История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века - Чичерин Борис Николаевич (бесплатные серии книг txt) 📗
К этому присоединялось различное воззрение на церковное устройство в обеих половинах вселенской церкви. Когда христианство упрочилось и сделалось господствующим, первоначальным делом церкви было утверждение догмы и установление церковного закона. Такова первая задача всякой религии вообще и в особенности религии, осуществляющей в себе высший нравственный закон. Эта законодательная деятельность требовала особых органов; такими были вселенские соборы, состоявшие из епископов. Церковь в то время управлялась аристократически. Обе ее половины, и Восточная и Западная, одинаково участвовали в законодательном деле, Восточная преимущественно разработкою догматов, Западная — твердым противодействием произволу светской власти. Но когда завершился этот законодательный процесс, когда главною задачею церкви сделалось охранение и введение в жизнь установленного уже закона, тогда направления разделились. Западная церковь искала прочного порядка в единстве церковной власти, господствующей над всем. Папы издавна изъявляли на это притязание: приписанное им церковью первенство они хотели развить в главенство. Эти стремления постепенно выработались в полную систему, которая была безусловно признана на Западе и требовала себе признания и на Востоке. Здесь однако она встретилась с совершенно иными взглядами. Восточная церковь понимала единство церкви не как внешнее, а как внутреннее единство, основанное не на силе власти, а на духе веры и любви, связывающем все члены тела Христова. Тогда как Западная церковь для видимого союза требовала и видимого главу в лице папы, восточная признавала в духовном теле единственно невидимого главу — Христа. Ни одному из членов не приписывалось полновластия, но каждый должен был воздерживаться другими. Понятие об организме повело к теории пяти патриархов. Они сравнивались с пятью чувствами, управляющими человеческим телом и равно необходимыми для его совершенства [48]. Но и миряне не исключались из участия в общем деле. Церковное предание, хранящее и прилагающее закон, блюдется не одними иерархами, но всеми членами церкви, в совокупности которых живет направляющий их дух. Поэтому светская власть призывается здесь к самостоятельной деятельности не как орудие в чужих руках, а как член, имеющий свое собственное назначение. При чисто духовном единстве церковного союза охранение внешнего его единства было предоставлено светской власти. Поэтому в Византии мы видим иные понятия о значении светской власти для церкви, нежели на Западе. «Попечению Императора, — пишет Константин Багрянородный, — вверены и церкви, ибо и они заключаются в судне житейском, а потому подлежат заботе управляющего им» [49]. Вместо того резкого разделения светской области и духовной, которое проводили в то время папы, здесь оба ведомства нередко сближались и даже смешивались, императоры издавали законы, касавшиеся и церкви. В 7-й Новелле Льва Философа сказано: «…если государственный закон более церковного приходится к делу, то ему должно быть дано предпочтение, и наоборот» [50]. В основание приложения закона полагалось, следовательно, начало общей пользы, а судьею его могла быть только светская власть.
При такой противоположности взглядов и направлений распадение церковного союза было неизбежно. Известно, что первым поводом к столкновению было низложение Игнатия и возведение Фотия на патриарший престол в Константинополе. По этому поводу между папою Николаем I и императором Михаилом III возникла полемическая переписка, в которой выражаются взгляды Римской церкви на значение духовной власти и на отношения ее к светской. Письма императора, к сожалению, не дошли до нас, но в письмах папы высказываются уже те притязания римского престола, которые повели сперва к разделению церквей, а потом к ожесточенной борьбе властей в течение средних веков. Мы найдем здесь зародыш тех начал, которых полное развитие увидим впоследствии.
В доказательство прав, принадлежащих римскому первосвященнику, Николай I ссылается на известный текст Евангелия, который всегда служил опорою властолюбивым стремлениям пап: «Ты ecu Петр, и на сем камени созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей. И дам ти клюги царства небеснаго: и еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех: а еже аще разрешшшл на земли, будет разрешено на небесех» (Мф. 16: 18, 19). Отсюда папа выводит, что апостол Петр был сделан всеобщим пастырем, главою всех церквей. От него это главенство перешло на преемников его, римских епископов [51]. «Как сыновья, хотя и недостойные, святых апостолов Петра и Павла, — пишет Николай, — мы установлены князьями над всею землею, то есть над вселенскою церковью» (constituti principes super omnem terram, id est super uni-versam ecclesiam) [52]. Эти привилегии, будучи дарованы самим Христом, вечны и непреложны. Они не могут быть уменьшаемы, нарушаемы или изменяемы, ибо основание, положенное Богом, не может быть уничтожено человеком. Вселенская церковь и соборы, говорит папа, всегда признавали и уважали эти права; искони существовало правило, что никакое соборное решение не может быть исполнено без согласия римского епископа. Однако эти права не установлены соборами, ибо соборы могли дать только то, что имели, а никакой собор не пользовался таким полновластием, как Петр, и не получал правления всех Христовых овец. Вся вселенская церковь имеет свое начало от Петра [53]. От Рима исходит и весь порядок церковной дисциплины. Поэтому римскому епископу принадлежит суд над всею церковью [54]. То, что установляется его полновластием, не может быть устранено никаким противоречащим обычаем, исходящим от человеческого произвола, но должно быть исполняемо твердо и ненарушимо [55]. Фотий, напротив, утверждал, что обязательно для христиан только то, что предписано Св. Писанием и вселенскими соборами, в остальном же каждый может следовать своему обычаю [56]. Этим способом общие уставы церкви сочетаются с местного свободою. Впрочем, в других случаях, например в споре об опресноках, папы отстаивали местный обычай против обвинений греческих святителей, которые упрекали их в нововведениях, несогласных с общим преданием церкви.
Опираясь на присвоенные римскому престолу права, папа Николай произносит свой суд в деле Игнатия и Фотия. Прежде всего он отрицает у светских князей право низлагать и возводить правителей церкви; он обличает императора в захвате не принадлежащей ему власти. «Вы, — пишет он императору, — созвали на него (Игнатия) собор, и по вашему мановению сошлись все низшие, и вы сами, внимая голосу мирян и сошедши с императорского престола, вступили на епископскую кафедру, и по настоянию его врагов, забывши царский скипетр, в подражание некоему израильскому царю, вы для его осуждения присвоили себе должность епископского сана, тогда как ваша власть должна довольствоваться ежедневным управлением общественными делами, а не захватывать то, что прилично только служителям Бога. Скажите, прошу вас, где вы читали, чтобы ваши предшественники когда либо участвовали на соборах? Разве когда дело шло о вере, которая общая всем, которая касается не одних духовных лиц, но и светских, и всех христиан» [57]. «Если бы светской власти дозволено было таким образом судить правителей церкви Божьей, — пишет папа в другом месте, — это повело бы к пагубе всей церкви, и в настоящем, и в будущем. Обратите на это внимание, и вы поймете это. Теперь уже нечестие так возвысило голову, что, устраняя служителей церкви и попирая канонический порядок, миряне держат бразды церковного правления и по своему произволу одних низлагают, а других возводят на их место, и то что ныне одобряют, скоро сами отвергают по легкомыслию. Те же миряне, чтоб иметь возможность по своей воле совершать всякие преступления, не дозволяют возводить в высший сан из духовных лиц, а выбирают епископов из самих себя» [58]. Последнее относилось к Фотию, который был возведен в патриархи прямо из мирян. Папа утверждал, что подобное избрание противно каноническим правилам, а потому не имеет законной силы; Фотий же, напротив, говорил, что он такого правила, обязательного для церкви, не знает. «Из всего этого очевидно, — пишет далее папа, — что Игнатий не мог быть низложен императорским приговором. Если же и последовало согласие епископов, то ясно, что это было действие лести, а не законное утверждение» [59].
