Утопия у власти - Некрич Александр (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

Генеральный секретарь был чрезвычайно удивлен. «Эстонские товарищи, — сказал он, — преподнесли нам сюрприз». Михаил Горбачев имел в виду решения, принятые Верховным советом Эстонии в конце 1988 г. Решения эти, констатировал Горбачев на заседании президиума Верховного совета СССР, «вошли в противоречие с конституцией СССР» и поэтому «должны быть признаны ошибочными и не имеющими юридической силы». Верховный совет Эстонии попытался расширить права республики. Генеральный секретарь в своей функции председателя президиума Верховного совета критиковал эстонское решение целиком, но «особую озабоченность» вызвало у него то, что эстонцы решили «допустить наряду с другими видами собственности и частную».

«Политический словарь» объясняет: «Известны 2 основные формы собственности: общественная и частная. С частной собственностью связано разделение общества на антагонистические классы, она господствует при рабовладельческом строе, феодализме и капитализме. В результате социалистической революции утверждается общественная собственность на основные средства производства». Михаил Горбачев повторяет словарную мудрость: «Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершилась именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народа. Пытаться восстановить ее — значит толкать назад...»

Это — момент истины. Лидер «перестройки» представляет в этом своем выступлении суть экономической реформы, которую он пробует реализовать. Он высказывается без обиняков: «Перестройка экономических отношений как раз призвана раскрыть потенциал, заложенный в различных формах социалистической собственности». Вся двусмысленность программы Горбачева обнажена в этом заявлении: «перестраивать», не касаясь фундамента, значит всего-навсего ремонтировать старое здание.

Трудности, связанные с решением квадратуры круга — реализацией экономической реформы, не выходя за рамки «социалистической собственности», проявились особенно наглядно на пограничной полосе — между социалистической и частной собственностями. На трех китах стоит экономическая «перестройка», на трех законах: о государственном предприятии (вступил в силу 1.1.1988 г.); о кооперации в СССР (подписан 8.6.1988 г., к нему примыкает Закон об индивидуальной трудовой деятельности от 19.11.1986 г.); об аграрной реформе (принципы которой изложены в постановлении пленума ЦК об аграрной политике КПСС в современных условиях от 16.3.1989 г.). [69]

Выше я говорил о трудностях, с которыми борется советское «государственное предприятие», пытаясь реализовать Закон, со дня вступления в силу выхолощенный бесчисленными директивами, циркулярами и указаниями министерств и планирующих органов. По общему признанию экономистов, руководителей предприятий и партийного аппарата результатов изменения системы управления промышленностью пока нет. Однако трудности в реализации «хозрасчета» — это внутренние трудности в сфере «социалистической собственности», ей присущие. Иное дело — два других «закона», рассчитанных на внесение живой крови в умирающее тело социализма.

Как известно (если употребить любимое выражение советских лидеров), социалистическая собственность состоит из двух форм: государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной. Первая — достояние всего народа, основная форма социалистической собственности. Вторая — как говорит само название — собственность колхозов и других кооперативных организаций. В исключительной собственности государства — земля, ее недра, воды, леса, основные средства производства в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве, средства транспорта и связи, имущество государственных торговых, коммунальных и иных предприятий, основной городской жилищный фонд, «а также другое имущество, необходимое для осуществления задач государства». Колхозы и кооперативы имеют право на собственность, «необходимую им для осуществления уставных задач». Совершенно очевидно, что никакого сравнения быть не может. Но, кроме того, как говорилось еще в 1987 г., «происходит неуклонное сближение государственной и колхозно-кооперативной форм социалистической собственности». Это значит — государство медленно, но неуклонно пожирало все то, что еще ему не принадлежало.

В 1921 г. появление свободного рынка в короткий срок улучшило продовольственное положение в стране. Несмотря на страшный голод, обрушившийся на огромную территорию, в районах, им не затронутых, прежде всего в больших городах, появились продовольственные и промышленные товары, которые, казалось, исчезли навсегда после начала «большого прыжка в коммунизм». Горбачевские экономисты надеялись на повторение чуда. Закон об индивидуальной трудовой деятельности был подписан 18 ноября 1986 г. Он разрешал, «допускал», как сказано в тексте, индивидуальную трудовую деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, бытового обслуживания населения, а также другие виды деятельности, «основанные исключительно на личном труде граждан и членов их семей». Но за полгода до этого закона Центральный комитет партии принял постановление, озаглавленное: «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами». Одновременно Совет министров обязал все правительственные органы принять меры по усилению борьбы с нетрудовыми доходами, а президиум Верховного совета издал Указ, предусматривающий ужесточение наказания за нарушение законов и правил, регулирующих индивидуальную трудовую деятельность. Указ вступал в силу 1 июля 1986 г. Когда 1 мая 1987 г. вступил в действие закон об индивидуальной трудовой деятельности — атмосфера была готова: граница между «нетрудовыми доходами» и доходами от совершенно легальной «индивидуальной трудовой деятельности» была различима с большим трудом.

Тацит заметил: чем коррумпированнее государство, тем больше у него законов. Эпоха «перестройки» подтверждает наблюдение римского историка. 1 июля 1988 г. в СССР вступил в силу очередной новый закон — о кооперации. Он предусматривает превращение кооперации «в широко разветвленную систему, органически связанную с государственным сектором экономики и индивидуальной трудовой деятельностью населения». Законодатели, забыв о недавней стратегии «сближения» двух форм собственности, заверяют, что «закон о кооперации в СССР направлен на равноправное взаимодействие государственного и колхозно-кооперативного секторов социалистической экономики...»

Четыре года «индивидуальной» деятельности и два года существования кооперативов не дали результатов, сравнимых с аналогичным периодом нэпа. Чуда — пока? — не произошло. Как и все другие законы, решения, касающиеся прищепления нового органа в организм советской социалистической экономики, были подготовлены наспех, на привычном советском низком уровне. Еще раз подтвердилось, что зрелый социализм перестраивают по традиции, сооружая сначала временные бараки, остающиеся навсегда. Только на этот раз дефекты законов о кооперативном движении кажутся подготовленными умышленно. Ибо на этот раз делается попытка прищепить орган, вообще чужеродный организму.

Авантюрист и мошенник Остап Бендер жаловался: никто меня не любит, кроме уголовного кодекса, который меня тоже не любит. Это как нельзя более точное определение отношения к индивидуальной (ни в коем случае не частной) трудовой деятельности, к кооперативам. «Стоит только заговорить о личной инициативе, — жалуется наблюдатель, — как из глубины общественного сознания возникает карикатурно зловещая фигура кулака-мироеда, лавочника-охотнорядца, красномордого трактирщика, лакейски лебезящего портного — одним словом, идейного врага, объединенного общим понятием «частник».

Трудности «прищепления» кооперативного движения связаны с полной атрофией «личной инициативы». Аналогия с нэпом, о котором много говорят сторонники кооперативов, не существует. В начале 20-х годов частная инициатива уже преследовалась новым режимом, но еще существовала в подпольях человеческих характеров и вырвалась наружу, едва было дано разрешение. Главное же, пролетарская революция преследовала, но еще не уничтожила индивидуального крестьянина, который позволил — едва разрешили ему — создать рынок. Трудности связаны и с тем, что «частник» и «рынок» пугают не только потребителей. В неменьшей степени они пугают руководителей, а следовательно законодателей.