое будет: не быть праздным ни одной минуты в день <…>» (с. 149); «16 июля 1846 г. Строить реформы в самом себе хорошо в том только случае, когда у нас станет способности на реформу <…>» (с. 156); «6 марта 1848 г. <…> Надо, чтоб мысль теперь окрепла, возмужала и приучилась к деятельности. Пора работать, работать не над книгами, а над собою» (с. 160).

В определенный момент Дружинин (как и его предшественники и современники) приходит к выводу о невозможности ригористически следовать начертанному плану (ср. с записью в дневнике Л. Толстого: «Как вредно иметь планы: как только препятствие, так и раздражение», т. 57, с. 124): «Наконец, пришла пора убедиться <…> что я неспособен ни к какому постоянному практическому труду». И как следствие разочарования в своих силах происходит снижение притязаний: «Кажется <…> я буду жить по методе приятеля моего Карра (французского писателя и садовода. – O.E.), шататься под высокими деревьями, строчить ерунду и вспоминать о людях и прежней жизни, как о сне довольно тяжелом» (с. 161).

В сущности же весь процесс – планирование, попытка проведения плана в жизнь и неудача – отражает фазу расширения сознания, результат нравственно-психологического опыта. Этот опыт не был негативным, несмотря на крушение планов и отказ от многих притязаний. В форме исповеди с воображаемым собеседником Дружинин раскрывает положительный смысл завершившегося процесса: «<…> я сам изменил свой характер и довел себя в двадцать три года от роду до такой степени, что смело могу сказать: «я застраховал себя от всех несчастий» (с. 164).