Виртуальная история: альтернативы и предположения - Фергюсон Ниал (библиотека книг .TXT) 📗
И все же в том, что касается этих несговорчивых судей, время снова играло на руку Карлу. К концу 1630-х гг. он был близок к достижению своей цели – формированию судейской коллегии из судей, которые пользовались уважением коллег, но в то же время были благосклонно настроены к “максималистской” интерпретации прерогатив короны в отношении общего права. Из пяти судей, которые выступили против короны в деле о корабельных деньгах 1637–1638 гг., четырем было за семьдесят – это были люди Елизаветинской эпохи, интеллектуальное становление которых пришлось на 1580-е и 1590-е гг. Их карьера также клонилась к закату. Сэр Джон Денэм (1559 г. р.), которому было глубоко за семьдесят и который встал на сторону Гемпдена, скончался через год после вынесения решения не в пользу короны. Сэр Ричард Хаттон (ок. 1561 г. р.) умер через месяц после Денэма (26 февраля 1639 г.) [274]. Сэр Джордж Крок из Суда общих тяжб (1560 г. р.) из-за ухудшения здоровья в 1641 г. подал прошение об отставке и скончался 16 февраля 1642 г. Четвертый старейший член коллегии, сэр Хамфри Давенпорт (1566 г. р.), который встал на сторону Гемпдена из-за несоблюдения формальностей, дожил до 1645 г., однако, как гласил его вердикт, он готов был подтвердить легальность этого непарламентского налога [275]. Хаттон, Крок и, возможно, Денэм были самыми категоричными противниками режима в коллегии. К 1641 г. Карл был избавлен от всех троих [276]. Для критиков корабельных денег, как и для противников других аспектов каролинского режима, конец 1630-х гг. был, пожалуй, последним моментом, когда оставалась возможность бросить серьезный юридический вызов режиму.
К началу 1640-х в отсутствие парламентской критики Карл смог бы преобразовать состав коллегии, не прибегая к яростным чисткам и отставкам, чтобы “королевские львы” одобрительно мурлыкали всякий раз, когда необходимо будет утвердить новые фискальные выплаты. Такое раболепие подорвало бы престиж судебной коллегии [277]. И все же еще через несколько лет дело Гемпдена (если бы оно вообще дошло до суда), скорее всего, завершилось бы не вынужденным одобрением корабельных денег, которое коллегия предоставила в 1638 г., а горячей поддержкой фискальной политики короны [278].
Следствия королевской победы 1639 г. для развития правовой системы кажутся очевидными. При каролинском правительстве в 1640-х гг. в Англии по-прежнему действовало бы общее право, однако эта правовая система развивалась бы в направлении, обозначенном Бэконом и Элсмиром, в сторону усиления концентрации политической власти в руках короля, а не шла бы по намеченному Коком пути. Вектор развития уже был озвучен сэром Робертом Беркли в его вердикте о корабельных деньгах от 1638 г. Отвергая довод барристера Гемптона о том, что король не имеет права “взыскивать деньги с подданных” без “общего согласия Парламента”, Беркли не высказал никаких сомнений. “Закон не знает политики подавления короля. Закон как таковой есть старый и верный слуга короля, это тот инструмент, то орудие, которое он использует, чтобы править своим народом” [279]. Должно быть, от этой искренности холодок пробежал по спине у всех тех, кто почитал алтарь сэра Эдварда Кока.
Как бы выглядели три королевства Стюартов, если бы восстание ковенантеров было подавлено, судейская коллегия стала бы еще сговорчивее, а заморская “католическая угроза” изжила себя? Многое зависело от того, как победа 1639 г. повлияла бы на баланс сил и влияния при дворе. Без сомнения, сильнее всего поднялся бы личный авторитет самого короля. Победоносные короли, как правило, получали восторги подданных, поэтому победа над ковенантерами практически наверняка принесла бы короне огромную популярность и значительно поспособствовала усмирению внутренней оппозиции режиму, даже несмотря на эффективную шотландскую пропагандистскую кампанию, направленную на завоевание английских умов и сердец. Военные успехи дали бы Карлу I возможность реализовать свое стремление создать “имперский” союз трех королевств и фактически еще сильнее подчинить Шотландию и Ирландию английскому правлению. Англия стала бы моделью “порядка и благопристойности” в правительственной и правовой системе (как уже случилось в сфере религии), и кельтские королевства были бы вынуждены следовать ее образцу. Победа дала бы королю возможность продолжить установление единоличного правления, в котором он видел залог благополучия своих подданных. Несколькими годами ранее король даже произнес немного зловещую фразу: “Если кто-то безрассудно пойдет против природы и решит выступить против короля, своей страны и собственного блага, с Божьей помощью мы сделаем его счастливым – даже против его воли” [280].
Архиепископ Лод, который был одним из главных в Совете сторонников решения внедрить английскую литургию в Шотландии в 1637 г., счел бы королевскую победу 1639 г. не только личным триумфом, но и ниспосланным свыше доказательством своей правоты. Его влияние не английскую церковь оказалось бы в значительной степени консолидированным, а потому, скорее всего, с новой силой возобновилось бы прерванное войной внедрение церковных регламентов 1630-х гг.: размещение престола в восточной части приходских церквей с ориентацией на восток “на манер алтаря”, акцент на катехизисе вместо проповедей, упор на доктринальное и церемониальное единства и повышение благосостояния и общественного положения духовенства. Если бы модифицированный вариант английской литургии был успешно экспортирован в Шотландию в конце 1630-х гг., за ним, вероятно, последовали бы и другие элементы лодианской программы. В Ирландии Страффорд и епископ Дерри Джон Брамхолл уже продвинулись на пути к достижению литургического единства с Англией. Во всех трех королевствах тенденция к клерикализации правительства, типичным проявлением которой стало (устроенное Лодом) назначение епископа Лондона лордом-казначеем в 1636 г., скорее всего укрепилась бы. Пока пуританские знаменитости вроде Бертона, Бэствика и Принна томились бы в своих далеких и холодных подземельях, нонконформисты продолжили бы страдать под властью бдительного (и порой злопамятного) архиепископа. Работа Иниго Джонса над планом расширения собора Святого Павла, предполагавшим провозглашение Карла “новым строителем” церкви на антаблементе шестидесятифутовой коринфской колоннады, продолжилась бы и в 1640-х: этот храм стал бы визуальным памятником триумфу лодианской церкви [281].
Католики тоже остались бы в выигрыше. Их своевременное присоединение к обеспечению военных расходов 1639 г. (благодаря чему было собрано около 10 000 фунтов стерлингов) обещало им прекрасные дивиденды в случае победы. Семнадцатого апреля 1639 г. королева Генриетта Мария в послании своему старшему секретарю, католику сэру Джону Винтуру, обязалась защитить католиков, оказавших финансовую поддержку королю, “от всех… оказываемых неудобств”, что подразумевало гарантию ограниченной толерантности [282]. Католики добились бы дальнейшего послабления законов о нонконформизме (к огромному неудовольствию Лода, который, несмотря на свою репутацию, оставался яростным противником католичества) и расширения возможностей для занятия придворных должностей. Католик граф Найсдейл, входивший во внутренний круг советников, с которыми Карл принял решение пойти на войну в 1639 г., получил бы огромное влияние в Шотландии, [283] а симпатизирующий католикам государственный секретарь и член Королевского военного совета сэр Фрэнсис Уиндебанк – в Уайтхолле. Сложно сказать, привели бы эти преобразования к обострению неприязни к римским католикам или же со временем позволили бы возникновение фактической толерантности (того сорта, который в то время устанавливался в Республике Соединенных провинций) [284]. Однако совершенно точно не последовало бы жестоких процессов против католиков, которые состоялись при Долгом парламенте в 1640-е гг., когда более двадцати католических священников встретили жуткую смерть через повешение, утопление и четвертование. В сравнении с ужасной карой, которой Парламент подвергал религиозных диссидентов в 1640-е гг., самые суровые наказания периода единоличного правления (даже наказания Бертона, Бэствика и Принна) кажутся относительно милосердными [285].
