Железный Шурик - Млечин Леонид Михайлович (книги бесплатно без .TXT) 📗

Это письмо руководители идеологического отдела ЦК положили на стол Хрущеву с соответствующим комментарием: «формалисты» зажимают реалистов!

Заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин записал слова Хрущева:

Вот в таком раздражении, заведомо настроенный против московского отделения Союза художников, буквально через день Хрущев отправился смотреть в Манеже выставку работ столичных живописцев.

«Когда Хрущев подошел к моей последней работе, к автопортрету, — вспоминал Борис Жутовский, — он уже куражился:

— Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионову, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить — жопа.

И вся его свита мило улыбнулась».

Черед пару недель, семнадцатого декабря, в доме приемов на Ленинских горах встреча руководителей страны с деятелями литературы и искусства. Доклад прочитал секретарь ЦК по идеологии Ильичев.

Хрущева несло. Эрнсту Неизвестному он сказал:

— Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет… Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите.

Так что Аджубей, можно сказать, отделался легким испугом. Тесть всего лишь отчитал его на президиуме ЦК, в своем кругу, не публично…

Позволю себе короткое отступление. Я тоже работал в «Известиях» — в середине девяностых, через тридцать лет после Аджубея, когда воцарилась полная свобода слова. Но старые известинцы, похоже, именно аджубеевские годы считали временем расцвета газеты и вспоминали Алексея Ивановича с почтением и восхищением.

На утренних заседаниях редколлегии в овальном конференц-зале я сидел рядом с Анатолием Ивановичем Друзенко, который пришел в «Известия» при Аджубее стажером и вырос до первого заместителя главного редактора. Он часто повторял:

— Такого редактора, как Аджубей, в «Известиях» не было и больше не будет.

Аджубею откровенно завидовали. Преуспевающий во всем человек, он распространял вокруг себя атмосферу процветания. Он был то надменным и высокомерным, то покровительственно-добрым.

Таким увидел его собственный корреспондент ТАСС в Сталинграде Владимир Николаевич Еременко. Через много лет он описал поразившую его сцену. Уже после ХХ съезда Хрущев привез в Сталинград югославскую делегацию. Вместе с первым секратарем была неизменная пресс-группа — главный редактор «Правды» Павел Алексеевич Сатюков, председатель Госкомитета СССР по радиовещанию и телевидению Михаил Аверкиевич Харламов и, конечно же, Аджубей.

Во время торжественного приема, когда выступал Хрущев и все жадно внимали первому секретарю, Аджубей, как ни в чем не бывало, пошел по залу.

«Немногочисленные в застолье парт— и совдамы провожали его умиленными взглядами, — вспоминал Еременко. — Молодой, высокий, пышущий здоровьем атлет излучал не только физическую силу, но и завораживающую силу власти. Он зять могущественного человека, развенчавшего Сталина, вздыбившего страну. Когда говорит этот всесильный муж, немногие из его окружения могут позволить себе так вальяжно и независимо следовать через зал.

Аджубей же спокойно, не убыстрив шага, дошел до своего места и, опустившись на стул, тут же что-то стал шептать на ухо Сатюкову. Тот сидел, словно аршин проглотив, весь внимание, повернувшись к Хрущеву.

Я чуть не прыснул от смеха, наблюдая, в каком тяжелом положении главный редактор «Правды». Демонстрируя верноподданическое внимание первому секретарю, он не может отмахнуться и от нашептываюшего Аджубея».

Вокруг Аджубея крутилось множество лизоблюдов и собутыльников, исполнявших знаменитую песню на новый лад:

Аджубею Никита Сергеевич разрешил произнести речь на ХХII съезде партии в октябре шестьдесят первого. Выступление было неудачным, хотя зал исправно хлопал в нужный момент. Аджубей рассказывал о своих поездках за границу — во Францию и Соединенные Штаты, что было недостижимо даже для большинства делегатов партийного съезда. Едва ли сидящие в зале испытывали теплые чувства, глядя на молодого человека, взлетевшего так высоко и объездившего полмира благодаря тестю.

Аджубей говорил о том, как встречали Хрущева за рубежом, в том числе в восторженных тонах поведал о печально знаменитом эпизоде в зале заседаний Организации Объединенных Наций. В сентябре шестидесятого Хрущев отправился в Нью-Йорк — на сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

Никита Сергеевич присутствовал на всех заседаниях Генассамблеи, хотя руководители государств обычно не тратят на это времени. Но Хрущев полностью отдался новому для него делу. Он словно вернулся в годы своей юности, когда сражался на митингах с противниками генеральной линии партии.

В первый раз Хрущев стал скандалить, когда выступал представитель Филиппин, который говорил о том, что Советский Союз аннексировал Прибалтику и подавил народное восстание в Венгрии. Хрущев, вспоминал его переводчик Виктор Суходрев, пытался топать ногами, но на полу лежал ковер. Тогда он стал стучать кулаками. Отчаянно барабанил и сидевший рядом с ним министр иностранных дел Громыко.

Потом Андрей Андреевич станет рассказывать, что он этого не делал и, напротив, пытался успокоить Хрущева. На самом деле министр старался не отставать от своего лидера — лояльность хозяину всего важнее.

А на следующий день Хрущев стал стучать башмаком, когда выступал представитель франкистской Испании. Потом Хрущев объяснял это по-разному. Но сразу после этой истории он сказал откровенно: он так стучал кулаками, что у него часы остановились. И это его совсем разозлило:

— Вот, думаю, черт возьми, еще и часы свои сломал из-за этого капиталистического холуя. И так мне обидно стало, что я снял ботинок и стал им стучать.

Он потребовал слова, вышел на трибуну и стал кричать:

— Франко установил режим кровавой диктатуры и уничтожает лучших сынов Испании. Настанет время, народ Испании поднимется и свергнет кровавый режим!

Председательствовавший на заседании ирландец Фредерик Боланд пытался его остановить:

— Выступающий оскорбляет главу государства Испании, а это у нас не принято.

Хрущеву никто не перевел эти слова. А он решил, что председательствующий вступился за испанца, и накинулся на Боланда:

— Ах вот как? И вы, председатель, тоже поддерживаете этого мерзкого холуя империализма и фашизма? Так вот я вам скажу: придет время, и народ Ирландии поднимется против своих угнетателей! Народ Ирландии свергнет таких, как вы, прислужников империализма!

Обычно сдержанный и невозмутимый Боланд закричал, что лишает Хрущева слова. А тот продолжал говорить, хотя микрофон у него отключили. Он покинул трибуну только тогда, когда Боланд просто вышел из зала и заседание прервалось.

— Там годами царила тошнотворная атмосфера парадности и так называемого классического парламентаризма, — рассказывал Аджубей с трибуны партийного съезда. — Советская делегация развеяла эту мертвящую скуку… Когда уставали кулаки, которыми делегаты социалистического лагеря барабанили по столам в знак протеста, находились и другие способы для обуздания фарисеев и лжецов.

Может быть, это и шокировало дипломатических дам западного мира, но просто здорово было, когда товарищ Хрущев однажды, во время одной из провокационных речей, которую произносил западный дипломат, снял ботинок и начал им стучать по столу.