Партизанские отряды занимали города - Жигалин Яков Павлович (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Сделав переход 25–30 километров, мы решили остановиться на ночлег. Как ни тщательно готовились мы к походу в Верхнеудинске, проверяли свою готовность в Могзоне, тем не менее в походе выяснилось много мелких недочетов. То нужно было переменить вьючных лошадей с верховыми, то иначе расположить на вьюке груз, то заменить недоброкачественные трочки (ремни для привязки вьюков).
Остановились в лесу, на берегу ручья. Быстро расседлали лошадей. Опытные в походах партизаны принялись растирать травой спины лошадей, а некоторые, сняв с лошадей седло или вьюк, оставляли на них потник, чтобы постепенно дать лошадям остыть. Мне все эти приемы были знакомы еще с детства и в особенности по походам на Кавказском фронте в годы империалистической войны. Это же было предложено сделать участникам экспедиции, незнакомым с правилами ухода за лошадьми в походе. Кстати сказать, некоторые из них вообще впервые сидели на лошади верхом, испытывая в первые дни похода особенные трудности. Поэтому на марше они старались больше идти пешком, а на привалах еле ходили и не садились на землю, а ложились и даже ели лежа.
Это давало повод к бесконечным шуткам над новичками. Много было смеху и недоразумений из- за неумения седлать лошадей, треножить их на ночь и даже садиться на них. Вестовых у нас не было, и всякий должен был сам убирать свою лошадь. Партизанам же, кроме того, приходилось убирать еще и вьючных лошадей. Новички, которым приходилось помогать и показывать, как ухаживать за лошадью, старались быстрее усвоить несложные приемы, чтобы перестать быть мишенью шуток. Кроме того, все были предупреждены, что за плохой уход за лошадью и порчу ее будут отвечать «своими ногами», так как больных лошадей менять негде и придется идти пешком.
Скоро стреноженные лошади паслись на траве. Пылали ярко костры. Вокруг них сидели, лежали люди. Варился незатейливый ужин, кипятился чай. Некоторые, устав с непривычки, уже спали, положив под голову седло.
Слышались шутки, смех.
— Товарищ, начвосо, сядьте как следует и подберите ноги, — шутливо говорил партизан лежавшему у костра Юдину, шагая через его ноги. А тот охал при каждом движении и жаловался, что ему досталась самая «тряская» лошадь.
— Это тебе не в служебном вагоне ездить.
— Ничего, вот помучится, так научится, — острили над ним.
— Ну пока научится, так еще наплачется. С недельку будет болеть место, откуда ноги растут.
— Доктор, вы какую-нибудь мазь придумали бы, чтобы не болела «подушка-то».
Санврач морщился и ворчал.
— Посмотрим, как завтра садиться на коней будете. Вот тогда сфотографировать надо бы.
Замечание вызвало взрыв смеха у бывалых конников, знавших, как особенно трудно бывает новичкам садиться на лошадь после первых дней езды.
Разговоры быстро затихали, и скоро лагерь погружался в сон. Только дежурный и дневальный, борясь со сном, сидели у костра, изредка перекидываясь фразами, да поодаль на полянке, громко фыркая и отбиваясь от комаров, паслись лошади. Отряд был разбит на два взвода. Назначены взводные командиры. На ночь для порядка и охраны лошадей назначался дежурный по биваку и дневальные.
Мы шли к северу, параллельно нашему читинскому фронту. Расстояние до фронта было еще настолько велико, что нам нечего было опасаться нападения противника и не вызывало особой необходимости принимать меры предосторожности.
Чтобы использовать утреннюю прохладу, мы поднялись на рассвете. Лагерь ожил, зашевелился, послышался говор, смех, запылали костры, варили чай, готовили седла, свертывали вьюки. Несмотря на приказ, выступить до восхода солнца не удалось. Люди еще не втянулись в походную жизнь, в особенности новички. Ругаясь и ворча, с трудом поднимались они после короткого сна. Широко расставляя ноги, медленно шли за лошадьми, пасшимися невдалеке. Ноги ныли и болели. Но ехать было нужно и, пересиливая боль, люди седлали лошадей и садились на них. Некоторые, не решаясь преодолеть боль при посадке верхом, тронулись в путь пешком, ведя лошадь на поводу.
Взводным командирам было приказано проверить седловку и вьюки. У некоторых я проверил сам. Сделал практические указания новичкам, и экспедиция в колонне по 2–3 человека потянулась по извилинам проселочной дороги, по горам, долинам, проселкам. Солнце поднималось, и начинало припекать. День обещал быть жарким. Люди снимали верхнюю одежду, оставаясь в одних рубашках. Партизаны пели свои песни, рассказывали о своих походах, боях и приключениях, которыми так богата была партизанская жизнь.
Даже во мне, на себе испытавшем все «прелести» партизанской жизни и борьбы в Забайкалье и в особенности в Западной Сибири, эти простые и бесхитростные рассказы партизан Восточного Забайкалья вызывали изумление и восхищение. А они даже не осознавали всей красоты и величия своих подвигов, рассказывали о героической борьбе партизан под руководством своих самородков, командиров — Журавлева, Якимова и Коротаева — против превосходящих сил противника, как о самых обыкновенных делах, само собой разумеющихся и понятных, как будто иначе и не могло быть. Ими руководило классовое сознание и чувство ненависти к буржуазии, атамановщине, офицерству, чувство солидарности с рабочими и крестьянами Советской России.
Я в свою очередь рассказывал им о героической борьбе сибирских партизан. Да и у каждого из участников этой экспедиции было что рассказывать, так как все были окурены пороховым дымом гражданской войны. Многие были ранены или побывали в плену у белых.
Много говорили о целях и задачах экспедиции, о природных трудностях, которые нам предстояло преодолеть и об опасностях, угрожавших нам со стороны белых. Но ни у кого не возникало сомнения в успехе нашего дела, в достижении поставленной цели. Все были солдаты революции, которым партия большевиков дала опасное задание, и мы обязаны его выполнить. А трудности были еще впереди, непосредственно нас они еще не коснулись да, пожалуй, не всеми сознавались. Но я представлял их ясно и часто мысленно переносился в жуткую глухую тайгу, по которой нам предстояло пройти, где на сотни километров не было человеческого жилья, не встретить ни одного человека, кроме разве разведки или засады белых, которые могли узнать о нашей экспедиции и постараться перерезать нам путь. А разве трудно было заблудиться в этом бескрайнем лесу и умереть с голода? Я гнал от себя эти мрачные мысли. Мы водили пальцем по карте сорокаверстке, изучая маршрут, прикидывали наши запасы продовольствия. Выходило как будто ничего. Но доверяться сорокаверстке на нашем пути было опасно, так как мы знали, что топографы, чертившие карту, вообще не бывали в этих местах.
Командирам взводов было приказано чаще проверять наши запасы и строго запрещалось пользоваться ими, пока шли населенными местами.
Через несколько дней пути мы вышли за линию фронта. Крайний левый фланг наших войск упирался в реку Витим, у села Романовского. Здесь стояла небольшая воинская часть, ведшая глубокую разведку в сторону Читы, но белые так глубока на север обычно не заходили. Отсюда же, из Романовского, поддерживалась агентурная связь с Читинской большевистской подпольной организацией.
Село Романовское расположено на левом берегу Витима, и чтобы попасть в него с юга, нужно перейти реку. В обычном состоянии Витим в этом месте небольшой, и переправиться через него на пароме особых трудностей не представляет, но стоит лишь пройти в верховьях дождям, как вода поднимается на несколько метров, и Витим превращается в большую, бурную реку, переправа через нее на пароме прекращается.
К полудню лишь только мы успели переправиться, как вода поднялась, и перевоз был прекращен. Накануне прошел сильный дождь, к вечеру Витим стал неузнаваем. Вода поднялась на 1,5–2 метра. Паром был сорван. Даже на лодке переправляться было опасно. Чуть выше Романовского Витим вырывается из скал и, как бешеный, мчит свои воды вниз. Я стоял на берегу и невольно залюбовался величественным зрелищем могучей водной стихии, ломавшей на своем пути всякие преграды.
